***
Экстрасенса я нашла через интернет. Куча положительных отзывов, заоблачный ценник, мрак и пафос на страничке Вконтакте. Мой расчёт был прост: тётя Мотя (прости, господи, Эльвира) диагностирует вокруг меня тёмных сущностей, выставит счёт на несколько сотен тысяч, я его честно оплачу, и "тёмные сущности" после сверхтайного ритуала меня тут же покинут. Это называется внушение. Где-то я подцепила эту чёртову внушаемость. Клин клином выбивают — коль уж мой недуг не имел под собой материальной основы, то и исцелять его следовало воздухом. А после избавления от тёмных сущностей я собиралась пойти к Гоше Маркаряну, мы бы тщательно проанализировали, что это вообще такое было и... Кто знает. Так и до статьи в научном журнале недалеко, и до грантов на исследование, и возможно (если бы очень повезло) — до открытия нового синдрома в психиатрии. Синдром Мосейчук-Маркаряна... Казалось бы, зачем мне Гоша? Да просто копание в собственных завихрениях для психиатра — это не наука, это профессиональная деформация. Себя к себе не подпускают. Так что я решила, что в этом деле мне без третьих лиц не обойтись (а ещё мне было просто страшно). Эльвира встретила меня в угловой трёшке на последнем этаже трёхподъездной высотки. Район я искала долго — для своего визита я выбрала "ясновидящую" из соседнего города, ведь местные колдуны да знахари во мне с лёгкостью могли распознать внучку "той самой Алевтинушки" — их почившей коллеги по цеху. В приёмной Эльвиры всё было хрестоматийно-правильно: чёрные обои, чёрные свечи, сама хозяйка в чёрном парике. Убожество, одним словом. Бабка моя никогда до такой клоунады не опускалась — принимала лохов в народном сарафане, да в платок замотанная. У Эльвиры я проторчала около полутора часов. Она долго водила руками вокруг моей головы. Разбивала яйцо в блюдце с водой, тыкала иголки себе в пальцы и капала кровью на разрезанное яблоко. Бормотала что-то из разряда "старинных магических заклинаний": то были пословицы и крылатые выражения из учебника латыни — я их помнила ещё со студенческой скамьи и даже в том же порядке, в котором она их зачитывала. Провожая на выход, гадалка была не многословна. Потребовала восемнадцать тысяч. — И всего-то? А... проклятье? — Нет ничего на тебе. Чиста, как утренняя роса. Аура, как у новорожденной. Видно, Ангел-Хранитель у тебя сильный. Живи и радуйся! Пожалуй, это был первый случай в истории, когда экстрасенс ничего не нашёл у клиента, готового платить. Стоит ли говорить, что для меня это стало ударом в сердце?***
— Значит так, Алевтина Георгиевна... На могилу я заявилась с поллитрой рябиновой настойки. С бабкой после её смерти я не разговаривала. Тогда, после первого же глотка, заговорила. — Бабуль, помоги. Схожу с ума. Мой отец умер, когда мне было пять. Несчастный случай — работал с отвёрткой в пристройке на даче, поскользнулся да и напоролся на стержень прямо глазом. Моя мать, никогда здравомыслием не отличавшаяся, не долго убивалась. Встретила некого коммерсанта, влюбилась по уши да и удрала с ним куда-то за Урал, чёртова нимфоманка. Мои самые яркие воспоминания о ней связаны с легендами — будучи преподавателем английской литературы, она любила перед сном зачитывать мне что-нибудь из фольклора или эпоса, про рыцарей, принцесс, фей и драконов. И всё это укладывалось в мою маленькую головку мрачными, но такими чарующими картинками. Тогда я верила в волшебство и в храбрых воинов, что спасают попавших в беду беспомощных красавиц, и даже в силу любви, позволяющую этим самым красавицам спасать своих принцев, коли те оказывались под чарами нечистой силы... Но мать ушла, забрав с собой и сказки на ночь, и мою веру в чудеса. За что я ей безмерно благодарна — чем раньше повзрослеешь, тем здоровее вырастешь. Бабуля, не долго думая, лишила мать родительских прав, а меня взяла под опеку. Мы остались вдвоём, и это лучшее, что случалось со мной за всю мою жизнь. И вот уже с полгода в городе я совсем одна. Да и не только в городе, а по жизни. В юности мы были близки с кузиной Любкой, которая приезжала к нам из столицы на каникулы, а после школы перебралась совсем, поступив в один из наших вузов. Мы были подругами, и пусть мы иногда вздорили, на время отдаляясь, я всё равно считала её самым близким своим человеком после бабушки. Однако почти сразу после переезда случилась беда — она пропала. Мы с бабулей пытались сами её искать, писали заявление в полицию, объяснялись с её родителями... К сожалению, её так и не нашли. Со временем мы пришли в себя, а тема пропавшей кузины стала в нашей маленькой семейке табу. Бабушка всегда очень тряслась за мою безопасность, а после произошедшего начала следить за мной почти параноидально: куда пошла, с кем гуляла, во сколько вернулась... Как бы кто не похитил, не увёз, не убил. И не сказать, чтобы это сильно меня напрягало — бабулины страхи я разделяла. Но она оставила этот мир, и с тех пор обо мне уже никто не заботился. А тогда, жаря задницу на нагретой под высоким июньским солнцем металлической лавочке, я буквально кожей ощутила страх одиночества. Мне вдруг подумалось, что вот есть у Алевтины Георгиевны могилка, и есть я. Прихожу сюда, прибираюсь, вспоминаю. А если помру — меня даже проводить будет некому. Да и бабулина могилка сгинет — сотрётся временем или окончательно вытопчется бесноватыми "паломниками". О бабке, как-никак, есть память, а кто вспомнит обо мне? — Бабуль, дай знак... — проскулила я, утирая пьяные нюни рукавом блузки. Алкоголь притупил неловкость и обострил отчаянье. Я решила притвориться, что бабуля сейчас на небесах, смотрит на меня, свесив ножки с облачка. — Укажи путь! Пошли спасителя! Да бля, сделай уже хоть что-нибудь... Избавь от наваждения. Сделай так, чтоб всё было как раньше! Две шатающиеся тени нависли надо мной, заставив подскочить на месте чтобы, тут же спотыкнувшись, рухнуть набок — прямо на аккуратную каменную оградку ухоженной могилки. — Извините... Тени оказались бабами — одной в годах, приближающихся к пенсионным, другой — юной, почти подростком. Они были в тёмных косынках, с лицами осунувшимися и серыми. Однако их заплывшие тенями глаза сияли. В руках дамы держали скромные букетики живых цветов. — Извините, что напугали. Мы вот тоже к бабушке Алевтине пришли. К тому, что идиоты-поклонники аферистки называют мою бабку бабушкой Алевтиной, я должна была бы уже привыкнуть, да всё никак — вот и на сей раз меня слегка передёрнуло. В суть их стенаний я не вникала, но моё положение было безвыходное — бабы плотно загородили собой пути к отступлению, видимо серьёзно намереваясь поделиться со мной своими расчудесными историями. А история у них оказалась одна: девочка влюбилась, парень попользовался и бросил, предварительно выставив в нехорошем свете перед согруппниками. Девочка и вены резала, и таблетки глотала, и с моста в речку прыгала... Я удивилась: как это такой пациент да в нашем учреждении ещё не засветился? Хотя кому нужны врачи-мозгоправы, когда есть "бабушка Алевтина". И вот, повадились они к бабуле ходить, выпрашивали то ли месть, то ли устройство дальнейшей судьбы. А недавно случилось странное: тот парень на машине разбился. Гнал пьяный в ночи — итог немного предсказуем. Но девушка так живо описывала небывалое чувство облегчения, сладкого возмездия, которое испытала, лишь издали взглянув на его гроб в сопровождении церемониальной процессии... А днём позже познакомилась с другим парнем — всяко более порядочным и вообще, всё у неё супер. И сегодня они с маман пришли сюда сказать "Спасибо". — Знать бы, как отблагодарить Алевтинушку! — завывала маман. Могла бы мне бабла отсыпать, я вроде как законная наследница. Жаль, не унаследовала я от бабки её актёрских талантов! А завывания тем временем продолжались: — Да бескорыстная была она, такой же и осталась — помогает не всем, но лишь самым отчаявшимся... А Вы с какой же бедой? — перевела тему беседы тётка, пристально уставившись на меня. Но поняв, что на взаимные откровения они могут не рассчитывать, махнула рукой, делая шаг в сторону и пропуская меня: — Всё равно. Если же Вы Алевтинушку хорошо попросили, а беда Ваша не надуманная, то она поможет. Обязательно поможет, только ждите. Она и знаки Вам пошлёт! Я потопала прочь, оставляя могилку, что за оградой, на поругание фанатичек. Уже подходя к стоянке, вспомнила, что всё ещё держала в руке почти пустую бутылку настойки. Осушила её одним махом да и треснула со всей дури о фонарный столб. Стоило вспомнить коллегу, в лёгких защекотало. Волна пьяного отчаянья накрыла с головой. Никто мне не поможет...***
