Ему было восемнадцать

Им было пятнадцать Они вдвоем сидели в большом зале, во время рождественской ночи, обижаясь на друг друга. Потому что Чуя, желая поймать Санту, начитавшись американских комиксов, был разочарован Дазаем, что никакого Санты нет и все эти подарки сделал только Мори, чтобы обрадовать оставшихся работать на ночную смену. Корпоратив давно закончился, многие спали, многие стояли на смене, где и должны в принципе быть, смотря новогодние концерты и разговария между собой. А эти двое просто сидели на полу, дуясь друг на друга. Молчат, иногда бросая взгляды на высокую, живую ель, на мерцающие по всей комнате огни. Но первым, все-таки, поворачивается Осаму, толкая Чую в спину. — Слышишь. Я тут тебе. Короче, возьми. Дазай пихает в чужие руки подарок, отворачиваясь, вызывая на чужом лице лишь смущение. Звуки фейерверка на улице заставляют поднять голову, смотря в огромные панорамные окна восторженными глазами. И после, когда огромный салют успокаивается, Накахара растерянно говорит, что не приготовил подарок, потому что… Ну потому что у него это вообще первое рождество в жизни, то, что он проводил с Агнцами даже назвать праздником трудно, но суицидник лишь машет рукой, поднимаясь. Эти подарки — лишь формальности, но где-то внутри неприятно колет. Неужели, грусть? Разочарование? Нет, ну, а чего он еще ожидал? И уходит из зала, зевая, намекая, что уходит спать в свою комнату. А сам рыжий аккуратно распаковывает коробочку спустя время, после второго салюта, и смотрит на красивый, кожаный, чисто черный чокер-ошейник. Сначала хочет послать этого урода, выбросить этот ошейник, потому что он не какая-то там собака, но после, буквально через час, когда приходит в комнату Озаки, на данный момент сидящей в кабинете Огая, снова достает подарок из коробки, все-таки примеряя, потому что любопытство играет в заднице. И в голове щелкает, что именно этого и не хватает в завершение его образа, подобранного сестрицей. Им было шестнадцать Чуя весь день вертелся вокруг Одзаки и все той же наряженной елки, возмущаясь и умоляюще прося взять его с собой на празднование, потому что «Почему эта скумбрия идет, а я нет?». Но Кое была непреклонна, так что в итоге Накахара сидел под той самой живой и так ярко пахнущей елкой, обижаясь на весь мир. И почти задремал, пока не послышались шаги, а перед лицом не возникла рожа Осаму. И если бы они не поругались буквально перед праздниками из-за какой-то мелочи и так не поговорили, то он был бы чертовски рад видеть напарника, но рыжий хотел продолжать игнорировать его, нахмурив брови и отводя взгляд куда-то в сторону. Он не ребенок, он такой же, как и Осаму. Так почему у того больше прав?! — Я принес тебе немного еды. Выпивку, соответственно, тоже. У них там настолько тухло, что я даже пожалел, что пошел. И перед удивленным парнем оказывается большая стопка контейнеров — откуда их только достал этот урод? — и пара бутылок вина, вместе с бокалами. Чуя смотрит на еду, на Осаму, а после чуть улыбается, в чувствах обнимая только севшего шатена. И тот, усмехнувшись, позволяет себе уткнуться носом в рыжие волосы, зарываясь, вдыхая впитавшийся за столько времени запах ели. Они сидят в обнимку весь вечер, точнее ночь, распивая благородно спизженные бутылки алкоголя, почти не обращая внимания на салаты. Потому что зачем они, если есть тяжело дышащий от смеха Чуя, с покрасневшими, пухлыми губами, такими яркими глазами? Если есть Осаму, темный, но бледный, удобный, с покусанными губами и такими темными, глубокими глазами. Они оба смотрят друг на друга, приближаются медленно, одновременно, не сводя взгляда друг с друга. Но целуются они оба с закрытыми глазами, неумело, по-детски, пытаясь повторить кадры из просмотренного когда-то порно. Оба краснеют, случайно сталкиваясь языками, углубляя поцелуй. И отстраняются друг от друга с сбитым дыханием, красными щеками и переваливающим смущением. Дазай пихает в чужие руки подарок и быстро ретируется из-под елки, бормоча что-то про то, что его уже, наверное, обыскался