Не о клинке разящем, а о любви

— Возьми! Возьми клинок мой и воткни его в мою же грудь! Как сделал ты уже однажды, предав меня, мой брат! — прекрасный юноша, растрепанные волосы которого, подобно золотому водопаду, обрамляли белый мрамор прекрасного лица, стоял напротив брата, спиной к краю утеса, и смотрел тому в глаза. Второй же и слова поперёк не смел сказать, держа на дланях величайшее сокровище — клинок, который отдал ему брат. Сияющий благим светом, лёгкий и бесконечно острый, он жёг его оскверненные тьмой руки, причиняя боль. Но он всё равно держал его, не смея даже дрожью пальцев выдать свои страдания. Гораздо больше боли причиняли слова брата, который, уже не скрываясь, рыдал, сжав тонкие пальцы в кулаки и закусывая греховно нижнюю губу. Его доспехи, некогда белые, теперь замараны грязью и кровью, а огромные крылья с пушистыми перьями, излучающими благой свет, потускнели. Брат собирался умереть от руки своего брата, ибо больше не мог вынести этой душевной муки, что стала вечной спутницей его, в каждом сражении, в каждой схватке… В каждом тёмном отродье, коих разил он светом и мечом, ему грезился павший во тьму брат, умирающий в муках от его руки. Теперь уже всё решено. Он не мог предать свет благой и ступить на тёмный путь, но мог просто сдаться, не тьме, но возлюбленному брату, о бесстрашии и ярости которого слагали легенды. — Чего ты медлишь, Азазель? Хочешь насладиться сполна этим мигом? Смотри же, и в памяти своей храни это вечно: брат твой Рафаил пришёл к тебе по доброй воле и просит, чтобы ты положил конец его существованию! — он улыбается сквозь слезы, робко, с надеждой на скорое прекращение страданий духовных. Но демон наконец-то отмирает и скалится, зло и безнадёжно, отбрасывая клинок не глядя, расправляя за спиной чёрные, как самый страшный грех, крылья и делая последний шаг к брату. И толкает его вниз, с обрыва, спиной вперёд. И следом прыгает сам, сложив крылья, чтобы нагнать, не дать разбиться. Пусть сам он стал темнее самой Тьмы, пусть предал их Создателя, пусть осознал свой грех, ещё когда давил в себе не братскую любовь к тому, кто братом был рождён ему… Теперь же, когда сердце застыло наконец в груди, прервав свой стук, он и надеяться не мог увидеть снова отблеск счастья в ангельских глазах. И всепрощение… И Рафаил, вручая свой клинок разящий, вручил и жизнь свою, не колебаясь. И демон принял дар, сочтя, что нынче может делать с братом что угодно, коль жизнь его в его руках. Поймать обрушенного в бездну брата — простейшая из всех задач. И трепетно сжимая прекрасное созданье, Азазель стремглав помчался с поля битвы, так и не узнав исход сраженья. Да что толку в вечных битвах ангелов с нечистыми, когда в руках его, в обугленных ладонях, лежит брат, ни жив ни мёртв, и созерцает тёмные чертоги кельи, куда принес его на чёрных крыльях демон. — Неужто в сердце не осталось жалости, о брат мой, Азазель? — Рафаил едва шептал, страдательно изламывая брови и снова начиная плакать, горюя о брате, что предал свет однажды, ожесточился и остался глух к его молитве. — Возлюбленный мой брат, прекрасный Рафаил, пустое к жалости моей взывать, её уж нет. Но есть другое, что явно не пришлось тебе б по нраву. Ты не оценишь мой огонь и страсть мою отвергнешь, но знай: вручил мне жизнь свою, а я не отказался и дар сей принял. И теперь я волен грех свой не прикрывать, что братскою любовью, что мирской. Я грешен. Я помешан. На тебе. И каюсь. И знаю, что когда-то ты простишь. Поймешь? Возможно. Но не могу иначе я. Создатель изначально обрек меня на муки, позволив червоточине греха, в душе моей существовать. И я не выдержал. Я пал. Из-за тебя. Люблю… — и демон зарыдал кровавыми слезами, теснее прижимая ангела к себе. Но тот не отстранялся, смотрел больнО и слезы своими длинными перстами вытирал, даря объятья и всей своей душой надеясь, что Азазель не медля прекратит страдать и тяготиться тем, в чем оба брата виноваты. Демон в отчаяньи своём и сам не понял, чужие как нашёл уста своими, и горько-сладкий поцелуй даря, рычал, кусал и, трепетно сжимая, во злате локонов запутал грязные свои ладони. А Рафаил, рыдая от боли и любви, лишь позволял всё брату, раскрываясь, как бутон под ярким солнцем. Блестя слезами, как росой, он пал, раздвинув ноги и закусив губу от боли. Отдаваясь страсти и греху. Два демона возликовали, любя друг друга, страстно, не жалея, сплетаясь крыльями, телами, языками, ловя дыхание друг друга. А битва продолжалась.