***
Мир только начал отходить от перенесенного ужаса долгих лет. Огромное поле, красное от запекшейся крови, приняло в свои объятия шествие запуганных людей в светлых одеждах. Они боялись того, что их веры не хватит. Солнце пылало в небе, а каждый из них ждал, что оно обратится черным и сожжёт их всех, наивных и неверящих. Но Нико верил, перебирая в голове недавний разговор с Такаламом. «Оно может сделать это ради тебя», — сказал наставник, говоря обо всех жертвах судного дня. И властий верил, цеплялся за эту мысль, плел из догадок и веры толстую веревку и висел над пропастью, глядя на красную траву. — Верьте! — крикнул властий, закрывая глаза. И они верили. Верили, пока часы били четвертыйи пятый удары.
И вот над полем снова зазвенела тишина, полная надежд и света. Время наступило. Властий открыл глаза… — Нико?.. Кровь теперь была похожа на разлившееся вино предстоящего праздника. Нико резко выдохнул, рухнув на колени. Пепел вился над травой, светлый и мягкий, он выстраивался в силуэты людей, до боли знакомых. Властий улыбался сквозь слезы. — Я верил. Спасибо, — он поднял глаза к солнцу, будто Единое могло его увидеть. Оно сделало это ради него. И он ни за что не подведёт его ожидания. Властий возродит Сетерру из пепла погибших чувств. — Нико, я же говорил вам, что ни при каком исходе наш план не может обойтись без жертв. Великий Дракон, как я ошибался! Вы справились, Нико… Властий резко повернулся в сторону голоса. Клецка стоял в нескольких метрах от него и улыбался. Так честно и искренне, по-настоящему. Нико встал и, шатаясь, подошёл к провидцу, только что осознав, что с ним не так — паралитик твердо стоял на ногах. Единое исполнило его просьбу. Нико больше не ковылял, он бежал к Кайоши, и люди, позади него, тоже бежали к жертвам судного дня. Запинались и падали, вновь поднимались и бежали. Нико видел, как Сиина рухнула возле ворчащего Зехмы, а потом подползла к Липкуду, в голос воя и смеясь. Вера, их общая вера, сотворила небывалое. — Это сделали вы, — прошептал Кайоши, глядя на белоснежное от балахонов поле и улыбался. — Нет. Это сделал мой народ, — так же тихо возразил властий, будто боялся нарушить эту идиллию, полную слез и смеха, и хлопнул Клецку по плечу. — Единственное, что грустно, ты не перодишься в сына императора Чаина. Он не ответил. Бывшие паралитик и слепой смотрели на кровавое поле, поле, где сияет общая радость тысячами счастливых лиц. И вдруг властий встрепенулся, ошалело глядя по сторонам. — Где Астре? — Здесь я… Помогите подняться, а? Оба, как по каманде, оглянулись. Калека, тоже бывший, в нелепой позе сидел на траве, безумно глядя на босые тощие ноги. — Устроим забег «ногастых»? — весело спросила Матильда , сидевшая невдалеке. — Только вот ходить научимся. Провидец и властий подхватили Астре, помогая опереться на подобие сцены, с которой Нико обращался к Черному солнцу. — Это невероятно, — прошептал он, сквозь слезы глядя на ожившее поле. Его увидала Сиина, вскинула голову, и лицо, чистое и юное, озарилось широкой улыбкой. Оно больше не было омрачено шрамами. Единое сделало так, как попросил Нико, и это было настоящим чудом. Девушка махнула им рукой и кивнула властию, прижала к себе Яни и Дори. Нико кивнул в ответ, улыбнувшись. Наверное, ради этого Единое все это устроило — ради счастья самих людей, ради того, чтобы они его обрели. Он шел между рыдающими и смеющимися, он шел и понимал, что все трудности, вся боль, которую им пришлось пережить, стоит всего