секреты мая

Пальцы давят на шею, ладони сжимают горло, душа, причиняя боль трахее, заставляя кровь оглушительно пульсировать в ушах; воздух трудно втянуть через нос — неудобно — через рот — тоже; Шисуи грубо, агрессивно целует Итачи, не давая шанса вдохнуть, кусает губы, глубоко запускает язык, подталкивает к кровати, прижимается пахом к бедрам — горячо, до дрожи обжигающе во всех точках соприкосновения. Итачи возбуждающе больно, жарко — он царапает чужие широкие плечи, притягивает за ремень ближе, жадно целует в ответ и нервно, нетерпеливо комкает края футболки — быстрее, быстрее снять, — но тогда придётся отстраниться — нет — Шисуи делает это сам за пару секунд, не давая опомниться, и тут же — пальцы снова на шее, губы на губах, бедра к бедрам — теперь обнаженная горячая кожа, теплая жесткая ладонь на паху, тихий стон жужжанием и мычанием по всем нервам прямиком вниз. Переизбыток углекислого газа в крови — головокружение, боль в висках — непослушные пальцы рассеянно, торопливо расстегивают ремень, выталкивают через узкую дырочку крупную пуговицу и тут же — рука уже не на шее — облегчение, разочарование, — она — под водолазкой — оттягивает серебряную штангу, теребит бусинку соска большим пальцем, сжимает — вместо неё — другая и рот, кусающий за заживающие желтые синяки. Короткий застрявший вдох, насыщенный отрезвляющим кислородом, — чужие губы поцелуем под адамовым яблоком, рука капканом на паху, палец, ногтем царапнувший прокол — рваный выдох, закатившиеся глаза, внезапная слабость — Шисуи уже не душит, он очень нежен, непозволительно ласков — раздражает, бесит — Итачи тянет за собачку вниз и вдруг делает машинальный шаг назад, почти спотыкаясь о кровать. Сильные руки Шисуи — на бедрах, на ягодицах, — приподнимают его, бросают на матрас — ноги вокруг поясницы, оголившиеся жгучие царапины на плечах, многочисленные бордовые засосы на шее — усмешка — Итачи притягивает к себе, зарывшись пальцами в короткие вьющиеся волосы, — теперь целует он, напористо, зло — из-за мешающейся всегда одежды, отсутствия следов от укусов, красных отметин ладоней и переизбытка горячего кислорода. И мгновенно успокаивается, плавится, как железо: всё пахнет им — кругом его запах терпкого одеколона, сандалового геля для душа, соленого пота, свежих простыней, ноток вишневой жвачки — чертовски сладкой — любимый вкус из всех, чмоканьем срываемый с губ, голодом перекатываемый в слюне и лавирующий на языке. Шисуи чувствует подсознательно, кожей, какими взвинченными судорогами сводит чужое тело — его потрясывает, изводит — дальше, больше, сильнее, насыщеннее, крепче, — чужие руки внезапно на тазовых косточках — нетерпеливо стягивают с него штаны, оголяя ягодицы, — позвоночник — прогибается, дыхание — тяжелеет и вот — пальцы сжимают крепкие мышцы, касаются впалой расщелины — злой укус на нижней губе, под линией челюсти — знак — не твоя территория. Итачи нравится: выводить Шисуи из себя, проводить ладонями глубже в грубую ткань, совершенно нагло, нескромно проезжать указательным пальцем по сжатому анусу, чувствуя рецепторами разнеженные в том месте волосы, — нравится — разряд несдержанного раздражения по чужому телу, резкий захват кистей рук — они над головой, вжимаются в матрас — переполняются венозной кровью, — нравится — как гибко, знакомо двигают бедрами, как оценивающе пробегаются взглядом по его лицу и тут же отпускают из хватки — ладони обжигающе-нежно соскальзывают вниз, чтобы подцепить и снять водолазку — не время мстить — в ответ пальцы в загривке и вновь крышесносный поцелуй. В штанах жутко тесно, неудобно, жарко — слава Богу — Шисуи берет всё в свои руки и с большим нежеланием отстраняется первым, садясь между разведенных ног, чтобы снять вечно-мешающуюся проблему и небрежно бросить в сторону — наконец обнаженная кожа, бледная, обманчиво-холодная, — на самом деле раскаленно-горячая, разрумяненная — наконец, оголенная подтянутая грудь, мелькающие серебром штанги в сосках, плоский, чуть рельефный живот, — наконец полутвердый аккуратный член, поджатая гладкая мошонка, замыленный взгляд из-под красивых