В Орите всё спокойно

Спите, жители Ориты, в Орите всё спокойно… Говорят, когда-то по улицам ходил специальный обережник-глашатай, обязанный каждый час кричать в голос, что всё спокойно и можно продолжать спать. Джай презрительно сплюнул в случившуюся рядом урну: если бы его каждый час будили подобной дуростью, он бы первым беспорядки и учинил. И подрался бы от души, и в каталажке потом выспался бы. В кармане застрекотало. Джай потянул из кармана переговорник и выругался: на экранчике махала чёрно-белыми крыльями нарисованная птица. Ведь предупреждал же! А толку-то… Переговорник снова зачирикал. Джай безнадёжно выругался и поднёс аппарат к уху: — И? — Я видет’, радост’ твоя нэ имэт’ граныц, — предсказуемо заявил ЭрТар. Джай смиренно посмотрел на небо, безмолвно вопрошая Привратницу, Иггра Двуединого, Божественных Братьев и Лысого-с-Бубном, за что ему такое наказание. — И? — повторил он запрос и, подумав, добавил: — Я на дежурстве. И сегодня Канун. Дежурить в Канун Возвращения Привратницы — главный официальный праздник — Джай терпеть не мог. Хотя бы потому, что ни один Канун без него, Джая, за всё время его службы в Оритской обережи ещё не обошёлся. — Знаю, — «сорока» тут же отбросил шутовство и выплюнул чудовищный нарочитый акцент. — Площадь у пятых ворот. Нездоровое шевеление у статуи. Ничего криминального, но постамент в горошек… — Уже был, — тоскливо закончил Джай, вспоминая позапрошлогодние события. В двух кварталах от пятых ворот располагалась высшая школа, принадлежащая конфессии Двуединого, и стоящей на площади мраморной Привратнице приходилось нелегко — школяры считали прямо-таки своим долгом что-нибудь учинить над изображением основной покровительницы Царствия. Несчастную статую обливали известью, наряжали в платье продажной девки, раскрашивали в разные цвета, расписывали неприличными выражениями… Мраморная девушка сносила всё с приветливой, слегка задумчивой улыбкой. А Джай помнил ту, с которой семерик столетий назад эту статую ваяли. И ЭрТар помнил. И обоим хотелось навешать пакостникам хороших пинков, но учение Иггра Двуединого еретическим и экстремистским так и не признали, а за оскорбление чувств приверженцев действующей конфессии можно было и под суд угодить. — Э! Они её разбить собираются! — «сорока» возмущённо булькнул. — Всё, друг, ты как хочешь, а я убивать! — Стой! — рявкнул Джай в пищащий переговорник, помянул Лысого-с-Бубном и помчался к пятым воротам, срезая путь через чужие палисадники и нещадно топча Индорины пионы и Льялины розы. Воплей с утра будет — не оберёшься, но статуя важнее. Хотя и мелькнула подлая мыслишка, что, если дать иггрианцам свалить мраморную Привратницу, то в этот раз от статьи за вандализм школа не отвертится. И будь это любое другое изображение покровительницы — он так и сделал бы. Но за статую у пятых ворот они с горцем вместе и порознь ломали руки и считали зубы. И свалить её за семерик столетий не удалось никому, хотя пытались многие. Гадков Канун, гадковы иггрианцы, гадковы розы! Спите, жители Ориты, в Орите всё спокойно… На площадь у пятых ворот Джай вылетел едва ли не кубарем, споткнувшись о какой-то кирпич: — Орит…ская о…бер-жь, сем-рной Джай… всем стоять! — А всэ и так ужэ стоят, дарагой, — радостно отозвался сидящий на постаменте ЭрТар, поигрывая мыслестрелом. Джай огляделся: стоящих на площади было трое: мраморная Привратница, изогнувший спину Тишш и какой-то мужик с метлой наперевес. С семерик юнцов разной степени подпития, скорчившись, жались к глухой стене прядильной фабрики, тихонько подвывая на каждое движение охраняющего их кошака, а у подножия статуи один парень в форменной робе иггрианской высшей школы почти торжественно попирал коленом второго такого же. Попираемый шипел и извивался, но безрезультатно. — Этот тоже стоит? — кивнул на него Джай, переводя дух. — Канэшна, дарагой, вот