Рабочие будни протекали относительно спокойно. Тошнота никуда не делась, но резких приступов не повторялось уже несколько дней. К Маркаряну со своими догадками я решила пока не ходить, так как прежняя версия о самовнушённой природе моего навязчивого состояния уступила место новой — теперь я почти уже не сомневалась, что болезненную зависимость придумала себе не сама, а её в меня внедрили. Осталось найти доказательства, а лучше — выудить признание. Страх за собственное здоровье оказался слабее профессионального любопытства, и я продолжила наблюдать за собой, своими реакциями и порывами, параллельно не сводя глаз и с предполагаемого виновника моих несчастий. В то же время, зависимость от коллеги росла. Теперь я не только нюхала его пиджак, но опустилась уже до того, чтобы втихаря фоткать соседа по кабинету, наводя камеру телефона в его сторону, а лицом при этом изображая, будто чатюсь с кем-то по вотсаппу. Ну и куда же без сталкерства... Подкупив Сонечку коробкой конфет с ликёром, я разжилась его домашним адресом. Я узнала, что жил он один в огромной двухуровневой квартире с панорамными окнами. С интернкой он продолжал встречаться, таская её то по элитным ресторанам, то увозя на выходные в загородный отель. К себе её он тоже водил... Мысли о том, чем они там занимались, трогали меня разве что любопытством. Странно это, но ревности во мне не было ни грамма. Зато появилась шальная мысль купить квадрокоптер и запустить его к заветным окнам, благо те всегда оставались незашторенными. Квадрокоптер я кстати купила, но управлять им так и не научилась, так что решила обойтись пока без воздушной разведки.***
Тем вечером, после работы, я уже по привычке сделала вид, что поехала домой, а сама взяла путь в противоположную от исторического центра сторону. Следуя обычному ритуалу, бросила машину в квартале от его двора, добежала до сквера, забилась поглубже в чащу, достала бинокль и принялась ждать. Я уже усвоила, что если он покидал работу один, то оставлял машину на служебной стоянке и шёл пешком — благо недалеко. Шёл через сквер, отделяющий район, где находилась наша больница, от квартала элитных высоток, в одной из которых он и обитал. Мне не нравилось пропадать в подобных местах, я вообще не люблю скверы, парки и леса. Сказалась ранняя травма: Ольку, мою подружку по детсаду, убил серийный маньяк прямо в роще за нашим садиком. Правда деталей я не помню, ведь ранние воспоминания — самые неверные, но помню, как бабушка ругалась, узнав, что мы неоднократно ходили туда вместе, пользуясь недосмотром воспитательниц и свойственным малому возрасту отсутствием инстинкта самосохранения... Но что поделать — предмет моих наблюдений питал нескрываемую страсть к парковым дорожкам, а я питала хорошо скрываемую страсть к нему самому. Обычно он просто шагал, высоко задрав подбородок, и по сторонам не смотрел. На его лице ничего не читалось, он никому не звонил, ни с кем не общался. А мне, сидя в кустах, надёжно скрытых тенью, просто нравилось провожать его взглядом через многократное увеличение окуляров. Но в тот раз мне показалось, что стандартный порядок его действий слегка изменился. Шёл он чуть медленнее обычного, изредка озираясь по сторонам. Сквер этот дик, и кроме редких собачников да малолетней шпаны тут никого и не встретишь, но он будто специально высматривал людей в округе. Людей, к слову, ему так и не встретилось. Тогда, будто бы успокоившись, он сел на лавочку и продолжал сидеть, не шелохнувшись, спиной ко мне, пережидая сумерки. Сумерки в июне медленные, томные. Я почти задремала на своём посту. Лишь когда сквер окончательно утонул во мраке спустившейся ночи, объект снова проявил признаки жизни. Если бы не настройки ночного видения в окулярах, сквозь тьму я бы его и не разглядела, но у меня отличный бинокль, а тьма отлично скрывала меня саму, поэтому, сложив ноги по-турецки и устроившись поудобнее под кустом, я продолжала наблюдать. В конце концов он встал с насиженной скамейки и двинулся к ближайшей поляне — небольшой, заросшей высокой травой лужайке в стороне от основных троп. Вышел на середину и опустился на колени. В свете мутного лунного диска он сиял, как фосфорный, и от созерцания творящегося безумия меня накрыло неким благоговейным трепетом. Вдруг он просунул руки в карманы лёгкой ветровки и извлёк два предмета. Я успела уловить этот жест, но не успела рассмотреть сами вещицы. Так как он сидел спиной ко мне, его манипуляций я не видела и могла лишь догадываться о них по мелким содроганиям его плеч и сдержанным движениям рук. Просидев так недолго, он склонился к земле почти самым носом, пошуровал вокруг себя, поднялся и скорым шагом, будто подгоняемый чем-то, двинулся к выходу из сквера — к своему дому. Я продолжала сидеть там, как завороженная, врезая кромки окуляров в глаза, и только боль в затёкших коленях напомнила мне о том, что пора было сваливать. Произошедшее всё ещё не укладывалось у меня в голове; догадки, разгоняемые одновременно и страхом, и природным скепсисом, не успевали формироваться. Поэтому я бросилась к поляне — к тому месту, где ещё совсем недавно мой жуткий коллега предавался своим камланиям. По вытоптанной траве я сразу вышла к месту его восседания. Смахнула чёлку с глаз, прищурилась. Луна как раз выглянула из-за очередного облачка, даровав свет. Из свежего дёрна — комков земли вперемешку с травой, которую, видимо, он выдирал прямо руками — на меня смотрели два лица. Две пары глаз — мутных, полустёртых, две вощёных маски, которые так напоминали моих старых знакомых. Наклонившись, я схватила обоих и поднесла ближе к глазам. Барби и Кен — голые, затёртые временем, с выцветшими красками на мёртвых лицах. Картинки засеменили перед глазами, будто мультипликатор пролистнул передо мною блокнот с зарисовками — кадр за кадром, да только целой истории не складывалось: все зарисовки относились к разным мультикам... Машинально сунув кукол в сумку, я заторопилась прочь. Уже у ворот, почти в шаге от проходимой улицы, меня снова скрутило. Рвало долго, до изнеможения и слабости во всём теле. Добравшись до машины, я первым делом посмотрелась в зеркало: сосудики в глазах и вокруг них полопались. Я напоминала полумёртвое чудовище. От проклятых кукол даже через плотную кожаную ткань сумки веяло мертвечиной — веяло знакомо, почти по-родному... Сомнений не осталось: мною манипулировали, задолго и тщательно отработав алгоритм воздействия, и моя кандидатура в качестве объекта загадочного психологического эксперимента не была случайной.***
— Как Вы это делаете? Я решила не ходить вокруг да около и на следующий же день, едва завалившись в кабинет и застав коллегу за утренним кофе, пошла в наступление. Он посмотрел на меня молча. На поверхности его глаз читалось: "Что Вы имеете в виду?". На дне его глаз читалась усмешка. — Нет, мне чисто интересно. С профессиональной точки зрения. Что это за воздействие? Каковы его механизмы? И где Вы ему научились — в Англии? Эта штука намного покруче НЛП будет. Вы на невербальном уровне провоцируете во мне влечение, заставляя зависеть от Вашего присутствия буквально физически. Про кукол я не упомянула, как и про свою слежку. Где-то в глубине души я уже догадывалась, что моё преследование вычислили, и вчерашнее представление исполнялось на публику. — Рад, что Вы наконец-то признались в своём влечении. — Он взял мою кружку, сыпанул туда каркадэ из моей же баночки и плеснул воды из только что вскипевшего чайника. — Вот, Вам надо успокоиться. Я рад, что Вы перестали таиться. Признание — первый шаг к преодолению, не так ли? А что до причин... То ищите их в себе. Тут же вспомнился Маркарян с его снобистскими расспросами про регулярность половой жизни. Стало злобно и смешно одновременно. — Не тешьте себя, Денис Юрьевич. Вы привлекаете меня не более чем любой другой непривлекательный мужчина. Я даже не буду задаваться вопросом, с какой целью Вы всё это устроили — ради научного эксперимента в полевых условиях, или же бесцветные интерночки Вас больше не удовлетворяют? Однако как профессионалу данное явление мне более чем интересно. Ну же, поделитесь... Не жадничайте. Он подошёл ко мне вплотную — так близки мы с ним никогда прежде не были, даже в набитом до отказа служебном лифте. Его близость тут же окатила меня волной целительного духа. Шумный вздох я сделала непроизвольно — судя по едва заметно дёрнувшимся уголкам его губ, для него данная реакция не прошла незамеченной. Он возвышался надо мной на полголовы — не то чтобы он был каким-то супер-высоким, скорее выше среднего мужского, но и мой рост — выше среднего женского, плюс каблуки... В общем, со стороны, должно быть, смотрелись мы эффектно. Он склонился и зашептал. Его дыхание всколыхнуло несколько волосков на моей макушке и чуть не заставило выронить кружку из рук. — Что бы я Вам сейчас ни сказал, Вы не поверите. Поэтому ищите пути сами. И найдёте. Но будьте осторожны — если нащупаете верную дорожку и последуете ей, то непременно попадёте в ад. — Да что ты такое несёшь, чёрт бы тебя побрал... — выдула я одними губами. Но он расслышал. — Жанна, я рад, что Вы наконец обратились за помощью. Вы просили указать путь, но я могу лишь указать направление. Вы блуждаете в лесу, принадлежащем феям. Когда Вы там, Ваш разум спит. Как только Вы просыпаетесь, он забывает туда дорогу. Попробуйте в следующий раз прийти туда с решимостью не закрывать глаза. Узрите истину. И тьма поглотит Вас навечно. Наконец Вы будете дома... Я ушла на обеденный перерыв, а потом меня вызвали на комиссию, но чувство небывалого воодушевления переполняло меня. Мужик затеял игру в ребусы — а я такое люблю!***
