пойдем покурим?

Сентябрь поливает бесконечными дождями и бьет по лицу сильным ветром. Капли пытаются пробить толстое стекло и ворваться в комнату, устроить тусовку на подоконнике, а Сереже тусить вообще не хочется и смотреть на эти прозрачные танцы на его окне тоже. Дождь все еще стучит, хлестко, наотмашь. Кап-кап. Сидеть дома в такую погоду — редкость и непозволительная роскошь. Редкость, потому что учеба не позволяет. Она вообще ничего не позволяет, если быть честным, разве что прийти обратно домой после тяжелой пары, промокнув под ливнем, выпить кофе и под аккомпанемент соседей ворочаться в собственной постели в попытках уснуть. Простуда ощущается настоящей победой, что так вовремя свалила с ног, но только в первые секунды осознания. Позже кажется, что лучше бы ты мок под дождем, перебегая между автобусных остановок, или мерз от сильных порывов ветра, что залезают даже под одежду острыми лезвиями и отрезвляюще бьют по щекам, но зато в контакте с внешним миром. В контакте с людьми. В такие дни человек под боком — необходимость, ведь человеку нужен человек, — неоспоримая истина, аксиома. Хочется так, что сводит скулы и от одной только мысли коленки начинают дрожать, а руки — трястись. Хочется так, что на внутренней стороне вен высечен только один образ и сколько ты не пей, избавиться от него ты не сможешь. Хочется так, что, кажется, на руках скоро будут мозоли и гора использованных салфеток на столе. Но Сереже приходится засунуть свои «хочу» куда подальше, потому что болеть нельзя, а контакт с человеком планирует сорвать крышу ко всем чертям и пустить по ветру. Дождь за окном отстукивает похоронный марш прошедшему лету, а соседи снизу — ноктюрн на флейте батарейных труб. Сережа думает, что, будь у него поменьше совести, он бы затопил их — все равно время делать ремонт в ванной. Но совесть, как известно, всегда приходит не вовремя, поэтому месть откладывается на неопределенный срок. Сережа хочет в Норвегию: смотреть на бесконечные фьорды, обрамляемые небесной лазурью, слушать перешептывания буйных волн и смотреть, как солнце крошится на маленькие осколки в брызгах, держа теплую руку любимого человека и чувствуя, как тот радуется вместе с тобой. Сережа хочет человека, что, в общем–то, совсем не ново. Это желание рождается стабильно в середине августа, а в сентябре разрастается в геометрической прогрессии, грозя разорвать голову и вылететь в небо яркими фейерверками. Соседи барабанят по батареям все яростнее, вторя дождю, и Сереже уже не то, чтобы не весело, ему убивать хочется. И устав слушать этот незапланированный концерт, он уже намеревается спуститься вниз и рассказать, что такое «хорошо», а что такое «плохо». Даже доходит до двери, но его останавливает звонок в дверь, разбивающий остатки терпения. Сережа рычит и рывком открывает, не спрашивая «кто там?». Кажется, будь за дверью грабитель или маньяк, он бы впоследствии обходил эту дверь за километр — настолько был зверский взгляд из квартиры. Он натыкается на силуэт, стоящий в дверном проеме, а потом до него доходит — человек. Злость потухает мгновенно и соседи уже не так сильно стучат молотком по тонким нервам. Тот дрожит, и Сережа, распахивая дверь шире, затаскивает человека за рукав внутрь квартиры. Володя улыбается и прикрывает глаза, стоя под тусклым светом лампы в прихожей, впитывая свет, как губка. — Ты откуда? Выглядишь так, будто тебя в Неву скинули и ты проплыл ее всю, — Сережа удивленно таращится на мокрого друга. — Если ты не заметил, то на улице дождь. Ты ждешь меня прямо под дверью? Хороший мальчик, — Володя стягивает промокшую насквозь куртку и вешает ее на крючок. Сережа качает головой и пропускает мимо ушей последнюю реплику. — Ее лучше в ванной повесить, а то ты мне здесь потоп устроишь, — берет куртку и плетется в ванную. — У меня тут у соседей концерт по заявкам, из инструментов — батарея да мои нервы, заметишь тут дождь. Володя заходит в ванную следом и, наклонившись к раковине — для лучшего контакта с соседями — кричит: «Засуньте эту стучалку себе в жопу, уважаемые!». — Вежливость важнее всего, — посмеиваясь подмигивает Сереже и выходит из ванной, направляясь на кухню. Сережа улыбается, закатывает глаза и