red lights

Куртки и обувь оставлены в прихожей — основной рубеж пресечен. Не столь важно, почему я шиплю сегодня — это только повод, как и вчера, две недели, полгода назад. Механизм прост до омерзения и изучен вдоль и поперек: шипит — надо заткнуть. Разнообразие? До него никому нет дела в этом вопросе, сейчас и всегда. Я из тех, кто привык работать на результат. Ты из тех, кто ищет кратчайший путь. С наименьшим сопротивлением или нет — пыль, никчемная мишура. Неинтересно с таким запалом. Сжимаешь волосы у затылка в кулаке, тянешь книзу — не больно, в порядке вещей. Синяк во весь бок, которому никак не дают пожелтеть — вот, что больно. Меня не волнует и это: бок, бедро, спина — их было много. Я не из тех, кто сбегает. Я из тех, кто втягивается. — Рэйдзи, — я едва вижу в полумраке, мне можно почти не открывать глаза, когда так запрокинута голова. Нет необходимости смотреть: эти два слога вспыхивают в моем сознании красным огнем, их нельзя ни с чем спутать, — Рэй-дзи… Я дышу глубже, тон становится ниже — мне сносит крышу, потому что от этого «Рэйдзи» совершенно точно надо обороняться, а я отступаю. Намеренно. В угол. Босые пятки неслышно ступают по полу. Не подтекает кран, ветер не прихлопывает форточку — халупа, которую я знаю вдоль и поперек, растворяется. Вокруг халупы плавится мир. В моей реальности есть стол, на который я натыкаюсь и безотлагательно оседаю, и табурет, с полпинка летящий под него, куда-то туда, в небытие. Покорно приоткрываю рот навстречу твоему языку и нарочно не придвигаюсь, касаюсь напряженных предплечий, извернувшись, провожу носком стопы вдоль ноги, сколько могу. Это длится считанные мгновения, и я всегда проклинаю себя за то, что не успеваю прочувствовать, отстраняясь от способности анализировать ситуацию так же резко, как твои руки вплотную прижимают меня к тебе. Я капитулирую одномоментно — мелко дрожат пальцы, когда я обвожу ими твое лицо. — Рэй…дзи… — голос больше не мой: я хриплю и срываюсь на шепот, ухмыляясь, опускаю подбородок — волосы падают, глаз не видно — так лучше. В них нет ничего, кроме бешено пляшущих отблесков. Наверное, красных. Я вспоминаю, что «Ре» говорить куда проще, когда из груди сам собой вылетает стон от трения наших тел. Есть ли разница между Рэйдзи и Ре? Непременно подумаю над этим, когда не буду прижиматься иссушенным ртом к этой жилистой шее, впиваться зубами в остро выступающую ключицу с намерением оставить на ней следы. Слишком много препятствий между нами, слишком мало — в моей голове. Я в остервенении, чертыхаясь, стягиваю с тебя майку, собираюсь отбросить подальше… Застываю. Отстраняюсь тут же, как обожженный. Стискиваю тряпку в руке. В кухню возвратились стены и пол, послушно заходили часы. Между пальцев проступает горячая черная влага. Я готов поклясться, что еще секунду назад не видел дальше собственного носа, но теперь отчетливо различаю дыры, зияющие на ткани. — Хи? — оскал. Свистящий, дробный смех. С уголков рта течет. Она везде — на полу, на столе, на моих ногах, слишком заметная даже в темноте. Я хочу просипеть то же, что и раньше в этот вечер, но вдруг страшно закашливаюсь, прижимаю руку к губам. Сомневаться не приходится — во рту солоно. Кровь. Свет настигает меня с ударом лбом о впередистоящее кресло. Мерно гудит вентиляция, а мужик на соседнем сиденье косится на меня, как на ненормального, кажется, даже отодвинулся. Я с трудом сглатываю, опускаю глаза и отворачиваюсь, бормоча нечто извинительное. В иллюминаторе темно. Раньше в нем хотя бы мелькали огни взлетно-посадочной полосы. Красные огни. Я прошу стюардессу принести мне водки. Водку на этой неделе я еще не пил.