Мори, да у него вообще сейчас важное задание. И тихий смех слышится, когда спешащий шатен врезается в двери, потирая лоб, продолжая ярко краснеть. Чуя вновь открывает чужой подарок в комнате, но уже отдельной, заслуженной за хорошую работу, являющуюся вообще-то подарком, но это не столь важно. В упаковке оказывается дорогая бутылка элитного вина, которое Накахара так и хотел купить, да не хватало денег. И того разбивает чуть ли не на рыдания. Хотя все-таки на них, потому что зашедшая Одзаки видит лежащего на кровати и рыдающего не очень трезвого ученика, обнимающего коробку с бутылкой вина. Им было семнадцать Как случался праздник — они ругались. Почему — не понимали сами. Причины — совершенно дурацкие. То не поделят одеяло, то им не нравится, как лежит какая-то вещь другого. И в этом году они не смогли решить, кто из них будет сверху! Осаму жаловался, что у него уже болит зад и наступила его очередь, Чуя же не уступал, что он должен отомстить за тот грубый раз. И поругались они настолько сильно, что Дазай просто ушел. Вышел из их комнаты и не возвращался в нее ровно до праздника. Завалился почти под новый год с букетом цветов и подарком в цветастом пакете, шатаясь от выпитого алкоголя. И Накахара бы выгнал того взашей, но почти мгновенно растаял из-за тягучих поцелуев. Мягкие, распаляющие, они сыпались по всему телу, словно шатен был просто везде. Окутывал полностью. Затягивал в себя, укутывал в свою родную темноту, наслаждаясь слабостью чужого тела. Они целуются долго, глубоко, страстно, пока доходят до кровати. В обоих кипит невероятное бурление крови, заставляя дрожать, когда они раздеваются. А после падают снова, в одеяла, целуясь вновь долго, кусая чужие губы, царапаясь. Чуя хочет возмутиться, почему он снова оказывается снизу, но вскрикивает от удовольствия и боли, когда в на легкую руку разработанное колечко мышц входит сразу два пальца, растягивая ножницами. Осаму любит жестокость, хотя правда старается доставить удовольствие не только себе. И смотрит на чужое лицо сквозь наполовину упавшие бинты, благодарно кивая, когда их немного грубо стаскивают, но все-таки убирают, продолжая разрабатывать чужое тело. Наклоняется, пятная чужое тело засосами, укусами, а после, не давая передохнуть, входит сразу на полную длину, выбивая крик то ли удовольствия, то ли настолько сильной боли, но тут же отвлекая поцелуями. Медленные движения, не спеша прибавляющие скорость и размах, выбивают стоны с обоих сторон, окружая шлепками кожа о кожу и тихими хлюпами всю комнату, иногда перекрывая собой тяжелое дыхание и умоляющий шепот. Они кончают вместе, прижимаясь друг к другу, стараясь будто бы слиться воедино. И Осаму падает рядом, засыпая через секунды, как оказывается на подушке. А Чуя, смотря на пышный букет красных роз и подарок, вновь ругает себя, что ничего не приготовил. Уже третий год подряд, черт возьми. Хотя Дазая это совершенно не расстраивало, он лишь пожимал плечами и махал рукой, что ни от кого не получает подарков. Накахара думал, что он шутит, пока совершенно случайно не видит немного расстроенный взгляд, когда от большой, ими любимой елки, каждый пришедший на собрание уходит хотя бы с одним подарком, и только шатен стоит, сложив руки за спиной, единственный, кто не получил ничего. И рыжего, кажется, волнует это только одного. Ему было восемнадцать Чуя готовился к этому дню как никогда. Он уехал в командировку, на весьма долгое время. Но справился с заданием быстрее, чем планировалось по графику, так что должен был вернуться намного быстрее. Прямо под праздники. Прямо в новый год, чтобы успеть. Впервые, но подарок был подготовлен, а Накахара счастлив. Он не видел Дазая почти месяц, так что успел соскучиться, хотелось прижаться, крепко обнять, поцеловать. Хотелось быть ближе. И рыжий летит домой, мечтая о приготовленном ужине, о ярко пахнущей елке, как в большом зале. О таких счастливых карих глазах. По-дурацки украшенной квартире с петлями из мишуры, сверкающей гирляндой или даже не одной. Но когда дверь