Уже вечером, потягивая шардоне у себя на кухне, я набрала ему. Без смайликов, скобочек и прочих намёков на несерьёзность. "Что за лес?" Отметка о прочитанном сообщении появилась почти сразу, а вот ответа мне пришлось ждать больше часа. Стоит ли говорить, что в ожидании я успела порядком захмелеть? "Спросите у мамы" Что-то неприятно шевельнулось в груди. Очередной глоток вина пошёл не тем горлом. Не стесняясь собственного одиночества, я громко икнула. "Ок. А как искать дорогу?" На этот раз он ответил незамедлительно, будто предчувствовал мой второй вопрос и уже держал ответ наготове: "Начните с кукол. Именно с них началось Ваше знакомство с миром фей" На этом непревзойдённую беседу двух мозгоправов следовало бы закончить, но я была пьяна и не сумела вовремя остановиться. "А феи — они хорошие или плохие?" Вообще-то, я знала, о каких феях речь. Пока он набирал ответ, я сбегала в гостиную, зарылась в книжный шкаф, доставшийся вместе со всем содержимым мне в наследство от бабушки, и со второго ряда нижней полки вытащила её — потрёпанную книженцию: сборник британских сказок и легенд, чуть ли не единственную вещицу, что осталась мне от матери. Тем временем телефон завибрировал. Полученный ответ оказался груб и в какой-то мере несносен. Я пожалела, что спросила. Но, что куда хуже — я сама не поняла, зачем это спросила. "Вы психиатр или кто? Что ещё за "плохое/хорошее"? Выключайте дуру" Не успела я разозлиться как следует, вдогонку прилетело ещё одно — этот чёрт манипулировал, играя на контрастах: "А феи — они тёмные и с крылышками" В той легенде для храброй Дженет была уготовлена печальная участь. Но она обошла судьбу в неравной борьбе и спасла рыцаря от чар лесных фей. Что, что он пытался мне этим сказать? Засыпала я долго и тяжело. Так часто бывает со хмеля, если переборщить, когда сонная доза уже давно позади, а та, что плещется в крови, не порождает ничего кроме мутных полуявных видений. Я будто снова очутилась там — в центре поляны в сквере. Жалкие куклы с лицами-масками, щедро забеленными лунным светом. Такие же были у нас с Олькой в детстве, и мы игрались ими в "семью". Однажды Олька, прихватив обеих кукол, ушла в лес. Больше ни Ольку, ни кукол я не видела.***
Проснулась, когда город заливало солнцем, а лоб — холодным потом. В голове громко шумело, а сердце трепыхалось, будто раненое. Собираться пришлось наспех, глушить сушняк — уже за рулём, а заедать урчанье — в больнице, в столовке для сотрудников. Он был там тоже: с интернкой они делили столик напротив моего, ковырялись вилками в политых сметаной сырниках, томно дули на чёртов кофе и глаз не сводили друг с друга. Ворковали, одним словом. Мне было противненько — как и прежде, о ревности речи не шло, к интернке я не испытывала ничего, кроме невольного сожаления (молодая ещё, не ведает, с кем связалась) и толики зависти. Уж что-что, а ножки у неё кукольные — выглядывали из-под коротенького халата, тонкие и ровные, будто выточенные умелым скульптором. Пользуясь летом и наплевав на правила приличия, колготок она не носила, зато носила тоненький серебряный браслет на правой лодыжке. Будучи почти незаметным, на свету он игриво переливался. Очень скоро мой взгляд метнулся от женских ног к мужскому лицу. Я не кривила душой, назвав его непривлекательным — нос с горбинкой, но не узкий, губы слишком пухлые, а глаза — маленькие и круглые. Хорош у его лица только рельеф — резкая линия челюсти, высокие скулы, открытый гладкий лоб... Я сидела, пожирая это лицо своими глазами. Моё пяленье уже давно перешагнуло все рамки приличия, и, запихав в рот последний оладий, я направилась к рабочему месту, дожёвывая на ходу. Как ни странно, даже несмотря на похмелье, меня не тошнило. Он завалился в кабинет только час спустя. За время, проведённое в одиночестве, я успела по нему соскучиться, однако от нюханья пиджака на этот раз воздержалась — решила больше не потакать иррациональным стремлениям, а во что бы то ни стало выяснить их природу. Мы не разговаривали и даже не смотрели в сторону друг друга, будто не было той идиотской ночной переписки. Я ждала, что он хоть как-то проявит инициативу, но мы продолжали вести себя подчёркнуто отчуждённо, а число вопросов без ответов тем временем продолжало расти. В конце концов, чтобы хоть как-то отвлечься, я насыпала в чашку лепестков каркадэ, взяла чайник и пошла набрать воды из коридорного кулера. Когда вернулась, то обнаружила его возле своего стола. — Степлер одолжил. Он потряс им перед моим носом и вернулся на своё место. Мне показалось, уколов на его пальцах стало больше — к почти зажившим добавились свежие, а на подушечке безымянного пальца даже красовался пластырь. — Поосторожнее со степлером, — сказала я, плеснула кипятка в чашку и принялась за давно уже требовавший моего внимания квартальный отчёт.***
Как и ожидалось, за десять минут до шести в наш кабинет заглянула интернка. К слову, звали её Ингой. Она терпеливо наблюдала, как мой коллега собирался, время от времени бросала в мою сторону нечитаемые взгляды, потом подхватила его под руку, и они вместе устремились прочь из больницы. Из окна я могла наблюдать, как он открыл перед ней переднюю дверцу своего инфинити, обошёл машину спереди, сел за руль, и только я их и видела. Не потакать иррациональным стремлениям оказалось сложнее, чем я думала. И, дождавшись сумерек, я всё же прокралась к его дому. Долго пялилась на окна, но так ничего и не увидела, даже навоображать ничего не смогла — на этот раз окна размером со стену были плотно занавешены. Странно. Если бы они там трахались и на полном серьёзе боялись дронов — потому что узреть происходящее в квартире иначе как с воздуха было не возможно: окна выходили на сквер и возвышались над верхушками деревьев — то почему же не закрывались раньше? С чувством полного разочарования я отправилась домой. Следующим утром мы вновь встретились в столовой. Коллега был один, более того — он даже присел за мой столик и пожелал приятного аппетита. — А где же Ваша спутница? — Я старалась звучать насмешливо, но получилось скорее глупо. — Спутница? — Он уставился на меня с выражением искреннего недоумения на лице. — Ах, Вы про Ингу? Понятия не имею. Мы расстались. Вот так поворот. Захотелось сострить, но ни одной острой фразочки, как на зло, на ум не шло, и я ляпнула банальное: — Не сошлись характерами? — Да нет... — ответил он после довольно продолжительного раздумья. — Скорее... просто не сошлись. Она молода, полна жизненной энергии. Ей скучно со мной. А мне... Мне просто скучно. Вот значит как. Я задумалась над его словами. В скуку я верила. Более того, по незабываемым ощущениям горсти иголок в животе я уже знала, как именно он развлекается. Интересно, а с Ингой он подобного не проворачивал? Мне вдруг пришло в голову, что она тоже могла быть причастной к этим его "экспериментам". Почему нет? В конце концов, за последние несколько недель и дня не было, чтобы они где-то не пропадали вместе, а ещё эти её взгляды, время от времени улавливаемые мною... Даже если она и ни при чём — поговорить не мешало. По-женски, так сказать. В обеденный перерыв вместо обрыдшей, но такой родной столовки, я направилась в ближайший Старбакс. Я знала, что Соня обедала там, балуя себя сладкими, неоправданно дорогими маффинами и эспрессо с двойной дозой сиропа вместо того, чтобы подкрепиться в казённой столовке дешёвым и здоровым