Don't let go of my hand...

«Я уверен, твой голос — лучшее, что могло бы быть на этом свете...» Чонгуку жизнь сахаром не казалась, особенно последние года три. Ему двадцать, а метка родственной души на его теле до сих пор не появилась. Так, как у всех обычно она вырисовывалась в периоде с тринадцати до пятнадцати лет, сказать, что он чувствовал себя обделенным, не то, чтобы правильно: он давно свыкся с этим, со своей «неполноценностью», и, наверное, это и была причина тому, что родственной души у него до сих пор не было. Это парня совсем не пугало, уже даже не беспокоило. К хорошему быстро привыкаешь — с плохим приходится мириться и принимать все так, как оно есть. Поэтому он даже свыкся с мыслью, что до конца жизни так и останется в одиночестве. Кто-то, может, скажет — «Да ему всего двадцать, куда спешить?». Не в этом мире, где самый крайний срок появления метки — двадцать лет. Через месяц ему двадцать один. На той границе и порушатся все его мечты и надежды. Дышать придется только новыми холстами, излюбленной краской и растворителем. Он был художником, довольно известным в определенных кругах. Его искусство ценилось и продавалось относительно дорого, чему он должен был несказанно радоваться, но вот только в этом ли счастье? Таким образом он, скорее, отвлекался главных проблем: с головой утопал в том мире, в своем мире, и рисовал, рисовал, рисовал... Выплескивал всего себя на холсты, свою душу, свои эмоции, свои чувства. Такие огромные, но такие почему-то никем не замеченные. Люди любили его картины, вот только не видели в них того, что заложено на самом деле. Видели мазки — не замечали душу. Наверное, именно из-за этого, когда Чонгук впервые увидел Юнги, все на что он мог обратить внимание — это его глаза, как и все в общем-то при встрече с этим парнем. Они были белые. Нет. Словно в тумане — стеклянные и, черт возьми, это его совершенно не пугало, наоборот, на секунду он даже подумал, что в глазах незнакомца мог бы отразиться целый мир, настолько чистыми они были. Всего за долю секунды его глаза свели Чона с ума. Он смотрел не отрываясь, тонул в молочном омуте напротив, казалось, целую вечность и это не выглядело уродско, обезображено или ущербно, то выглядело, как личный райский уголок для художника внутри Чонгука. Его дернули за плечо и он перевел взгляд на лучшего друга, Пак Чимина к слову, что по видимому фыркнул, закатывая глаза, делая жест рукой ко лбу и говорил, шевелил своими пухлыми губами, произнося слова. Чон не отводил от них взгляда, смотрел, следил за каждой произнесенной буквой — он читал по губам. — Не прилично так пялиться, Гуки, — замер, осознавая. Тоже стукнул себя по лбу и сколько они так стояли? Только сейчас, спустя некоторое время, Чонгук заметил рядом с Юнги еще одного парня: высокого, как он сам, что в свою очередь безотрывно смотрел на него. — Все нормально, я все равно ничего не вижу, — паренек, что пониже, помахал ладошкой перед своими глазами, — пусть пялится сколько влезет, мне это не мешает. — Все так же читал Чон, но уже по тонким аккуратным губкам, фигуристым и наверняка очень-очень мягким. Он бы с удовольствием попробовал их на вкус... И вот они снова зашевелились, что-то говорил, как и парень рядом с Юнги, Чимин им что-то отвечал, но почему так все равно о чем речь? Он впервые в жизни поймал себя на мысли, что хотелось кого-то поцеловать и это..... это правильно в их случае? Он видел, как парни смеялись, как чертовски ахеренно смеялся этот парень напротив, и сердце делало кульбит, сжималось и стучало быстро-быстро. Черт возьми, он, кажется, влип и очень серьезно. Хотелось поговорить с этим Юнги наедине, хотелось столько всего у него спросить, узнать, рассмешить и смотреть завороженно, утопать, тонуть в его улыбке, в его смехе... в его смехе... — Эй, — уловил движение губ, всего на мгновение отвлекаясь от своих мыслей, — Чиминни, твой друг такой молчаливый, — протянул свою ладонь к Чону, так небрежно, а глаза стеклянные смотрели пусто, куда-то в район шеи, ровно перед собой. Возможно, даже сквозь парня. Наверняка он видел что-то, видел у себя в голове и это что-то обязательно должно было быть самым прекрасным на свете. Чонгук смотрел на протянутую руку — пальцы длинные, такие аккуратные, невероятно красивые руки, их бы рисовать. Он обязательно нарисует потом, как придет домой. По памяти. Нарисует эти бездонные глаза, эти мягкие губы, эти щечки, скулы, волосы белые, небрежно уложенные. — Меня Мин Юнги зовут, а рядом Тэхен, он мой лучший друг, а твое имя? — пожал руку. Боже, она такая холодная, но такая мягкая и приятная, ее бы не отпускать никогда. — Чон Чонгук, — резко ответил Пак и неловко почесал затылок, — прости, хен, он глухонемой...

