Interdum nesecce est cor suum stringere.

Ошибки в ПБ; претензии - в личные сообщения. В сказках друзья всегда представляли собой некий нерушимый союз: попытаешься разорвать — только затронешь, но не порвешь ту нить, связывающую совершенно разных людей. Как же они лгали. Гарри сказки никто не читал, поэтому он в них не верит. Не может понять, когда это началось, стоило ли что-то предпринять, заподозрив признаки неладного? Наверное, это началось все же в детстве. Гарри было девять с половиной лет, когда школьные друзья, обещавшие никогда не предавать, ударили прямо в спину. Глупо было верить в детские слова, переменчивые, словно погода и жарившие, как раскаленный песок в середине лета, морозящие, как суровая зима на Северном Полюсе. Когда урок физической культуры закончился, в глазах Гарри затаился весь ужас, стоило увидеть, что стало с его одеждой. Его школьная форма, оставшаяся еще от Дадли, совершенно новая, не удостоившая внимания его брата была окончательно испорчена: мелкие, переходящие в огромные дыры исполосовали ткань ровным и длинным рядом: рукава были содраны, а штанишки и вовсе с вырезанными значками — треугольниками. Тетя Петуния громко кричала, причитая какой неблагодарный мальчишка живет под ее крышей, распускала руки, не больно давая подзатыльники и, в общем-то, только покачала головой, поджала тонкие губы, заперев его в чулане, оставляя без ужина. Дядя Вернон тогда равнодушно продолжал читать газету, а его кузен ехидно посмеивался, стоя над дверьми чулана. А при виде чудаковатого великана, одиннадцатилетний Гарри недоуменно нахмурился. Тот принес ему торт и поздравил с днем рождения. Мальчик непонимающе наклонил голову, смотря широко раскрытыми глазами на это странное «чудо природы», неуклюже рассматривающее дом тетушки. Искренне не понимая, почему о нем вспомнили только одиннадцать лет спустя, раз он такой герой. — Почему вы пришли только сейчас? — полюбопытствовал он, в руках его лежала помятая коробка с тортом, холодя руки не столько материалом, сколько бездушной подделкой. Он стоял посреди комнаты, пока позади него ругались его родственники, но стоило заговорить Гарри, как они разом умолкли. Огромная спальная рубашка спала с его плеча, открывая исхудалое плечо, покрытое гематомой — подарок одноклассников, не поделивших с ним место. Босые ноги синели — ветер в отстраненном от города месте был адски холодным. Гарри вспоминал, как он точно также стоял возле тетушки и дяди, растерянно держа в руках стопку писем, прилетевших вместе с совами в их небольшой дом, пока родственники дружно зажигали камин, скидывая письма в руках мальчика внутрь. Великан неловко почесал лохматую голову. — Так, это, никто не знал где ты, Гарри, пока перо не написало твое имя. Мальчик только покачал головой: если он герой, неужели никто не хотел его найти, спросить, как у него дела, что происходит в жизни, неужели никто не хотел хотя бы навестить его, оказать помощь. Ведь все они знали, что его родители тоже погибли. Никому даже не было интересно, что с ним стало после их смерти. — Не знали и не хотели знать — разные понятия, мистер Великан, — отстраненно произнес мальчик. Темное небо заволокло тучами, освещенными светом бледной луны. Гарри рассеянно посмотрел на просвечивающиеся звезды ночного неба и спросил себя: так же ли им одиноко, там, вдалеке друг от друга, как и ему. — Все мы в лапах черной зависти, когда везет не нам, - задумчиво прошептал он в темноту, возвращаясь к воспоминаниям. — Четвертым чемпионом становится Гарри Поттер! Гарри пораженно застыл на месте, привычно наклонив голову набок, и внимательно посмотрел на такого же изумленно замершего директора, на секунду растерявшего собранность и добродушное лицо