этого. Нико обвел глазами поле. Теперь он позаботится о том, чтобы люди были счастливы всегда. Неожиданно ему на глаза попался Чинуш, с удивлением оглядывая девственно белый балахон. Мыш тоже увидал властия, немного пораженный его видом, поднялся и в знак уважения кивнул. Властий даже не подошёл, да это было и не нужно. Кивнул в ответ, прорываясь все дальше. Он улыбался, кивал, приветствовал, стремительно шагая к кругу вед, столпившихся вокруг Ясурамы и Доо, которые очень убедительно играли роль примерных воскрешенных. Нико выхватил взглядом из русых макушек знакомые черные спирали и широко улыбнулся, ускоряя шаг. — Олья! Девушка вскинула голову, поймав взгляд властия, и кинулась на встречу, хмурясь и теребя подол балахона. — Седой совсем, — хмыкнув она, но потом серьезно сообщила: — Матери больше нет. — Чёрное солнце забрало все дары, чтобы люди поскорее про него забыли, — пожал плечами Нико — Ты не понимаешь! Как мы теперь без Матери-то? — Вместе, — просто ответил властий и с шумом выдохнул, прижимая ее к себе. Неугомонная веда. Олья буркнул что-то невразумительное, но сопротивляться не стала. Они стояли в свете золотого солнца, а поле говорило сотнями голосов, сотнями равных душ. Нико вдыхали запах волос Ольи и понимал, что люди должны оправдать обретенное счастье. Сиина слушала, как шелестит трава и не решалась открыть глаза. Она хотела, чтобы вера в беззатменное будущее осталась подольше. — Что ты встала, девка мечтательная? — проворчал знакомый голос, и девушка резко распахнула глаза, падая на колени перед кряхтящим охотником, и зарыдала. — Что слезы льёшь? Живы же все! Живы, бестолковая! — От радости я, Зехма… Чудо. Настоящее чудо. Сиина огляделась по сторонам, кинулась к Марху, Рори. Однажды Иремил рассказывал красивую судмирскую сказку, в конце которой все было хорошо, словно по волшебству. Наверное, это она и есть, судмирская сказка. Нико сказал, что вера — это самое сильное, что есть у людей. И Сиина верила, потому что другого ей не оставалось. Девушка глянула сквозь слезы на белоснежное поле и с шумом втянула воздух. И тут поняла, почему все заканчивается именно так — они это заслужили. — Липкуд… — еле разлепив губы проговорила она, блуждая взглядом по смеющимся лицам. Факелом горели косицы, радостью — широкая улыбка. Девушка упала возле него, рыдая в его балахон. Почему-то сейчас хотелось плакать, словно слезы олицетворяли счастье получше улыбок. Морозный шаман засмеялся, прижимая ее к себе и что-то заговорил, но она даже не слушала. Она утопала в собственном неверии. Но страха не было, не было даже намека, словно Цель взяла и… исчезла. — Шрамы, — неожиданно прошептал Липкуд, нежно ведя пальцами по ее лицу. — Шрамов нет! — И Цели тоже, — грустно улыбнулась Сиина, обняв его ещё крепче. Это конец затменной эпохи, конец гонимым чувствам и порченным. Это — конец страха за жизни любимых. Артист ничего не ответил, поднялся, помогая встать и ей. К Сиине тут же примчалась Яни, тянувшая за руку Генрхарда и тут же радостно сообщила: — А я знала! Я знала, что все будет хорошо! Я улыбалась, вот все и… — девочка всхлипынула, уткнувшись в подол сестре и зарыдала, теребя в руке молодой подсолнух. — Ты молодец, Яни, умница, — прошептала девушка, гладя ее по голове. — Мы все молодцы. — Не иначе, жёнушка! Кольцо не потеряла? — усмехнулся Липкуд. — Нет, не потеряла, — покачала головой Сиина, заметив властия, и резко выпрямилась, когда увидела Кайоши и… Астре, опирающегося на сцену. — И калека больше не калека… — пробухтел Марх где-то за ее спиной. Сиина только улыбнулась, понимая, что конец чего-то не всегда грустен. Наоборот, конец одного — начало другого, и, может быть, это другое будет намного счастливее.***