ресниц и Итачи — хватающийся за резинку белья и подтягивающий себя сесть, чтобы уткнуться поцелуем над пупком. Ладонь одобрительно на голове, поощрительно проскальзывает по коже, по гладким черным прядям — он знает, что сейчас будет, терпеливо ожидая, сглатывая, предвкушая, — губы — всё ниже, уже на дорожке волос, штаны — уже стянуты — крупный член дергается, покачивается, привлекая всё внимание и он — уже во рту — глубоком, влажном, тесном — его держат за бедра, насаживаются, втягивают щеки, сжимают губами ствол — ему — позволяют управлять, задать ритм, почувствовать — ствол увеличивается с каждым движением прямо там, вынуждая резко выдохнуть сквозь сжатые зубы, почти прошипеть и резко толкнуться в глотку. Итачи вовремя расслабляет горло, но всё равно давится, задыхается — всё равно пытается взять по корень, уткнуться носом в лобок — почти — Шисуи знает, что делать, приостанавливая, фиксируя голову, — давление, непроходимость — и через пару секунд — слезы в глазах, звонкое чмоканье, ниточки слюны, растягиваемые между ртом и упругой плотью, кашель и тут же — вновь рот на головке, благодарно целуя, лаская уздечку и уретру кончиком языка, вновь набухающие вены, оттягиваемая крайняя плоть, знакомый солоноватый вкус, хлюпанье и шумное дыхание. Шисуи не стонет, смачивая языком губы и сосредотачиваясь лишь на происходящем внизу, — на пульсирующем низе живота и языке, играющем с колечком-скроталом — пирсингом на мошонке — на пальцах, взвешивающих яйца и на теплом дыхании, ласкающем кожу, — Итачи, находясь в том месте, делал его в сто раз интимнее и чувствительнее — особенно, когда приблизился вплотную, вбирая ненадолго украшение в рот, а затем чуть оттянул, прислонился поцелуем — член касался его лица, марая примесью смазки и слюны. Шисуи потерся об него, плавно двигая бедрами, но Итачи надолго не дался, отстраняясь и прихватывая ствол сбоку сочными, влажными и мягкими от поцелуев губами, движущимися к головке, — тяжелый звучный выдох, заряд по телу, не находящий выход возбуждению, и вдруг — рывок — он на спине, глубокий, долгий поцелуй, прервавшийся ошалелым дыханием и быстрым снятием оставшихся штанов. В ночной темноте и в свете настольной лампы Шисуи казался желанным как никогда, пахнущим майским вечерним воздухом и свежим, как распустившиеся почки — его взгляд, будучи обычно долгим, нежным и проникающим, был быстрым, неразборчивым, но определенно жаждущим, горящим — он вновь устроился между ног, собственнически крепко сжимая бедра и тут же отпуская, пока, словно змея, скользил вперед — к соскам, чтобы лизнуть нагретую металлическую штангу, поиграть кончиком языка с твердой бусинкой, вобрать в рот и, кусая, пососать. Итачи проронил тихий выдох-стон, зарываясь пальцами под корень в мягкие короткие волосы — Шисуи наравне царапнул второй сосок указательным пальцем и подвигал штангу — черт, он мог бы делать это вечно — обхаживать его здесь по полной программе, пробовать горьковатую кожу, лизать — всё, если бы не собственное возбуждение, занимающее хоть и не первое место, сосредотачиваясь конкретно на Итачи, но и далеко не последнее. От досады, жадности и голода Шисуи укусил Итачи за грудь — его ладони теперь под коленями, поднимая поясницу, — выше, еще, — почти складывая напополам — он коротко взглянул на порозовевшее из-за жары лицо прежде, чем припасть раскрытым ртом к колечку сморщенных мышц, настойчиво протолкнуться внутрь и, зафиксировав в таком положении, развести ягодицы в стороны. — Ши… Шисуи, — дернувшись от неожиданности, самозабвенно прошептал Итачи, комкая под пальцами простыни — язык снаружи лизал колечко и вдруг оказывался по кончик внутри, выскальзывая и вновь толкаясь, — он не удержался, на автомате беря член в ладонь, оттягивая крайнюю плоть и судорожно сжимаясь. Язык скоро скользнул выше — по срединному шву мошонки — и вдруг пропал — Шисуи доставал из прикроватной тумбочки смазку — на заказ — приторную, клубничную — выдавил ее на пальцы под заплывший взгляд Итачи и его откровенно-открытую позу, приставил два пальца к анусу и, затягивая в рот яичко, медленно, сгибая, ввел