старика. Погасший кубок, будто в насмешку полыхнул напоследок красным оттенком и замер, как сердце мальчика. Он наверняка ошибся, это не могло быть правдой, просто несбыточный сон. Гарри ущипнул себя плечо, просачиваясь сквозь плотную ткань мантии и боль показалась ему совсем настоящей, реальной. Директор не сводил с него взора васильковых глаз, ныне, напоминающих холодный айсберг, затонувший в водах Тихого Океана. Они не сводили глаз друг от друга, пока длинный стол учеников и преподавателей не спускали с них своих удивленных взглядов. Наверное, еще тогда стоило задуматься и обратить внимание на реакцию «друзей». Рон, сидевший по правую руку от героя, поперхнулся, переводя потемневший взор, наполненный яростью и жгучей завистью, граничащей с презрением. В том солнечном, чуть глуповатом мальчишке Гарри бы не узнал лучшего друга, если бы оглянулся на него. Покрытое веснушками лицо исказилось, напоминая страшного гремлина, весь задор пропал, оставляя место ненависти. Гермиона только пораженно всхлипнула, изумленно переводя взгляд то на директора, то на «друга», сжимая пальцами мантию и скрипя заячьими зубами. Есть ли место зависти в тесной дружбе? Не отрывая взгляд от небесных просторов уходящего дня, слушая царивший покой под склонами школьных ненастий, Гарри беззвучно рассмеялся, безумно хватаясь за волосы одной, испачканной в грязи, смешанной с кровью рукой, натягивая темные отросшие пряди; другой — закрывая раскрывшейся пятерней лицо с блестящими стальным блеском глазами, пачкая бордовыми «красками». Вдалеке послышался вой ненасытных тварей, обитающих в запретном лесу, учуявших беззащитную жертву на склоне жизни и смерти. Он не знал, сколько ему осталось; не понимал, что болит больше — переломанные кости или оборванные клочья души, сгинувшие вслед за ним со склона места, которое он считал домом. Только смеялся, молчаливо крича от боли, поразившей его тело и душу. Он непонимающе хмурился, смотря на стрелки циферблата, застывшие в эту чудную ночь, сжимая рукописное письмо, которое принесла ему чья-то сова. — Прости, мальчик мой, — фальшивя ноты безрадостной грусти, пропел директор, вытягивая сонатные ноты скорой кончины. Гарри медленно развернулся, полы его мантии пронеслись по воздуху, гармонично складываясь на его ногах. — Я не знал, что люди умеют воскресать, директор: мертвое должно оставаться мертвым, не вы ли мне это говорили? Конверт с исписанными страницами полетел за склоны его мечтаний, ударяясь о камни. Он не знал, что спустя пару мгновений в свободный полет отправится и он. То, как медленно и метко директор ступал на границы его жизни, наводило на странные мысли, почему он чувствовал себя как загнанный в угол зверь, ступающий назад с каждым директорским шагом вперед. Он не был удивлен тишине, пронзившей каскад разбившейся души, стоило рыжим огонькам «почившей матери» тенью появиться позади директора, ведя за руку мальчика, как две капли воды похожего на него и мужчину постарше, замершего с ехидной улыбкой прогнившей души. — Прости, мальчик мой, — повторился директор, направляя палочку на него, в противовес его словами — глаза старца не выражали глубокой печали, только смирение и тихая радость. — Ты не Гарри Джеймс Поттер, ты был всего лишь заменой на этом поле битве, стоило тебе тогда умереть, чтобы нам не приходилось марать руки. Прощай, Гарольд. Аvada Kedavra. — Так значит, Гарольд, — медленно поднялся он, невозмутимо поправляя полы мантии, сдирая значок треклятой школы. Ребра нещадно саднило, в темноте сверкали дикие блики одичавших тварей, а в кармане ткани поблескивал кончик бузинной палочки. Гарольд весело усмехнулся, чувствуя, как что-то неизведанное щелкнуло где-то внутри него, снимая границы дозволенного.