в квартиру открывается ключом, а снег скидан прямо на пороге, внутри появляется сильнейшее разочарование. Все настроение снимает мигом, когда парень заходит в пустую квартиру, пустую не только потому что она не украшена, не потому что она темная, грязная, словно в нее не заходили месяц. А потому что дома не хватает чужих вещей. Ни одной фотографии, мельчайшей детали, ни-че-го. От Осаму не осталось и следа, словно он никогда тут и не жил. И Кое, почти единственная, кого предупредили о раннем возвращении ее ученика, может поклясться, что никогда в жизни не слышала настолько пропитанного отчаянием крика. Полного разочарования, боли, разбитого сердца. Предательства. И Накахара рыдает, чуть не бьется в истерике, понимая, что это все. Потому что Дазай исчез. Это понятно по всего лишь одному взгляду по квартире. У них есть пара часов, при которых они вдвоем наряжают квартиру, хотя бы парой гирлянд, чтобы не было так противно, убираются на скорую руку и. Чуя остается один. Отказывается идти на празднование у его, теперь, ненавистной елки, с ненавистными на этот вечер людьми. И он сидит на подоконнике, смотря на идущий снег сквозь пелену слез, застилающих глаза. Вино, открытое в комнате, потому что не хотелось ничего, кроме как напиться, уходило не спеша, но прямо из горла, потому что тонкие бокалы руки просто не держали. И в жизни его, в принципе, тоже ничего не держало. Но останавливало лишь то, что на него потратили столько сил и денег, что умереть прямо сейчас будет неблагодарно с его стороны. И он решил жить. На зло миру, на зло мафии, на зло самому Осаму. И Накахара выкидывает куда-то в дальний угол купленное обручальное кольцо, забывая о нем. Оно больше никогда ему не понадобится. Им было двадцать два Снег падал на улицы толстыми хлопьями. Заполнял собой все пространство, покрывая каждую поверхность толстым слоем. Чуя был не исключением. Он поклялся себе, что забудет этого придурка, но не мог перестать покупать подарки. Знал, что он перешел на противоположную сторону, виделся с ним не раз. Но простить предательства не мог. И даже не предательства организации — его самого. Место вернуть проще, чем вылечить разбитое сердце, не так ли?.. Накахара медленно, слишком медленно идет вверх, на свой этаж, чтобы пройти в темную квартиру, как тогда, в восемнадцать лет. Открывает дверь медленно, все оттягивая этот момент. Хочет уйти к Кое, чтобы отпраздновать у нее, но он уже взрослый человек. Он справится один. И почему-то рука дергает дверь слишком неожиданно, когда чувствуется приятный запах еды. Ошарашенный взгляд натыкается на украшения, развешанные по коридору, а нос чувствует запах готовящегося ужина и. Тот самый запах живой елки. Шок проходит быстро, в груди теплится какая-то надежда. Хотя мозг усиленно твердит, что нельзя попадаться на эту удочку, нельзя, ведь могут бросить снова… Осаму слишком теплый. Чуя прилетает в его объятия, не задумываясь, шмыгая в чужую грудь. Как он скучал по этому. Как ему этого не хватало. Но по довольной и извиняющейся роже все равно прилетает сильный кулак, всего лишь дав крепкую такую пощечину. — Ты такой урод! Думаешь, что завалившись ко мне домой, сможешь искупить свои грехи? — М… Думаю да. — Вот же ты сука. Они целуются не так, как раньше. Поцелуи мягкие, нежные, тягучие. Спокойные. Они выросли. И они снова вместе. Снова рядом. И, кажется, счастливы. Потому что Осаму стоит на одном колене перед жующим салат Чуей, ошарашенно смотрящим на коробочку с кольцом. После смотрит на ту самую коробочку, кинутую в эмоциях четыре года назад, с кольцом и теряет дар речи. Смотрит пустым взглядом, пугая Дазая слезами, неожиданно идущими по щекам. И отставляет тарелку в сторону, крепко обнимая того за шею, кивая, но продолжая утверждать, что не простил. Но они теперь женихи, так что никуда не денутся друг от друга. Так ведь? Они оба надеются, что так. И лишь улыбаются, смотря на идущий снег, забираясь под настоящую ель, стоящую в большом горшке в углу комнаты, наполняющую своим запахом всю квартиру.