идет вслед за другом. Володя похож на мокрого взъерошенного снегиря с этими красными щеками и растрепанными волосами. Есенину хочется поддразнить его, просвистев «фьють–фьють», но это желание тоже откладывается. Они сидят за небольшим кухонным столом, Сережа заваривает свой любимый малиновый чай, который так напоминает ему о бессонных июльских ночах, а Володя пьет кофе, который даже не сварил, и теперь плюется частичками молотого зерна. Сережа ловит его взгляд и чувствует, как вокруг шеи обвивается веревка, стягиваясь петлей. Ему смешно, грустно и противно, потому что он, если честно, устал тонуть в своих желаниях. Володя видит, как Сережа хмурит брови и ласково — на автомате, — тянется через стол и приглаживает большим пальцем морщинку между бровей. У Сережи по спине вниз бегут мурашки, трусливо убегая от зашедшегося сердца. Пульс шкалит, кровь шумит в висках, а Володя выводит серпантины на гладкой коже, видимо, вызывая Гелиоса, несущего солнце и лето. Но в Сереже солнца — как на дне Марианской впадины. Он вспоминает Норвегию и фьорды, чувствует тепло руки человека, и хочет подлить водки в свой июльский чай. — Володь, я не лампа, из меня Джин не вылетит, — пытается отшутиться, но голос предательски переходит на дрожь, не спрашивая мнения хозяина. Володя хмыкает, отводит руку, но не отдергивает. Полностью уверен в своих действиях. Сережа пялится в пол, а его мысли, тем временем, разбиваются широкими волнами об его черепную коробку. Соседи снова начинают долбить по батарее, и он воет, закрывая руками лицо. Карма, паршивая ты сука, выпьем? — Они у тебя там к параду готовятся? — Володя ловит ритм стуков, начиная отбивать в такт. — К параду смерти, разве что, заебали с утра долбить, — рычит Сережа. Молчание давит, но не так ощутимо, как раньше. Тишина не находит себе места из-за соседских перестукиваний, и, наверное, это первый плюс за весь день. Не выдерживая, он встает из-за стола и начинает разбирать чистую посуду, которая сушилась на полотенце. Он тянется рукой вверх, чтобы поставить кружку, и сверху его ладонь накрывает другая, теплая, мягкая и большая. Приехали, блять, здравствуйте. — Что происходит, Володь? — не выдерживает Сережа. Слова срываются с языка так быстро, что он даже не успевает их обдумать, но становиться легче. Немного. — О чем ты? — Маяковский жмет на тормоз очень не вовремя и Сережа мысленно рычит от бессилия и усталости. Почему он не дал задний ход, когда гладил его руку? — Обо всем, что сейчас происходит, — он описывает рукой все вокруг, вздыхая. — Ничего не происходит, — Володя отводит взгляд первый раз за вечер. — Или ты о чем-то конкретном? — Не происходит ничего, говоришь? То есть, когда мы поцеловались у тебя на даче, ничего не происходило? А сегодня? Все эти твои прикосновения, взгляды, Володь, это сводит меня с ума уже. Давай поговорим обо всем и об окончании этого тоже. Сережа чувствует, как его отпускает, но облегчение тормозит почти как Володя. — Слились в километровый марш по комнате шаги, длине речей твоих завидует норвежский фьорд, — тихо напевает Маяковский и получает подзатыльник, песня обрывается мгновенно. — Соседи, кстати, тебе аккомпанируют, если ты не заметил. Есенин с удивлением понимает, что не обращал внимания на стук все это время. Раздражение проходит, а водку в кружку подлить все еще хочется. — Это кончится в тот момент, когда ты научишься называть вещи своими именами, Сереж, — произносит Владимир уже серьезно. — Это не любовь, — упрямо трясет головой Сережа. — Это петля, и ты это знаешь. — Как хочешь, — пожимает плечами. — Но тогда мы в одной петле. Сережа подходит к Володе со спины, обнимая руками. Почему его так тянет к нему, если это не любовь? Володя накрывает его руки своими ладонями, а Сережу накрывают чувства. Осень за толстым стеклом пускается в страстное танго с ветром и дождем, подхватывая пестрые юбки-листья и размахивая ими, как цыганка, яркая и живая. Хочешь, погадаю тебе на счастье? Сережа хочет. Хочет все и сразу. Соседи продолжают отыгрывать марш, а Есенин понимает, что ему плевать. Полностью. Потому что в его квартире человек, который, кажется, намерен выполнить все его «хочу». Кроме Норвегии, разве что. — Пойдем покурим?