внутрь до костяшек. Итачи не был узким, даже не сжимаясь, так что под аккомпанемент поцелуев внутренних сторон бедер и быстрых неряшливых засосов принял третий, наконец начиная быть шумным, — заполненность стеночек, стягиваемый анус, отголоски касаний к простате — это всё он чертовски любил и ненавидел, рвано дыша и жалобно кряхтя, — ему нужно, необходимо больше, крупнее, глубже — слишком мало длинных узловатых пальцев. Шисуи прекрасно это знает, не медля, не останавливаясь на одном и не растягивая процесс, — как бы этого ни хотел: Итачи всё равно не даст, он не любит медленно, скрупулезно, вдумчиво — он любит короткие ласки и долго трахаться, любит кончать без рук, сладкую смазку, целоваться с языком, пирсинг, удушение и все, что оставляет метки, — засосы, укусы, царапины и синяки; любит быть связанным и объезжать сверху, любит крепкое тело, короткие волосы и грубые ладони — любит Шисуи: он дает ему всё это. Шисуи любит, когда Итачи обнажен, не сдержан; когда пошло делает минет, прогибается в позвоночнике, хозяйски трахает его член, изнывает, низко стонет его имя, хватает за волосы, целует в шею, притягивает невозможно близко, как будто такой — одной — близости ему не хватает — он любит в нем всё: каждый уголок тела, каждую впадинку, родинку, шрам, укус, засос — что угодно — наизусть. С ним тело будто сходило с ума, истекая, желая близости и разрядки как никогда, с ним хотелось делать всё, что он захочет, — лишь бы не замолкал, лишь бы тоже хотел. Шисуи аккуратно вытаскивает пальцы и тут же — приставляет головку к анусу, держа Итачи под коленом, и входит одним неторопливым движением — стенки послушно принимают его, раздвигаясь под нужный размер — помнят, далеко не первый раз, — тем не менее, ему все равно тесно, головокружительно хорошо — член выходит наполовину, толкается вновь и задает ритм — однако, Итачи не дает быть на расстоянии, приподнимаясь, чтобы утянуть за собой, — быть ближе кровью, потом и кожей. В ответ из-за аналога счастья, разбавляемого пульсацией возбуждения и концентрированной отзывчивостью и чувствительностью всего тела, Шисуи в порыве неконтролируемой нежности мягко — насколько это возможно — целует Итачи, смазано проезжается губами по челюсти, дышит на ухо и трахает более резко, чувственно, стараясь войти максимально глубоко по самые яйца. Итачи поощрительно хрипло стонет, больно царапая не зажившие раны и крепко обхватывая за поясницу, — плюс ко всему — ладонь скользит к его шее со знакомыми намерениями — Шисуи не особо любит это делать — однако, результат поразительный — он сжимает горло, ритмично вбиваясь, шлепаясь о кожу и стараясь не смотреть на краснеющее от асфиксии лицо, — затем видит: налившийся кровью член Итачи стоит непоколебимо твердо, дерзко, а его лицо — разглаживается, становясь пластилиновым, наполненным разрушительным удовольствием до такой степени, что оно расплывается в улыбке. Шисуи не останавливается и всё же — ему слишком много: слишком много Итачи, слишком много иссушающего жара, запаха кожи — он отстраняется, жадно, внимательно оглядывая лежащее, покрытое испариной, тело, приподнимает чужую поясницу выше за место под коленом — кровать ходит ходуном, скрипит непозволительно шумно, — наверняка соседи слышат — Итачи всё равно — он думает лишь о том, что хочет, чтобы его руки были связаны и не тянули Шисуи ближе, чтобы не простонать в рот, не коснуться желанного крепкого торса, не схватить за задницу, комкая в ладонях мышцы, — Шисуи все равно — он в горячем мареве: потный, влажный, Итачи — его оазис, пустынный песок, берег моря. Шисуи трахает со вкусом: сильно, остервенело, закатывая глаза, — не очень удобно — вмиг выходит, переворачивает Итачи — тот прогибается в пояснице, низкий растрепанный хвост свисает с плеча, оголяя всю в синяках шею, — он — снова в нем, толкая лицом в кровать, — взгляд — прямо туда — на расщелину округлых ягодиц, на теряющийся меж шелковых стенок член, — Итачи поддается назад — так, как ему надо, комкая подушки и проклиная отсутствие веревок — у Шисуи крупный, твердый, длинный — хочется в припадках