капустным салатиком и компотом из сухофруктов. Завидев меня, Соня обрадовалась. Ещё бы — ведь единственной причиной, по которой я решла бы составить ей компанию, была корысть, а она знала, что за услуги ей платят и платят щедро, поэтому, не моргнув глазом, заказала два кофе и сразу три маффина, оставив меня у кассы оплачивать её заказ. Преодолевая отвращение к витавшим вокруг ароматам, я присела рядом. После обмена дежурными любезностями, я попросила поделиться детализированным списком всех интернов нашей больницы. Сонечка вскинула бровки, явно удивившись: и зачем это мне вдруг понадобилась такая информация? Пришлось врать что-то о наборе практикантов в наше отделение и о том, что я была бы не прочь в следующем году выступить куратором... Хмыкнув, Соня лишь скинула мне на вотсапп требуемый документ в эксель-формате и вернулась к маффинам. Уже в дверях я услышала: — Только они же почти все по отпускам разъехались, так что даже не знаю... — По отпускам? С чего бы? — Сама понимаешь — лето. Только вчера одной — как её, кажется Инга — отпускные оформляла. Даже так... Со вчерашнего дня она в отпуске, вчера же они якобы расстались с коллегой после долгого совместного вечера за зашторенными окнами, а сегодня он искренне недоумевал относительно причин её отсутствия на работе. Он не мог не знать о её отпуске. Конечно, он не обязан был передо мною отчитываться, но всё же череда невероятных совпадений уже успела зародить во мне некую тень недоброго предчувствия.***
Инга, судя по данным личного дела, приехала из соседней страны, училась в соседнем городе, а в нашу больницу попала лишь потому, что страстно хотела в психиатрию, а мест в интернатуре больше нигде не было. Жила в общежитии для молодых специалистов, одна в комнате. Заявившись в по-летнему полупустую общагу, я затаилась у входа, искоса поглядывая в проём открытой двери. Скучающая вахтёрша восседала на своём посту, пялясь в телефон. Прошло четверть часа, и толкаться у дверей, не вызывая подозрений, становилось уже проблематично, как вдруг вахтёрше кто-то позвонил. Она схватила пачку сигарет с подоконника и, вжимая трубку в ухо, выбежала во двор, едва не снеся меня с ног. Воспользовавшись моментом, я заскочила внутрь, заглянула в её закуток, где на стене тяжёлой связкой висели запасные ключи с номерами комнат на пластиковых брелоках, сняла нужный и ринулась к лестнице. Добравшись до этажа, я долго стучала в Ингину дверь, параллельно набирая её мобильный номер — но по обоим фронтам ответом мне была тишина. Ворованный ключ дрожал в руке — врываться на чужую территорию было боязно. Но всё же я решилась, подбодрив себя лживо-благородными мотивами. А что если бедная девочка поскользнулась в ванной и ей срочно нужна помощь? А что если... Дальше я решила эту мысль не развивать. Крадучись, будто воровка, я пробралась внутрь. Ингу не обнаружила — ни живой, ни мёртвой — зато обнаружила её документы на полке, на самом видном месте. Никаких намёков на чемоданы или сборы — в комнате было обыденно-чисто и по-мирному тихо. Будто хозяйка вышла за хлебом и вот-вот должна вернуться.***
Возвратившись с перерыва с огромным опозданием, я, наплевав на условности, ещё раз спросила у коллеги — не знает ли он, где Инга? Но он лишь помотал головой и поспешил слиться, сославшись на срочную работу в морге. Он так торопился выскочить из-за своего стола, что впопыхах опрокинул на него содержимое недопитой чашки. — Ай. Хер с ним. Пусть сохнет — потом всё уберу. Схватил свой ноут и был таков. По кабинету мгновенно распространился приторный запах остывшего кофе, и мой желудок тут же сдавило. Пусть сохнет? Ну уж нет. Решив не дожидаться очередного приступа рвоты, я сняла с холодной батареи пыльную тряпку, сбегала в туалет, намочила её щедро и, вернувшись, принялась за уборку. Протёрла его стол, подвинув металлические подставки для папок и ручек — несколько струек успели заползти и под них — одним словом, провела на рабочем столе коллеги генеральную уборку, Хотела даже, грешным делом, залезть в его тумбочку, но та оказалась заперта. Стоит ли говорить, что вернувшись из морга через час и обнаружив свой стол в идеальном порядке, он даже не сказал спасибо? — Убрались? Вы молодец. Вам нужно почаще убираться. Чёртов сексист. Вечером он шёл домой один, потому — через сквер. Я проследила за ним до самого дома. По дороге он заскочил в хозяйственный магазин и вышел оттуда с целой охапкой каких-то чёрных рулонов. Ещё до того, как он зашёл в подъезд, я успела заметить, что окна оставались плотно зашторенными. Это выглядело уж совсем странно — ведь в квартире никого не было, а раньше он никогда... Стоп — а с чего я взяла, что в квартире никого не было?***
Утром я уже ждала его с заготовленным списком вопросов. Я не собиралась позволять ему и дальше увиливать от неудобных тем. Открыв дверь, он не сумел скрыть удивления — пожалуй, впервые я заявилась на службу раньше него. Держу пари, на моём лице он всё прочёл верно, ибо на его лице я прочла растерянность и волнение. И едва я открыла рот, чтобы обрушить на него весь шквал своей железной аргументации, как в кабинет залетела Сонечка. — Хорошо, что ты здесь, — она обращалась ко мне. — Срочный вызов, из полиции звонили. Какая-то бытовуха, но требуется освидетельствование подозреваемого на месте. Машина уже внизу! С досады я чуть не сплюнула: мой план по выяснению истины накрылся медным тазом, ведь отказать в помощи родной полиции я не могла — слишком тяжким трудом я заработала себе репутацию, и рушить её "личными обстоятельствами" не собиралась. Вернулась только к обеду, и едва завидев меня, коллега тут же куда-то засобирался. Будто чуял, что ему грозит, и ни минуты не желал оставаться со мной наедине. Дверь за ним захлопнулась, а я разочарованно плюхнулась в своё кресло, вытянув уставшие после беготни по месту преступления ноги. Взгляд скользнул по его столу — под одной из подставок что-то поблёскивало, отражая падающий из окна солнечный свет, и я подошла поближе, чтобы разглядеть. Этим чем-то оказался браслет. Тоненький женский браслетик. И я могла поклясться, что вчера его здесь не было — ведь я лично вытерла каждый квадратный сантиметр чёртова стола! Я взяла украшение в руки и примерила на себя. Велик, соскакивает... Это что же за запястье нужно иметь, чтоб такое носить? Или запястье тут вообще ни при чём... Да, это он был на Инге за день до её таинственного ухода в "отпуск". Он болтался на её лодыжке в тот день, а сегодня, три дня спустя, он здесь — на столе коллеги! Шестерёнки зашевелились в голове. И я решила больше не ходить к его дому. Я решила заявиться прямо к нему домой!***
Не помню, как долго я проторчала под дверью. Звонить или стучаться не решалась — руки тряслись, ноги подкашивались, дыхание стопорилось, а фантазия вовсю вырисовывала картины одну чудовищней другой. Что он с ней там делал? Держал прикованной к батарее? Насиловал? Снимал на видео? Вот оно, оказывается, как бывает: подозреваемый в ворожбе переходит в категорию подозреваемых в таинственных психологических экспериментах, а оттуда — в разряд обычных маньяков-психопатов. Вызывать полицию не имело смысла — доказательств у меня не было, а если бы и были, то ничего бы не решили — однажды он уже отмазался от подобных обвинений, что помешало бы ему сделать это снова? Можно было взять кого-нибудь с собой для поддержки, да хоть того же Гошу, но слишком уж хорошо я его знала — моё психическое здоровье давно было у него под вопросом, а подкатив с обвинениями коллеги бог знает в чём, я рисковала сама оказаться если не в комнате с мягкими стенами, то у себя дома под действием седативных, уж точно... Но если Инга была там — за мощной железной дверью, скорее всего — звуконепроницаемой, то я оставалась её единственным шансом на спасение. Геройствование никогда не было мне свойственно, да и не к лицу оно мне: тогда, топча коврик под дверью квартиры, фальшивой жалостью к похищенной я пыталась заглушить свой истинный мотив — желание поквитаться с коллегой. За то, что игрался со мной, за всю свою блевотину, за то, что опозорилась перед Гошей в конце концов... Пока я распаляла себя размышлениями, дверь зашевелилась. А шагов за ней я так и не услышала — значит квартира и впрямь была звукоизолированна! — Я же говорил, что ты найдёшь дорогу. Проходи. — Он стоял передо мной в домашних трениках и застиранном джемпере — в иных условиях это смотрелось бы почти уютно, но окровавленный нож в руке и свежий алый мазок на подбородке рушили образ гостеприимного хозяина. — Добро