***

Чонгук всегда засыпал мгновенно. С самого рождения не слыша звуков окружающего его мира, он жил словно в вакууме. Его не отвлекали по ночам звуки с улицы или слишком шумные соседи, так же, как и единственный член его семьи, по совместительству и сожитель — белый, пушистый кролик Кукки, довольно шумный в своей просторной двухэтажной клетке, его совсем не беспокоил. Но это была другая ночь, может быть, даже особая. Он привычно лег спать в час ночи, но вот на электронных часах светилось красным 03:45, а сна ни в одном глазу. И не то, чтобы парень выспался с утра. Совсем нет. Он встал непривычно рано, просто образ нового знакомого из головы прогнать никак не мог и лишь прикрывал глаза, под закрытыми веками появлялась белая макушка, улыбка слаще самой сладости, необычные глаза и губы, к которым так и хотелось прикоснуться. Наверное, он сходил с ума. Отдернул одеяло и сел на кровати в одних просторных пижамных штанах. Стопы касались пола, ледяного, но Чон даже не вздрогнул. Голова шла кругом, помещение освещал лунный свет и фары машины, проезжающей мимо дома. Ветер колыхал занавески на открытом окне и в комнате уже стоял мороз нещадный. В пору натянуть на себя два свитера, но по оголенному торсу, что словно с обложки журнала, по рукам накаченным, даже не проскальзывали мурашки. Парень тяжело вздохнул и поднялся, шлепая босыми ногами по паркету на кухню, налил стакан воды, такой же холодной как и воздух в небольшой однокомнатной квартирке. Поднес стакан к губам, и словно разряд тока от запястья по всему телу пронесся, жгло нещадно, кололо, словно прижгли раскаленным металлом, а стакан разбитый вдребезги, разлетелся по всему полу на кухне, разбрызгивая воду. Кукки где-то в комнате проснулся, зашевелился, забегал по своей просторной обители. Видно почувствовал не ладное, забеспокоился за хозяина. А Чонгук прижал ладонь к запястью, облокотился о столешницу, зажмурился. Никто не говорил ему, что получение метки это так чертовски больно, все только радовались, восклицая, что им уже было известно имя второй половинки. Имя... Почему-то, в связи с событиями последних часов, он предполагал чье имя будет красоваться на его руке, но все же ладонь убрать боялся. Ведь под ней — его судьба, та, что на всю жизнь, с ней не поспорить. Не тот мир, не те правила. Законы здесь устанавливают не люди — сама вселенная. Если нет метки — быть тебе одиноким до конца жизни, если есть, то имя человека на руке — единственный твой пут. Влюбиться в другого у тебя нет права, иначе сам мир отвергнет тебя. На часах семь утра и пора бы уже вставать, а Чонгук так и не сомкнул глаз. Прибрался на кухне, перебинтовал запястье, что до сих пор отдавалось колющей пульсацией. На имя, выжженное теперь до конца жизни, коротко усмехнулся, до боли закусывая нижнюю губу. Чон ненавидел драмы. Комедии, ужасы — пожалуйста, но не драмы. Их в его жизни было достаточно, чтобы ненависть к данному жанру была абсолютной. Но разве все бывало так просто? Не верил, что можно влюбиться в человека, лишь раз взглянув на него, да и любовь ли это? Смотрел на холст, стоящий на мольберте, где всего лишь набросок — улыбка, какую парень не встречал больше ни у кого. В самое сердце проникающая, согревающая самое нутро души. Волосы растрепанные — линии неровные, прерывающиеся, но плавные. Протянутая рука, длинные пальцы, до сжимающих грудную клетку ребер, до бешеного, не ровного биения сердца, красивые, просто невероятные. Эти бы руки идеально смотрелись на черно-белых клавишах фортепиано, перебирая плавно аккорды. Жаль музыку Гуку никогда не услышать в их исполнении. «— Меня Мин Юнги зовут... — произносили столь желанные губы вновь и вновь в памяти Чонгука» Понял, что влип чертовски, что пропал и, скорее всего, это не самое страшное. Запустил длинные пальцы в волосы, сжал их, опускаясь на холодный пол подле кровати. Смешок нервный, даже немного истеричный, тонул в практически вечной тишине квартиры. Как хорошо, что он сам не слышал его — стало бы не по себе от скрываемого в этом звуке отчаянья.