прямо лёжа и стоит, — уверил его «сорока». — А ты маладэц, цвэток наша радост’ прынёс. — Какой цветок? — обалдел Джай, поспешно ощупывая и оглядывая себя, удивлённо уставился на цветок шиповника, нагло уцепившийся за форменные обережьи штаны в районе колена. — Твою ж… Льяля! — Хэй, опят’ ты ей клумба потоптал? — осклабился ЭрТар. Джай сокрушённо покачал головой и, махнув рукой, рассмеялся вместе с другом: — Дорогу срезал, — повертел в пальцах слегка измятый цветок и осторожно пристроил его в протянутых в благословляющем жесте мраморных ладонях. Пальцы привычно уловили отголосок тепла. Лето, а статуя стоит посреди площади, вот и нагрелась. — Что здесь произошло? — А то ясно что, — отозвался мужик с метлой, отворачиваясь от живописной группы у стены. — Я сторож тутошний, Мараханом кличут. Вышел вот на небо глянуть, погоду завтрюю прозреть, а тут эти негодники, — замахнулся метлой на скулящих школяров, — красавицу-то нашу, охранительницу, ломать вздумали. Я за метлу — и на них. Тут ещё охотник подоспел, да этот вот паренёк одумался. — Ещё б он не одумался, — фыркнул «сорока». — Кыс, сажры их всэх, дасталы выт’. — Нас… нельзя жрать, — неуверенно возмутился один из школяров, пытаясь спрятаться за товарищей. — Мы это… того… — Несъедобные вы, — подвёл итог Джай, подходя к ним и окидывая взглядом перепуганные, злые физиономии. Цвирт, Илланд, Фимий… Всё те же. — Сели и заткнулись. Свои семь суток за нарушение порядка вы честно заработали. — Не имеете права! — взвился Фимий. Джай устало осмотрел свой мыслестрел: — Сопротивление обережи при аресте регламентировано действующим законодательством… — Я понял, — Фимий тут же скукожился и затих. — То-то же, — проворчал Джай, вернулся к статуе. — Здесь у нас что? — Внимающий Архайн, — с готовностью сообщил всё ещё попирающий товарища парень. Очень знакомым голосом сообщил. — А я — уже не Внимающий Брент. В обережь возьмёте? — Можно, я прямо сейчас застрелюсь? — безнадёжно спросил Джай, переводя обречённый взгляд с одной ржущей физиономии на другую. Шипящего сквозь сунутую в зубы тряпку Архайна хотелось гнать пинками до канала, надоел хуже горца с его песнями. — Хэй-най, ну вот нэ прытваряйса, что нэ рад, — ЭрТар наконец слез с постамента, нечаянно наступив на Архайна. — Ваз’мут тэбя в обэрэж’, мэня жэ взялы! — Ты — обережник? — ужаснулся Брент. «Сорока» просиял пуще навострившего рожки месяца: — Нэт, обэрэжнык мой кошка, а я так, его охраняю. — Врёт он всё, — фыркнул Джай. — Это, между прочим, самый неподкупный бдун оритский улица, — ткнул пальцем в гордо приосанившегося «сороку». Брент схватился за голову: — Куда катится этот мир? — Да всё туда же, — отмахнулся Джай. — Так, давайте этих всех в участок, пусть там разбираются. Уважаемый Марахан, — повернулся к сторожу. Мужик вытянулся в струнку: — Завсегда и покажу, и расскажу. Только с утречка, мне ж сторожить надо. Джай кивнул: — Тогда зайдёте утром, спросите Джая… Сорока, ты что удумал? — Хэй, пуст’ тащат, да? — ЭрТар деловито выстроил задержанных в две колонны, вручил им связанного извивающегося Архайна, деловито отряхнул руки. — Ну что, впэрёд и с пэсней! — Вот без песен, пожалуйста! — Джай закрыл лицо ладонью. Какое счастье, что этот придурок не в его семерике! Брента, кажется, обуревали те же чувства. — Зануда, — фыркнул ЭрТар и в сопровождении кошака первым двинулся с площади. Следом уныло потащились обременённые Архайном школяры, Джай кивнул Бренту и пошагал следом. Кажется, что-то намечалось. Давно они не собирались все вместе. Очень давно. Впрочем, Радда не появлялась уже пару столетий, но что бы упёртому «тваребожцу» делать в Царствии без неё? Скользнувшую по губам мраморной девушки озорную улыбку увидел лишь сторож Марахан, да и тот решил, что ему примерещилось. Спите, жители Ориты, в Орите всё спокойно. Пока ещё всё спокойно.