пожаловать в царство фей, Жанна. Своим голосом он заставил меня сделать шаг вперёд. Как дети, что шли в море, повинуясь дудочке крысолова, я знала: впереди — смерть. Но остановиться не могла. Тяжёлая дверь плавно и почти беззвучно закрылась за моей спиной, и я услышала набор кода на электронном замке. Путь назад отрезан. Голова тут же закружилась — в квартире было душно, словно в теплице, и воняло, как в лавке мясника. Кажется, со своей спасательной миссией я слегка опоздала. Я шла по коридору, подбадриваемая взглядом в спину, что бил больнее плети погонщика. А остановиться — значило умереть, так и не узнав правды... Просторный холл был декорирован сдержанно и дорого — бежевые стены, высокий потолок, четыре кресла-дивана с обивкой из белой кожи, один стеклянный столик и бар с напитками в углу. За баром располагалась лестница, ведущая на второй этаж. Окна в пол были наглухо задёрнуты светонепроницаемыми жалюзи. Всё освещение комнаты шло сверху — от множества холодных белых ламп, встроенных искусным узором в идеальное полотно подвесного потолка. Обстановка, как в морге... Подумала я, когда каблуком зацепилась за что-то скользкое и шуршащее и чуть не рухнула на пол. Сам пол — гладкий и холодный, словно ледяной, был сокрыт под слоем обычной тепличной плёнки. Плёнка покрывала почти всё пространство от бара до диванов... и она не была прозрачной. Она была красной, пятнистой и вонючей. Она была вся в крови. Проследив взглядом за недосохшими струйками, я наконец обнаружила то, зачем пришла — двадцатитрёхлетнюю интернку Ингу. Порубленная на дюжину частей, она лежала, совсем голая и почти целая. — Боже... Долбанный психопат... Ты расчленил её, а потом вновь сложил, будто она — чёртов пазл? Это то, о чём, я подумала в первую очередь. По долгу службы я сотни раз проводила медико-психиатрические экспертизы и многого насмотрелась, а потому знала точно: порубить человека на куски может каждый — только повод дай, а потом экспертиза, "состояние аффекта" как смягчающее обстоятельство, общественный резонанс, тюремный срок... Но порубить человека на куски, а потом сложить его заново из этих самых кусков, способен только психопат. Никакого аффекта, никакого раскаяния — только трезвый расчёт, произведённый в угоду реализации необъяснимых с точки зрения нормального человека желаний. — Так и будешь стоять? Или всё-таки поможешь мне избавиться от трупа? С этими словами он бросил нож в раковину у бара, прихватил оттуда же несколько плотных чёрных пакетов, которые дворники используют для осенней листвы, и принялся за дело. Он заворачивал каждую частичку бывшей Инги в отдельный пластик, тщательно заматывал его скотчем, не оставляя возможности крови и запаху пробраться наружу, и так один за другим — с основательностью заводского упаковщика и таким же равнодушием. Труп был ещё свежий, даже кровь не свернулась — значит, всё это время он действительно держал ещё живую пленницу здесь, и страшнее того, что я видела в тот момент своими глазами, могло быть только то, что увидела бы я, заявись на денёк-другой пораньше... — Плёнку собери в отдельный пакет, да поосторожнее. Диваны не заляпай. Потом полы подотрёшь. Уже практически на ногах не держась от тошнотворной вони, забившейся, казалось, прямо под кожу, я, не помня себя от ужаса, плюхнулась на колени и начала судорожно подбирать под себя грязную плёнку. Её было так много, что я изгваздалась вся. Наконец, запихав её в пакет и накрепко его завязав, я снова поднялась и с отвращением уставилась на собственные ладони — чужой кровью они горели, будто с них содрали кожу. Хотелось орать, но я знала, что меня не услышат, к тому же лёгкие тоже горели, будто кто-то закинул в каждое по спичке с целью выжечь из меня весь кислород. — Ведро и шабра в ванной, в шкафчике. Наверное, он показал мне направление — я не видела, я на него не смотрела. Пошлёпала через всю комнату, развозя каблуками рыжую грязь. Ванную нашла по наитию, и первым, с чем мне пришлось столкнуться, стукнув по кнопке выключателя, стало моё отражение. Бурые капли стыли на волосах, одна повисла даже на серебряном колечке в ухе. Белая блузка оказалась психоделически разукрашена — ярко и неопрятно, будто в неё швырнули пиццей. Брюки на коленях блестели... Подняв взгляд снова к лицу, я замерла: в зеркале я была уже не одна. Он стоял сзади — такой домашний и уютный в этой своей трикотажной кофте с катышками... — Это гениально, — только и смогла промолвить я. Блокнот мультипликатора снова зарябил перед глазами, но на этот раз я действительно смотрела мультик — ведь изображения со страничек чётко выстраивались в единую связную картинку. Это подстава. Он специально выбрал меня на роль невольной соучастницы — одинокую женщину с профильным образованием, без родни и без поддержки. Испытывал на мне свою технологию подчинения сознания, пока наконец не преуспел. Конечно, в город он вернулся не случайно, как не была случайной его ссылка в Лондон — теперь я уже не сомневалась, что все обвинения по давнишнему делу об убийстве не были беспочвенными. Да и жертву (первую? вторую? вряд ли — как знать, сколько их было между Ингой и кем-то другим) выбрал не просто так: иногородняя, жила одна, всё время проводила на работе — уйди такая в отпуск, её бы долго никто не спохватился. Он нарочно подстроил всё так, чтобы я его "вычислила" — он знал, что с моим опытом работы рано или поздно я его разгадаю. Он этого не боялся — он этого ждал. И тогда я стояла там, напротив зеркала в его ванной, стирала влажными ладонями чужую кровь с чёлки и точно понимала, что отныне мы сообщники. Отныне я не только никогда на него не заявлю, но и по гроб жизни буду обязана ему потворствовать. А иначе он выставит меня психопаткой, убившей невинную девушку из ревности, а доктор Маркарян только подтвердит, что за мной давно водились странности... — Хватай швабру и иди мой полы. У нас ещё полно дел. Его руки — тёплые и уверенные — легли мне на живот и притянули моё трясущееся тело к себе. Я почувствовала жар его дыхания на своей шее. Я слышала ритм его сердца — ровный, усыпляющий. — Прекрасно сработано, не спорю. Но ты на самом деле думаешь, что я буду за тобой подтирать? Тогда я готова была молить, чтобы он меня убил. Чтобы избавил от этой унизительной участи — быть поломойкой на службе у маньяка. — Так ты видишь своё беззаботное будущее в нашем городе? Ты будешь творить зло, удовлетворяя свои извращённые потребности, а я — за тобой прибираться? Сперва привязанная нездоровой страстью, а теперь и связанная обстоятельствами? Я попыталась вырваться из его удушающих объятий, и он отпустил меня с лёгкостью. — Ну не всё же мне за тобой прибираться... Долгов накопилось немало, но я не в обиде — теперь мы вместе, и это главное. Похоже, нести дичь — его любимое занятие. К сожалению, в сложившихся условиях это не было самой большой проблемой. И я действительно повиновалась. Как сомнамбула, набрала в ведро воды, развела в ней хлорки, вооружилась шваброй и приступила к работе. Каблуки скользили по гладкому полу, как коньки по катку. Когда в доме не осталось ни былинки, намекавшей бы на присутствие здесь когда-то самой Инги и... того, что от неё осталось, мы тщательно смыли воду в унитаз, распихали инвентарь по очередным пакетам и стали собираться. Багажник пополнялся медленно — спускаясь по пожарной лестнице, мы не носили много пакетов за раз, чтобы не вызвать подозрений у дремавшего в своей будке вахтёра. Уверена, от записей с камер наблюдения мой поработитель тоже планировал избавиться — психопаты редко допускают очевидные просчёты. Наполнив багажник доверху, он сел за руль, а я — рядом, и мы поехали.***