***

В университете все как обычно: Чимин позвал к себе порубиться в игры после пар и Чон, конечно же, согласился даже не думая. Замечал изредка, что друг стал последнее время подавленный. Слишком много думал и пропадал где-то в облаках. «Наверное, проблемы с парой» — подумал парень и принял решение, что нужно развеяться, забыться обоим и предложил захватить с собой несколько бутылок пива. Тот, конечно, согласился. Что-что, а выпить Пак любил. Одобрительно хлопнул друга по плечу и что-то быстро начал рассказывать. Пак единственный из друзей Чонгука, который знал язык глухонемых. Наверное, поэтому они и сошлись, сдружились вместе, хоть парень и использовал его довольно редко: предпочитал, чтобы Чон читал по губам, на что последний фыркал: тоже, такое себе занятие, учитывая какие губы у розоволосого паренька. Все девчонки пялились с нескрываемой завистью, парни с интересом, а некоторые даже с желанием. Чимин был чертовски красив и метка у него уже довольно давно, скрываемая под толстым кожаным браслетом. Он никому ее не показывал, даже Гуку, хотя тот особо и не просил. Была у друга пара и это главное, а то, что он ее скрывал от всех — дело десятое. Все же придет когда-нибудь время и расскажет. — Ты о Юнги? Они учатся в соседнем корпусе с его другом. Тэхен поет, а Мин, он... он композитор, — Пак немного замялся, открывая вторую бутылку пива. В комнате откровенный бардак — сразу видно, что парень жил не особо-то и заботясь о порядке. — Как? Он же слепой? — пальцы быстро складывались в знаки, а на лице было не поддельное удивление, граничащее с восхищением, что не скрылось от уже порядком расфокусированного, но все еще внимательного, взгляда старшего. Чимин был на год старше Чонгука. — Достойно восхищения, не так ли? — Спрашиваешь... — А что? Понравился? — сделал глоток, немного щурясь, внимательно посмотрел на Чона. — Ты мало кем интересуешься. И Чонгук задумался. Понравился? Да не то слово — разнес все вдребезги своей невероятной улыбкой и собрать было невозможно, не починить.. не исправить. Оставалось сидеть над этими осколками, перебирать их осторожно, чтоб нечаянно вдруг не пораниться. Собирать в одну маленькую кучку и ждать. Ждать пока придет виновник всего этого беспорядка, приберется тут, отстроит заново, подарит частичку своего, поделится, поможет склеить все по осколочкам. Вот только ожидания были тщетны, Чонгук знал, и пылиться этим осколкам вечно, пока целый мир смеялся над его никому ненужными чувствами. — Нет, глупости, — засмеялся, отводя взгляд в сторону, а Пак отставил бутылку на стол. Смотрел внимательно с недоверием, мельком проскальзывающим страхом и беспокойством, от его взгляда не ускользало ничего. — Ночью метка появилась, — будто не взначай добавил младший и посмотрел на вмиг расслабившегося друга. — Вот как, — тот улыбнулся пухлыми губами, вздохнул. — Я рад, Гуки, — последний кивнул и сделал несколько больших глотков. — Говорил же, что все будет хорошо — Наверное... А мысли все о Юнги. О том, что даже общаться им будет чертовски тяжело, нереально практически. Как будто бы так и было спланировано; как будто сама судьба посмеялась над ними, заранее все продумала, как знала, что так случится. Ведь Юнги не сможет видеть жестов Чонгука, а Чонгук ничего не сможет сказать старшему, лишь читать по его губам — единственная крохотная ниточка — он сможет понимать этого, кажется, абсолютно беззащитного, хрупкого паренька.