мы в ответе за тех, кого приручили.

      Хочешь расскажу, что такое истинное удовольствие? Я тебе это даже покажу, ты ощутишь его на себе. Тебе всего лишь стоит провести со мной хотя бы один жалкий день этой порочной жизни. Как тебе такое? О, согласие? В этом нет ничего удивительного. По рукам!       Тебе нравится просыпаться утром и готовить кому-то завтрак? Ну, конечно, без сомнений. Ты стоишь у плиты, что-то готовишь, кидаешь на сковородку мясо и мурлыкаешь под нос какую-то мелодию из рекламы. Знаешь, что сделаю я? Подойду, оказавшись позади тебя. Я знаю, сейчас ты потянешься за поцелуем, но я резко хватаю тебя за запястье.       Давай сыграем? Я задаю вопрос, а твоя задача — ответить. Не отвечаешь — и твоя рука оказывается на сковородке вместо куриного мяса, которое должно было быть нашим завтраком.       У тебя нет выбора. Твое согласие просто невозможно забыть. Я тихо шепчу тебе на ухо вопрос и мягко улыбаюсь.       Кухня заполняется рыданиями. Вопли, плач, какой-то животный вой. Ты сидишь на стуле, прижимая перебинтованную руку к груди. Еще полчаса назад она была на сковородке и приятно шипела. В комнате еще витает запах горелого мяса. А еще ведь только утро. Интересно, попробуешь ли ты сбежать отсюда или. тебе нравится?       Ты умоляюще смотришь на меня, пока я точу нож. Похоже, салат отменяется. Ты явно думаешь, что он будет не из овощей. Медленно приближаюсь к тебе, хватаю за шею и тихо шепчу: «Не дергайся…».       Ты вновь начинаешь рыдать, давясь собственными слезами, за что получаешь увесистую пощечину. Трусишка, это ведь была всего лишь шутка. Сделав салат, ставлю тарелку перед тобой и протягиваю вилку. Ты осторожно тянешься к ней целой рукой и… Вновь на всю кухню раздается обреченное завывание, будто сирена полиции. Ты испуганно выдергиваешь из ладони вилку и бросаешь ее на пол, падая со стула и забиваясь в угол. Я лишь улыбаюсь, глядя на это. Столь беззащитное и жалкое создание. Давай же, пока есть время, беги из моей квартиры?       Ты резко поднимаешься и бежишь к двери, пытаешь открыть ее, еще больше заливаясь слезами: не поддается, бесполезно. Мы же договорились: один день, всего лишь один день. Я слышу, как отчаянно ты бьешься в истерике у двери, умоляя отпустить. Почему мы не можем закончить игру? Ставка — твоя жизнь, выйдешь — и превратишься в труп, который окажется через пару дней в гробу, под сырой землей.       Теперь ты сидишь на кровати, вторая рука так же перебинтована. Забыть о твоей кормежке? Да никогда! Салат, то самое мясо и вилка, так нежно скользящая по твоему языку. Ты так мило подрагиваешь и всхлипываешь.       Я покажу тебе свои картины и даже научу рисовать. Все просто. Ты стоишь ко мне спиной. Зря. Я беру нож, принесенный с кухни. И вновь твой крик. Кисточка мягко скользит по бумаге. То один цвет, то другой, иногда ты рисуешь пальцами, создавая никому не известные узоры. Твои глаза перевязаны бинтами, они уже стали алыми из-за крови. Художникам глаза не нужны. Истинный художник нарисует шедевр и без возможности видеть. А ты молодец, быстро учишься. Пусть на твоих картинах нет лиц, это не пейзажи и не натюрморт, но они не лишены смысла. Твоё умение чувствовать цвета восхищает. Холст заполнен твоей болью, страданиями и надеждой, что все это сон. Черный и красный цвет сплетаются воедино, превращаясь в водоворот, но между ними мелькает что-то белое, линия, которая была нарисована пальцами.       Ты заслуживаешь моей похвалы, я глажу тебя по голове и ты уже не дергаешься и не плачешь… наверное. Я не знаю наверняка, ведь глаз у тебя больше нет. Все твои слезы на небольшом куске бумаги, я повешу его в гостиной.       Позволь, я тебе кое-что расскажу, прежде, чем мы перейдем к следующему занятию. Музыка. Слова ее очень портят, но это наш секрет. Слова, они для обычных, глупых людей, истинный ценитель оценит музыку, а не глупый текст. Думаю, ты догадываешься, чего я лишу тебя на этот раз, правда? Уже час дня, у нас есть еще много времени, чтобы научиться играть, я задержу тебя всего лишь до шести. Знаешь, а ты мне нравишься, поэтому я тебя пожалею, ты можешь уйти пораньше отсюда.       Но сейчас ты бьешь пальцами по клавишам, наполняя комнату ужасными звуками. Пока что тебе можно, у тебя есть еще час, чтобы ознакомиться с клавишами, но потом тебя будет ждать наказание за такую безвкусицу.       Полтора часа спустя ты уже играешь что-то более-менее нормальное, но все еще нажимаешь не на те клавиши. Тыльные стороны твоих ладоней уже были все в крови. Это и есть твоё наказание. Бинты были сняты и я делаю небольшие порезы, когда ты вновь начинаешь играть непонятно что. Я не желаю видеть, когда мое дитя, мое новое творение, просто стучит длинными дрожащими пальцами по клавишам. Я не помню, сколько это продолжалось, но после мимолётного взгляда на часы становится ясно, что уже без четверти пять. Ты все еще увлеченно играешь. Твои пальцы создают приятную, но полную страдания мелодию. Я щелкаю пальцами — и ты тут же прекращаешь играть, молча поворачиваешь голову в мою сторону. Я вновь перебинтовываю твои руки, перед этим обработав их, и вскоре мы оказались на улице.       Последний час мы гуляли по моему саду, теперь ты знаешь там каждый цветок, осторожно трогаешь один, второй. Ты осторожно касаешься пальцами лепестков, стеблей, листьев, целуешь бутоны роз, один за другим. Это то, о чем было сказано вначале — удовольствие. Ты теперь не можешь ни видеть, ни говорить, твои руки болят от любого прикосновения, но теперь ты — воплощение искусства. Ты — искусство. И это огромное удовольствие — наблюдать за тобой, смотреть, как ты небрежно рисуешь и как пока еще неумело играешь. И сейчас ты выглядишь замечательно в океане разнообразных цветов. Что может быть прекраснее, когда само искусство сливается с природой, становится единым целым.       Уже шесть часов. Но ты лишь качаешь головой, не хочешь уходить. Искусство никогда не уйдет от того, кто его по-настоящему ценит. От своего Бога, который создал этот необычный цветок. Собственно, я и не собираюсь тебя отпускать. Мы в ответе за тех, кого приручили.