— Наконец мы дома. — Лес — твой дом? — спросила я, сделав первый шаг по мокрой от ночной росы листве и тут же увязнув в ней каблуками. Ответа не последовало. — Если верить легенде, Дженет пошла в лес, чтобы спасти рыцаря Там Лина от чар лесных фей... — Глупая... Феи — на нашей стороне. А вот люди — нет. Он выбрал место и начал копать. Я уселась на бревно рядом с притащенной из машины канистрой бензина — после погребения улик нам предстояло пропитать землю топливом, дабы отбить любые запахи и отвадить лесное зверьё. Лишняя мера предосторожности, но такие, как он, всегда подстраховываются. Наконец всё закончилось — земля разглажена, канистра опустела, а неровный частокол мрачного леса уже пронизывался первыми жёлтыми лучами. Птицы встречали рассвет радостным щебетанием. Очень хотелось спать, а ещё сильнее — уснуть и не просыпаться. С трудом поборов зевоту, я приложила к закрытым глазам холодные ладони, пока не вспомнила, зачем вообще пришла к нему. — Теперь тебе уж точно нечего терять. Поделишься наконец своей техникой или нет? Я не прошу меня учить, но хотя бы в общих чертах опиши механизмы. — Зачем тебе это? — Он стоял, оперевшись на лопату. По уставшему лицу струился пот. Я вдруг подумала, что будь мы дачниками на пикнике, мне бы всё это даже понравилось. — Зачем? За правдой. — Что ж. Значит, время пришло. Он отбросил лопату и подошёл ближе. Опустился на колени перед бревном, чтобы наши глаза оказались на одном уровне, и полез в карман брюк. Медная цепочка в его руках блеснула красноватым. — Маятник? Ты серьёзно? То есть вместо правды ты решил навешать мне очередной лапши на уши, воспользовавшись шарлатанским приёмом? — Я не собираюсь ничего вешать. Ты сама всё вспомнишь. Сфокусируй взгляд на маятнике — так тебе будет легче сосредоточиться. И слушай мой голос — помни, он настигнет тебя, где бы ты ни была, только прими его и доверяй. Когда попадёшь в прошлое, тебе может показаться, что оно — не твоё. Что ты заблудилась, оказавшись в гуще событий, которых никогда не было. Не бойся этого — верь себе и верь мне. Я здесь не для того, чтобы тебя запутать, а для того, чтобы указать путь. Итак, следи за маятником. Когда я скажу "один" — ты погрузишься в глубокий регрессионный гипноз. Десять, девять, восемь...***
— Один. Ты слышишь меня? — Да. — Тебе пять лет, ты на даче. Бабушка и мама работают в огороде вдали от дома. А отец снова затащил тебя в пристройку. Его разозлило, что ты взяла конфеты, которые предназначались для гостей. Что ты чувствуешь? Я чувствую страх. Я рано усвоила, что для того, чтобы меня бить, отцу повод не нужен. Не было бы конфет — нашлось бы ещё что-то. Наша дача расположена в стороне от других — и он может быть уверен, что моих воплей никто не услышит... Кроме бабушки и мамы. Мама слышит, она всегда всё слышит, но продолжает делать вид, что ничего не происходит. А бабушку они запугивают участью бездомной — ведь квартира, в которой мы живём, тоже принадлежит отцу. "У тебя жопа ещё не слиплась от чужих конфет? Воровка! Я тебе покажу, как воровать! Щас всё дерьмо из твоей жопы-то повыбиваю!" Свист занесённого в воздух ремня рассекает воздух, больно резанув мне по ушам. "Папочка, пожалуйста, не надо, я больше так не бууууду..." "Заткнись, тварь, ведьмино отродье!" Он перекидывает меня через столешницу, на которой обычно работает с инструментами, задирает платьице, приспускает трусики. Первый удар обжигает хлеще огня. После второго я чувствую появление горячих капель на рассечённой коже. Он бьёт ещё и ещё, сильнее вдавливая меня в столешницу. От него разит потом и пивом, но вскоре я перестаю ощущать и эту вонь — не могу больше дышать. Край столешницы пережимает диафрагму, я хриплю, отчаянно скребя ногтями по деревянной поверхности, а моя задница уже почти превратилась в месиво. Перед глазами плывёт, слёзы застилают взгляд, сил бороться уже не остаётся. Последним отчаянным рывком я цепляюсь за коробку с инструментами в углу столешницы. Она падает, инструменты разлетаются по полу. Следом падаю и я. "Сучка... Сейчас же мне всё здесь уберёшь, а потом пойдёшь стирать свои грязные трусы!" Он опускается передо мной, скаля жёлтые зубы. Рукой нащупываю что-то возле. Отвёртка. Хватаю и заношу перед собой. Мгновенье — стержень входит в его глаз по самое основание. Дикий гортанный вопль заставляет отпустить рукоятку. Беспомощно озираюсь... Вижу в окно, как мама и бабушка, побросав тяпки, бегут в сторону пристройки. Тьма. — Жанна... Ты здесь? Чужой голос — тихий и вкрадчивый — спасательным кругом вытаскивает меня из глубин кошмара. — Следуй за мной, не отставай. И я снова следую за ним, как дитя за крысоловом. — Тебе уже шесть. У бабушки наконец появились лишние деньги, и она купила тебе куклу — Кена. А у твоей подружки есть Барби, и вы решили их поженить. Где сыграть свадьбу, если не в роще за садиком? И плевать, что ходить туда запрещено, а само это место имеет славу охотничьих угодий маньяка-детоубийцы. Вы сбежали туда после завтрака, быстренько обручили своих суженых, но Олька захотела забрать их себе. Что ты слышишь? "Твой Кен — нищеброд. У него ничего нет, а у моей Барби есть свой дом — вот пускай они там и живут. А тебе, так и быть, буду иногда приносить их в садик". "Нет! Жена должна жить в доме мужа, а не наоборот!" "Это ж сколько твоей бабке придётся картошкой на базаре торговать, чтобы купить настоящий кукольный дом?" "Заткнись! Моя бабушка честно работает, и мы не нищеброды!" "А моя мама говорит — нищеброды. И вообще, не разрешает мне с тобой гулять. Она сказала, твой папаша был алкашом, а мать-потаскуха сбежала с новым хахалем, а тебя бросила на сумасшедшую бабку. Сказала, ничему хорошему ты и твоя бабка-дачница меня не научите". "Заткнись! Отдай моего Кена! Это твоя Барби потаскуха! Мой Кен не будет с ней жить! Я объявляю развод!" "Попробуй, отними, бебебе". Заграбастав обеих кукол, она бегает между деревьев, петляя, как заяц, и не переставая кривляться. "Попробуй, отними, бебебе, бебебе". Я гоняюсь за ней, то настигая, то вновь упуская. "Нищеброоодка! Сейчас вообще сломаю твоего Кена, и мне за это ничего не будет! Бебебе!" Нагоняю её, валю на землю. "Отпусти, дура, колготки порвёшь. Я всё маме расскажу — она заставит твою бабку новые покупать. Нищеброды вонючие!" "Мы не нищеброды!" "Бебебе, бебебе..." На корячках ползёт по земле прочь от меня, не выпуская кукол из рук. Хватаю её за ногу, снова заставляя упасть. Её голова приземляется на торчащий из-под гнилой листвы острый камень... и мерзкие кривляния вдруг прекращаются. "Оля? Оля?" Тишина. Смотрю на её лицо — глаза застыли неподвижно, по виску бежит алая струйка, заставляя светлые волосы уродливо слипаться. Обе куклы всё ещё зажаты в маленьких кулачках. "Мы не нищеброды, поняла?" Берусь за край того самого камня, пальцы скользят, но я его не выпускаю, пока не выдираю из земли полностью. Поднимаю над собой и с размаху опускаю ей на голову. Снова и снова, пока он, замызганный кровью, не выскальзывает из рук. Вытираю руки о её же платье — тру тщательно, стараясь не оставить на своей коже ни единого розового пятнышка. Вдруг слышу голос воспитательницы: "Оля! Жанна! Вы где? А ну немедленно возвращайтесь!" Бросаю последний взгляд на девочку с месивом вместо головы и зажатых в её руках кукол и бегу на голос. "Ирина Николаевна, я здесь!" "А Оля?" "Не знаю, где Оля, мы с ней сегодня ещё не гуляли". "А, наверное она уже в группе. А ты чего же одна убежала? Говорили же вам — не ходите в рощу, там маньяк..." Голос воспитательницы становится всё дальше, пока не исчезает совсем. На мгновенье в моём сознании возникает вакуум: пустота без звуков, картинок, запахов — просто без чувств. Пока голос ведущего не врывается в него оглушающим эхом. — Жанна? Слышишь меня? — Да. — Ты в выпускном классе. Твоя кузина недавно переехала в город, поступив в местный вуз. Ты думала, вы будете всё время проводить вместе, но студенческая жизнь и новые знакомства убили в ней всякий интерес к общению с троюродной сестрой — нелюдимой школьницей. Ты позвонила ей, чтобы выяснить отношения, и она назначила встречу поздно вечером, на мосту недалеко от твоего дома. Что ты чувствуешь? Холодно. Кажется, разгар осени. Быстрый ветер снуёт над тёмными водами, старинный подвесной мост едва заметно покачивается. Проржавевшие тросы скулят в такт порывам ветра. Кутаюсь в толстовку, накинув капюшон на голову. Любка сказала, ей нужно кое-что мне поведать — кое-что важное... А вот и она. Вприпрыжку бежит мне навстречу с другого конца моста. Даже сквозь сырую тьму видно, как она светится. "Ты себе не представляешь! Помнишь, я рассказывала тебе о своём парне? Высокий, богатый... Младше меня на год, ну да это не беда. Смотри!" Победоносно вынимает руку из кармана куртки и разжимает пальцы. На раскрытой ладони какая-то вещица. Я не сразу понимаю, что это такое — таких штук я в жизни в руках не держала. "Это тест! Сегодня сделала! Я беременна! Дождёмся его выпускного и сразу же поженимся — теперь уж не отвертится. А если вздумает отнекиваться — пригрожу его родителям, что напишу заяву об изнасиловании. Жаннка, всё супер!" "Как... беременна... То есть... Ты будешь с ним жить? А как же мы... Ты говорила, что когда переедешь, мы будем вместе навсегда". "Ну что ты заладила, мелкая! Вместе, вместе... Лучше парня себе найди, да поскорее". "Зачем мне парень... Я тебя ждала". "Ну извини. Теперь у меня своя жизнь. Взрослая. Скоро