схватиться за что-то. Шисуи чувствует это — Итачи изводит, — мычание, напряжение, перекатываемые ребра под кожей, отдача — он тянет его за хвост одной рукой на себя, впечатывая в свое тело, притягивая невозможно близко, сразу кусает мочку уха, другой — насаживает за бедро на сдавливаемый член, ощущая всю поверхность тепла кожи, всю гибкость, все изгибы, — Итачи, зажмуриваясь, рвано стонет, заводя ладонь назад, притягивая для кусающего поцелуя, — слишком хорошо, с Шисуи слишком хорошо. Его руки плотно по коже скользят вверх по бокам, по ребрам — кончики указательных и средних сжимают проколотые соски, теребят; губы — за ухом, движения — более плавные, игривые, но такие же глубокие, — он, напротив, не стонет, сохраняя каждый горячий импульс и толчок в себе, словно эти моменты больше никогда не повторятся, окажутся несбыточным сном, — каждое мгновение должно быть пропитано, просмаковано, прочувствовано и запечатано в памяти. Итачи не пьян, но определенно не в себе, не в этом мире, сфокусировавшись лишь на члене внутри, на сосках, на чужих мозолистых пальцах — на каждом контакте с кожей и оттягиваемых волосах — выдержка у него довольно стальная, несмотря на чувствительность — так он продержится еще минут десять, смакуя процесс, как растаявшую сосательную конфету и как красное полусладкое, — однако, Шисуи иногда приостанавливается и судорожно выдыхает в висок, касается лицом шеи, зарывается носом в волосы, заставляя млеть, чувствовать себя обласканным весенним солнцем и зацелованным теплом. Шисуи тоже знает, что продержится долго, несмотря на возбуждение, — он не подросток, чтобы так быстро кончить, — знает, Итачи уже думает сменить позу, но не хочет отстраняться, не хочет, чтобы это прекращалось хотя бы на секунду — знает, потому что сам чувствует то же самое, потому что хочет распробовать всё, что возможно здесь и сейчас, — мир сконцентрирован здесь, между ними — в красках, звуках и ощущениях. Тем не менее, Шисуи выходит, вызывающе проводя головкой по расщелине вверх, — Итачи выпячивает ягодицы навстречу, зажимая член между ними и животом, — не хочет отрываться, прося, чтобы вернули обратно, — в сомнительное недовольство — поцелуй — в утешение — ладонь, загребающая яички, пальцы, пробежавшиеся по стволу и нежно приласкавшие потекшую головку. — Выеби меня, — дезориентировано шепчет Итачи, теряясь в концентрации касаний к чувствительным местам, — от этих слов у Шисуи перехватывает дыхание, сводит раскатистой волной низ живота, дергается от прилившей крови член — он в некой растерянности, слыша такое единожды — в их первый раз, но сейчас — почему? Неужто так сильно соскучился? Будь Шисуи трезвым сейчас хотя бы немного — непременно самодовольно усмехнулся бы, но — было не до этого, когда разгоряченный, просящий в открытую Итачи так чертовски возбужден, доступен и открыт, истекая смазкой, накрывая поверх его пальцы и потираясь о член словно кошка о ноги своего хозяина, — вместо этого — резко, бесцеремонно толкнул на простыни и в противоречии просьбы не вставил член, а склонился к заходящим под кожей позвонкам и лопаткам мягкими поцелуями. Нагло упивается своей властью, обводя ладонями ребра, — дышит ей, надавливая на поясницу, — наслаждается, неожиданно плавно склоняясь вперед, чтобы крепко взять за предплечья, — торжествует, оставляя памятные синяки, — Итачи нравится — чертовски нравится, что его дразнят, не дают, вынуждают: хотеть сильнее, подаваться назад, течь, кусать губы, пускать слюни, потеть и нетерпеливо сокращаться. Шисуи играет, водя влажным стояком по ягодицам, сжимает зубы, глубоко втягивая густой душный воздух, приправленный дешевой клубникой, дергает чужие руки на себя — сдавленный стон, краснеющее лицо, упирающееся щекой в матрас, и главное — волосы — растрепанные, запутанные — в прекрасном беспорядке, беспомощно черные, вызывающе длинные, не по-мужски мягкие, стянутые бордовой резинкой, — попроси еще раз, Итачи, скажи, чтобы я выебал тебя, задушил твоим же хвостом, приласкал твой член. Итачи непривычно-гордо молчит, глядя замыленным взглядом из-под полуопущенных век в никуда — обнаженный, обезоруженный, лишенный привычной серьезности и сдержанности, — Шисуи думает: если бы твой младший братик видел тебя таким, слышал, как изнывающе ты стонешь и как провокационно выгибаешься, он бы не узнал тебя ни за что, ни за какие деньги — это не его идеальный нии-сан, гений семьи и пример для подражания. Он не узнал бы меня, если бы увидел — обычно веселого, непринужденного лучшего друга бесценного старшего брата, которого на постоянной основе безбожно имеет в зад. В подтверждение — головка, упирающаяся в ложбинку ягодиц, рука, сцепляющая оба запястья вместе и другая, — направляющая член в сжавшуюся дырочку, — Итачи ожидающе напрягся, сжимая челюсти, чувствуя, как одновременно сдавливают кожу, тянут на себя и проникают внутрь, — Шисуи внимательно смотрит, улавливая мельчайшую деталь, и дивится: Итачи, находясь снизу, не имеет в себе ничего феминного — широкие сильные плечи, витиеватые мускулы, неузкая талия и крепкие предплечья. Кадык предвкушенно-взволнованно дернулся под кожей на мягкую глубокую тесноту — Шисуи замер на миг, впитывая в себя ощущения и затем, потянув чужие руки на себя и сдавливая их до ожогов, вышел и резко толкнулся вперед, фиксируя в бедрах набирающий обороты грубый ритм — Итачи облегченно расслабился, позволяя трахать себя отрывисто и бесцеремонно — в конце концов, он же сам просил, чтобы с ним обращались именно так, — лавируя на приближающимся оргазме, расставил пошире ноги и, видя перед глазами густую темноту, жадно втягивал жарко-сладкий запах смазки и пота. Всё закончилось раньше, чем он рассчитывал. Хоть и с перерывами на передышку, Шисуи долго, сосредоточенно трахал его до красных затекших рук, пока Итачи, сдавшись, бездумно — в такие моменты работает только собственное пропитанное возбужденной густой кровью тело — не выгнул поясницу так, чтобы член особенно точно касался простаты, и не кончил, полностью ослепленный ощущением тандема короткого сильного оргазма, безжизненных рук и пульсирующего сокращения собственного сжавшегося нутра, — подкрепленные ощущениями стоны были низкими, мягкими, искренними — Шисуи слышал их сквозь вату, набившие уши, сквозь тяжелое марево в голове, но всё равно не прекращал двигаться, ведомый неосознанными неконтролируемыми потребностями, — слишком рано для финала — он втрахивал расслабленное податливое тело в кровать до тех пор, пока не высунул член, чтобы в облегченный недолгий миг до цветных пятен перед глазами забрызгать поясницу своим семенем. Безвольно падает на кровать с мелькающими мыслями — хочу еще раз, еще, но вместо этого устало притягивает потяжелевшего Итачи к себе и закрывает глаза, ощущая, насколько пластилиновым стало собственное ослабленное тело. Солнце слепит нещадно, бросая горячие нежные лучи на лицо. Итачи приоткрывает веки, морщась и сразу чувствуя, как саднит анус от продолжительного жесткого проникновения и как ноют ранее беспощадно сдавливаемые руки. Утро кажется сном, как и горячий, как печка, Шисуи, рассеяно закинувший руку через него. Вчерашний вечер, прошедший быстро и динамично, кажется сном не меньше. Итачи пытается перевернуться на спину из-за скованных одним положением мышц, но тело не дает это сделать, предательски отзываясь тупой болью и концентрируясь в заднице. Вместо этого словно в поддержку вновь смотрит на Шисуи, цепляясь взглядом за привычные царапины на плечах и сходящие на нет засосы. Замечает, что отсутствие одеяла не скрывает небрежно лежащий член и блеск серебряного металла на мошонке. Словно ощущая знакомый взгляд на себе, Шисуи глухо сонно мычит и открывает слипшиеся глаза, разведывая обстановку. Итачи рядом. Сонный, растрепанный. Привычно красивый и безупречный. Маленькая родинка на ключице. Овальные проколотые соски. Шрам на груди. Новые синяки на шее. Наверняка у него болит задница. Они мирно молчат, слыша, как шелестят подгоняемые майским ветром молодые зеленые листья. Итачи думает о том, что хочет утренний минет, и размышляет о планах на день. Шисуи мысленно выбирает ближайший салон, в котором набил бы татуировку с именем Итачи на ребрах, под сердцем.