— Все? — Такалам удивлённо вскинул брови. — А что, мало? — обиделась Яни. — А как же свадьба? Пир? Как же рассказ о том, как Сиина с нашим дорогим артистом отстроили самый знаменитый театр Сетерры? А как же о том, что Кайоши вернулся в Чаин и стал первым министром императора? О том, как Астре чуть не убил Кайоши-танаду за то, что он утаил видения? А как же ежегодная традиция, учрежденная Седьмым, когда во дворце Падура устраиваются празднества, и все герои собираются под одной крышей, вспоминая былое? — Это ещё на два дня сказка, а маленький властий уже уснул. — Особенно про то, как Астре взъелся на Кайоши, — ехидно добавил Марх. — Ладно, — вздохнул император Большой Косы. — Может, это и правда вся сказка, ведь дальше начинается жизнь… — Не надо! — шепнула Яни, осторожно прикрывая окно, а то Олья примчится на любой чих своего чада. Когда все закончилось, Нико закатил пир на весь Соаху, а после него все вернулись к обычной жизни, стараясь не забывать как страшно жить без чувств. Это и правда была вся сказка, потому что сказки, истинные сказки, после конца таят в себе нечто большее, чем волшебное завершение. Они оставляют за собой право позволить героям жить обычной жизнью. — Да, — задумчиво произнес Такаламом, напоследок взглянув на маленького властия. — Она права, дорогой друг. Сказка подошла к концу. Спи, ведь во сне растут. А когда подрастешь, я расскажу сказку, что гораздо больше этой, ведь она сказка жизни. Спи, и вырасти достойным властием. Такалам шагнул за дверь, вдыхая жаркий воздух Соаху. Когда он вышел на излюбленную террасу, намулийские фонарики покачивались от ветра, а белесые волосы властия отражали свет заходящего солнца. — Все никак не привыкну, — усмехнулся Седьмой, даже не обернувшись. — Даже для того, чтобы поверить в счастье, нужно время, — приглушённо отозвался Такалам. — И ты как всегда прав, — Нико, наконец, посмотрел на него, и его бывший наставник выдохнул, понимая, что совсем потерял из виду знакомые мальчишеские черты. Теперь перед ним стоял мужчина. Спустя четыре года с того дня, а он уже непоправимо изменился. — Гости вас уже заждались, — улыбнулся Такалам, глядя на яркий Падур. — Да. Терраса опустела. Дворец взрывался фейерверками. Олья стояла на страже сна своего чада вместе с верной Морошкой. Липкуд и его сто три артиста давали представление, а главную роль, как всегда, играла Сиина. Кайоши, улыбаясь, рассказывал про первенца императора, а Нико продолжал называть его «Клецкой». Чинуш поглядывал то на собравшихся в кучку бывших вед, то с интересом на приехавшую Яни, подросшую и похорошевшую, правда рядом с ней верно топтался кудрявый (благодаря бугудям) Генрхард. Марх, наконец, прорвался к Сиине, и вместе с Астре они усадили ее за стол, расспрашивая о жизни в Царстве Семи гор. Суровый Зехма втирал бедняге-шаману с Таоса все тонкости охоты. И Такалам был счастлив, потому что ради этого он жил. Ради этого погиб, ради этого воскрес. — Это была последняя судмирская сказка, но первая сказка беззатменой эпохи, — улыбнулся император Большой Косы, садясь за стол рядом с властием и пришедшей Ольей. Солнце заходило, пылая тысячами теплых оттенков. Плескалось море и ветер вился среди толстых стеблей созревших подсолнухов. Падур расцветал счастьем.