и семья будет. Или ты завидуешь?" "Завидую? Чему?" "Тому, что я только приехала и сразу же мажорика захомутала, а ты всю жизнь здесь живёшь, и ни одного парня у тебя не было, даже самого завалящего. Ты бы хоть одеваться поучилась, а то ходишь, как оборванка, ей-богу. Стыдно за тебя!" Она хватает меня за грудки, притягивая к себе, и с силой отталкивает. "Ладно, иди уже, а то бабка Аля спохватится. Она же тебя как цербер стережёт — видимо хочет оставить тебя старой девой. Иди". "А ты?" "А я остаюсь. Мы с парнем скоро здесь встречаемся. Я по телефону ему сказала про беременность, сейчас будем решать, что дальше делать. Когда свадьба в смысле". Она блядски подмигивает и отворачивается. "Предательница!" — кричу и не слышу своего голоса. Ветер свистит в ушах, сердце ухает в горле. Разбегаюсь со всей дури и толкаю её в спину. Она спотыкается, успевает подставить ногу, почти сумев удержаться на месте, но вдруг поскальзывается на залитой дождём плитке и, по инерции проехавшись на подошвах, оказывается у самых перил. Очередной порыв ветра заставляет тросы моста разродиться новой порцией воя. "Дай руку, Жаннк..." Она пытается притормозить, хватаясь за перила скрюченными пальцами. Я догоняю её и бью с ноги в поясницу. Любкино тело переваливает через преграду и исчезает из поля зрения. Тяжёлый удар о речную гладь, волны расходятся, но я их не вижу — только слышу. Выбегаю на центр моста, оглядываюсь по сторонам, и сердце падает в пятки — на том конце, откуда пришла Любка, я вижу человека. Тонкий высокий силуэт в размытом пятне уличного фонаря. Я не вижу его глаз, но мне кажется, будто он видит меня насквозь. Разворачиваюсь на сто восемьдесят градусов и бегу в обратную сторону — к дому... — Жанна? Ты здесь? — Да. — Ты на первом курсе медицинского. Вечеринка в честь посвящения в студенты, клуб "Океан грёз". Впервые тебе понравился парень — третьекурсник, что играл в сборной универа по баскетболу. И на той вечеринке ты во что бы то ни стало решила с ним познакомиться. Вспоминаешь? Как не вспомнить. Такого раздрая этот клуб ещё не видел. К полуночи все конкурсы сыграны, все студенческие билеты розданы, и народ, кучкуясь вокруг столиков, бухает и укуривается, а те, что за здоровый образ жизни — клубятся на танцполе в кислотных лучах стареньких прожекторов, проламывая пол под сет заезжего диджея. Я не пью — не хочу ударить в грязь лицом. Чтобы блеснуть на вечеринке и гарантированно понравиться, я полдня провела в приготовлениях — навела причёску и макияж, погладила новенькое платье. Бабуля уже давно бросила торговлю овощами и теперь занимается "колдовством", так что живём мы припеваючи. Бабка деньгами меня не обижает — я могу позволить себе походы в лучшие бутики города, но мне всё это пока дико и непривычно, и к вечеринке я заказала себе какую-то вычурную итальянскую дичь из интернета. Платье, на удивленье, сидит идеально. Высокие каблуки, на которых я всё ещё чувствую себя неуверенно (это скоро пройдёт) дополняют крышесносный образ. Весь вечер я пялюсь на него — на баскетболиста-третьекурсника, пока он нажирается пивом с друзьями. В конце концов, он начинает пялиться в ответ, и вскоре, ободряемый пошлыми выкриками товарищей, решается на первый шаг. "Привет. Ты здесь одна?" "Да... С одногруппниками". "Хм. Прогуляемся?" Ночь тепла, и мы идём в сквер, что за клубом. Ненавижу скверы. Мы болтаем об учёбе, он приобнимает меня за талию, и это так мило. Луна и звёзды освещают наш путь, а воздух пропитан романтикой. Романтика заканчивается, когда я замечаю, как его рука сползает с талии на задницу: задирая подол короткого платья и цепляясь за резинку трусов, она карабкается дальше. "Эй..." Я ничего не могу сказать кроме "Эй". "Эй". "Эй". "Эй" на него не действует — и тогда я бью его по руке. "Ты что — больная? А может — ты целка?" Развернув меня к себе, он сально ухмыляется. "Так мы это сейчас исправим!" "Умоляю, подожди..." "Не, детка, ждать я не собираюсь. И не строй из себя недотрогу — недотроги по кабакам не шляются и на незнакомых мужиков весь вечер не пялятся. Развернись". Он толкает меня к ближайшему дереву, одной рукой впечатывая грудью в шершавый ствол, а другой копошась в моих трусах. Мне так страшно и противно... И я реву. Замолкаю, лишь услышав звук разбитого стекла и ощутив, как в кожу на моей шее что-то впивается. "Заткнись. Только пикни — и я тебе всю рожу этим исполосую". Подняв какую-то бутылку, что в изобилии валяются по скверу, он шарахнул её об ствол прямо рядом с моим лицом и приставил к моей шее. "Не надо", — шепчу я. — "Я не буду сопротивляться, только убери". "Так бы сразу". Он роняет "розочку" в траву под моими ногами, разворачивает меня к себе лицом и с жадностью зарывается в моё декольте. Стараясь не совершать резких движений, я оседаю, утягивая его за собой, пока не оказываюсь на земле, а он не оказывается сверху, зажав мои ноги меж своих бёдер. Шурует руками по моему телу, а я тем временем шарю своими вокруг... пока не нащупываю её. Раз, два, три, четыре пять. Пять ударов по шее, и сбрасывать с себя мне приходится уже не тушу подвыпившего спортсмена, а полудохлый мешок с дерьмом. Поднявшись, я с ужасом разглядываю свои руки — они по локоть в крови. Хорошо хоть платье не сильно задело. Вдруг чувствую на себе взгляд — пронизывающий, острый. И вижу перед собой его — моего одногруппника Дениса. "В центре сквера есть фонтан — вымой руки и бегом возвращайся в клуб. Никто не должен заметить твоего отсутствия. А об этом", — он подходит ближе и тычет носком ботинка в булькающее горло человека на земле. — "Не беспокойся. Я приберусь". — Жанна? Ты ещё здесь? Жанна? Жанна? Когда я скажу десять, твоё сознание вернётся в нормальное состояние. Один, два, три...***
Я очнулась, лёжа на земле. Ноги всё ещё были перекинуты через бревно, но спина покоилась на траве. Солнце поднялось над верхушками деревьев и нынче жалило глаза острыми, как иглы, лучами. — Думаю, будет излишне объяснять тебе, что такое диссоциативное расстройство памяти. Скорее всего, твой первый провал случился в пять лет, тогда же твоё подсознание надёжно усвоило рецепт душевного спокойствия. Всю жизнь ты избавлялась от тех, кто заставлял тебя страдать, и тут же забывала о содеянном. Таким, как ты, часто везёт — ведь не ведая о тёмной стороне своей личности, они просто физически не способны себя выдать. Они живут обычной жизнью, не вызывая ни у кого подозрений... Но вечно везти не может никому. Таким дьяволятам для долгого и безоблачного существования нужны ангелы-хранители, и тебе повезло — у тебя их было целых два. Он подал мне руку и рывком заставил подняться. Голова закружилась, и я бы не устояла на ногах, если бы не крепкая поддержка. — Что ты буровишь... Он грубо меня перебил: — Это я и Алевтина Георгиевна, конечно. — Бабуля? Ты — ненормальный ублюдок! Я уже убедилась, что ты умеешь провоцировать навязчивые состояния, вызывать ложные воспоминания и расчленять людей, но не смей приплетать сюда её память! Мы пробирались сквозь чащу к опушке, где оставили машину. Я несла пустую канистру, а он — лопату. Добравшись до авто, я забралась внутрь и скукожилась на сидении. Я ещё смутно надеялась, что происходящее — не более чем сон, галлюцинация, следствие действия наркотиков — да что угодно, только не реальность. Однако он продолжал говорить, не умолкая и всё глубже погружая меня в пучины кошмара. — Мы с ней давно познакомились, очень давно. Наши дачи находились в одном кооперативе, на соседних линиях. В детстве я проводил там много времени с родителями. Местные дети со мной не играли, обзывали уродом и мажором, поэтому я просто бродил по округе, находя развлечение в подглядывании за соседями. Подглядывать за тобой мне нравилось больше всего. Сколько раз, прячась в кустах жимолости под окном пристройки, я наблюдал, как отец тебя бил. Клянусь, к моим пяти это было самым великолепным из виданных мною зрелищ. Иногда я представлял себя на его месте — представлял, как забил бы тебя до смерти и закопал в компостной куче. А иногда, воображая себя уже тобой — как набрался бы смелости и отомстил. Глядя сквозь грязное стекло на твоё заплаканное личико, мне было жаль тебя, и в то же время я был на тебя зол: как ты могла это терпеть, раз за разом, почему не давала отпор? И в тот день, когда ты проткнула его глаз отвёрткой, я тоже был там... В тот день моё сердце возликовало, ведь девочка с окровавленной отвёрткой в руке стала моим божеством. Помню, как прибежали твои мама и бабушка. Мать кинулась вызывать скорую, а бабуля, сходу смекнув, что произошло, бросилась вытирать рукоятку отвёртки и укладывать тело отца в позу, которая подтвердила бы версию о несчастном случае. Помню, как в ожидании скорой она зашла за пристройку, чтобы выкурить сигарету, и обнаружила там меня... Наши глаза встретились. Она поняла, что я всё видел. Но лишь шепнула мне: "Беги!". Наверное, твоей мамаше она шепнула то же самое... После того случая я проникся к тебе истинным благоговением. Да, пожалуй тогда я раз и навсегда решил, что мы должны быть вместе. Но сперва мне следовало заслужить эту честь, стать тебе ровней. Я не знал с чего начать. Ты конечно же не помнишь, но мы ходили в один детский сад, только ты — в обычную группу, а я — в коррекционную. Друзей у меня не было, но я их и не искал — мне было чем заняться наедине с собою. О маньяке, что ошивался в роще за садиком, отлавливал заплутавших детишек и забивал их до смерти, тогда трещал весь город. Эти слухи меня здорово воодушевили, и я повадился ходить туда сам. Надеялся хоть раз стать свидетелем кровавой расправы. Мечтал встретить того маньяка и научиться его мастерству. Но встретил лишь тебя и твою подружку. Я видел всё, и видел, как ты убежала, беспечно бросив тело там, где его с лёгкостью бы обнаружили. Пока вы с одногруппниками и воспитателями искали подруженьку на территории садика, я поработал над местом происшествия. Поговаривали, таинственный маньяк после расправы складывал руки жертв на груди, и я сделал так же, чтобы когда тело обнаружили, в авторстве содеянного никто бы не усомнился. А камень и кукол я забрал с собой — не хотел оставлять ничего, что могло бы вывести людей на твой след. Ты же помнишь — люди не на нашей стороне. Я с силой зажмурилась, пытаясь выжать слёзы, но глаза оставались до болезненного сухими. Мою грудь разрывало, распарывало, словно внутри рос железный ёж. Я хотела истерик, криков, хотела кусаться и драться — я ждала от себя громких эмоций, но тело упрямо отказывалось их выдавать. Точно — психопатка... Вдруг вспомнился тот день, когда пришла домой из садика без Кена. Кен был моей единственной игрушкой, к тому же я прекрасно знала, чего стоило бедной бабуле купить для меня настоящую фирменную американскую куклу. Просто так я бы его не потеряла и не отдала. К тому времени Олькино тело уже нашли, и весть об очередной жертве маньяка из рощи ходила из уст в уста... — А Любка? — Встречаться с ней я начал только ради тебя. Думал, это отличный способ подружиться. Но она не спешила знакомить меня со своими единственными на весь город родственниками, о вас с бабушкой отзывалась высокомерно, но сдержанно — будто стеснялась такого родства. А когда она залетела... Я знал, зачем шёл на ту встречу на мосту. Меньше всего на свете мне нужна была проходимка с приплодом. Но ты и там меня опередила. Наверняка, прибежав домой, запыхавшаяся и взмыленная, ты и не вспомнила падения тела в реку. Кстати, как тебе известно, тело так и не нашли. Ты просто удрала, а мне пришлось спускаться, вылавливать его из камышей и прятать... — Но я всё ещё не понимаю, причём здесь бабушка! — Ах! Она заявилась ко мне на третий день поисков. Несмотря на то, что мы с твоей кузиной держали наши отношения в строжайшем секрете, она без труда вышла на мой след. Дала понять, что знает, кто виновен в пропаже её внучатой племянницы. К тому времени она была уже известной на весь регион гадалкой, у неё в клиентах ходили самые высокопоставленные чиновники и крупные бизнесмены, и она намекнула, что стоило ей поднять хай, и даже родительские связи меня бы не спасли. — А ты? — А я упал перед ней на колени. Я ни о чём не просил, но она поняла меня правильно. Она пообещала держать язык за зубами, если я ей тоже кое-что пообещаю. Услуга за услугу. — Что за услуга? — Она заставила меня кровью поклясться, что когда её не станет, я за тобой присмотрю. "Ведь прибирать за собой она так и не научилась" — это были её слова. — То есть... — Боже мой, да она знала всё с самого начала! И про тебя, и про меня. — Но она не могла не знать, что я никого к себе не подпускаю! Ей прекрасно было известно, что никакого мужика рядом я бы не потерпела — как же она могла просить тебя быть со мной? — О, это случилось позже. Мудака, которого ты подрезала "розочкой", я добил и обставил всё как последствия пьяных разборок с целой кучей неизвестных. Честно говоря, я надеялся, что ты не забудешь меня, что мы сблизимся... Я и в медицинский пошёл учиться только чтобы быть рядом. Но ты меня не замечала, а на следующий день после посвящения, когда нас всех собрали в актовом зале для беседы со следователем, сходу заявила, что с убитым не была знакома и весь вечер провела в клубе. Его дружки пытались оспорить твои слова, но ты была так невинна и говорила так уверенно, тогда как они ещё не отошли от попойки и не смогли предoставить ни одного доказательства, подтвердившего бы, что в тот вечер вы выходили вместе. Я подошёл к тебе после, в столовой, поздоровался, но ты даже не кивнула в мою сторону. Я думал, у меня в запасе долгие годы совместной учёбы, но нам суждено было вскоре расстаться. Внезапно следствие продвинулось — на месте обнаружения трупа были найдены мои следы, и на меня завели дело. Прямых улик не было, я некоторое время находился под следствием, детали которого не разглашались. Родители всё устроили: дело закрыли, а мне вручили безлимитную кредитку и билет на самолёт. И за день до вылета Алевтина Георгиевна снова появилась на моём пороге. — З-зачем? — Во-первых, поблагодарить за верность клятве. Во-вторых, она рассказала, что после ночи посвящения ты будто бы замкнулась и на поправку не шла, а с такими раскладами ожидать, что ты когда-нибудь подпустила бы меня к себе, не стоило. И тогда... Он поднял ладонь на уровень лица и стал игриво перебирать пальчиками. Этот странный жест меня одновременно напугал и успокоил. — Она научила меня, как делать, как тебя привязать. Всему остальному я научился позже — в Лондонской медицинской академии, на факультете психиатрии. — Не пори чушь... Чему же бабуля могла тебя научить, кроме шарлатанства? — О, да ты многого не знаешь о своей бабуле. Непревзойдённая была женщина. Честно говоря, тогда я выслушал её только из уважения, но вернувшись, всё же решил, смеху ради, опробовать её совет... И, как видишь, чай каркадэ с капелькой моей крови действительно работает. Я схватила его ладонь и поднесла к своему лицу. Пришлось щуриться, чтобы рассмотреть на грязных от ночной работы огрубевших подушечках крошечные следы уколов. Я вспомнила свой чай... Пустой желудок заскулил, на языке ощутился привкус желчи. Не отнимая руки, он придвинулся ближе. — Узнав о смерти Алевтины Георгиевны, я засобирался обратно. И вовремя успел. — Что ты имеешь в виду? Я думала, утро откровений подошло к концу. Неужели, оставалось ещё что-то, чего я не знала? — Тот парень из клуба... Которого ты придушила в собственной постели его же ремнём. Я следовал за вами от самого заведения, ждал в машине, пока свет в окнах не погас. Ключ от твоей квартиры у меня есть — не пугайся только. Бабушка Алевтина снабдила меня всем необходимым, включая и его: незадолго до смерти она арендовала ячейку в камере хранения, а код выслала мне сообщением. Зайдя в квартиру, я обнаружил тебя спящей в обнимку с мёртвым телом. Для надёжности дал тебе подышать хлороформом, а сам занялся неудачливым любителем случайного секса. Кто знает, что с тобой стало бы, проснись ты поутру в постели с трупом? Кстати, и я не идеален: кажется ремень — орудие убийства — до сих пор где-то у тебя валяется. Мы ещё немного помолчали. Голова шла кругом. Неужели и интернка — моих рук... — А Инга? — Что — Инга? Она нужна была, чтобы контролировать твою привязанность. Без раздражающего фактора мне было бы сложно проследить все твои реакции. В целом она была милой, но... Но она называла тебя завистливой недотраханной стервой, а этого я не смог терпеть. К тому же мне требовался настоящий подвиг, чтобы добиться твоего расположения. Всё вышло как нельзя лучше. Он глубоко вздохнул, а я сглотнула, выбивая из ушей воздушные пробки — правильно ли я расслышала? — Поехали. Чуть от меня отстранившись, он положил руки на руль. — Куда? — По домам, куда же ещё. Уже почти семь, а нам ещё нужно привести себя в порядок перед работой. — Что ты сказал? Перед работой? Ты думаешь, что после всего... этого мы сможем просто взять и вернуться на работу? В наш кабинет? К нашим коллегам? К нашим пациентам в конце концов? — Конечно. Почему нет? Там полно психов, и их надо лечить.