великодушие

— Ты можешь остаться у меня, если хочешь.       И вот теперь Азирафаэлю кажется, что он воочию узрел настоящий ад, или что похуже, он размышляет, наблюдая, как Кроули открывает дверь одним легким движением пальца. Он уверен, что ничто в мире, буквально ничто во вселенной, не внушит ему столько страха и удивления, как это осторожное предложение. В тот момент он едва не забыл, как говорить. Ну, он бывал в квартире Кроули раньше, конечно, пару раз они там выпивали, один раз он заходил за ним, чтобы вместе пойти на оперу, но Кроули всегда очень тщательно охранял свое жилище. Все межкомнатные двери всегда были заперты, шкафчики плотно закрыты, и все, что можно было бы интерпретировать как личную вещь демон прятал на самые дальние полочки. Как будто он хотел показать: не задерживайся в моей квартире, отойди от моих вещей, не приближайся ко мне.       И этой ночью он наконец понимает, почему тот так тщательно оберегал свою квартиру. С порога он видит что-то черное, липкое на ковре и на полу вокруг. Более того, все двери нараспашку, и в одной из комнат он видит с дюжину непонятных зеленых растений в горшках — просто эдем какой-то. На стенах громоздкие картины, оригиналы, наверняка. А еще в одной, справа от холла, — ох, статуя. Настоящая.       Азирафаэль щурится, пытаясь рассмотреть все получше. Быть может, у него просто галлюцинации, или он сам случайно это сотворил, но нет, это все часть интерьера. Кроули проносится мимо него даже не взглянув и исчезает на кухне. — Стаканчик на ночь? — предлагает демон. — О, не стоит, — неуверенно отвечает Азирафаэль, все еще обдумывая увиденное. Особенно ту статую. Неужели он видит все это каждый день…? — Мне кажется, что мы уже перешли эту черту, Ангел, — сухо замечает демон. — Что ты хочешь? Б-же милостивый. Он ни за что ему не скажет. — Только не говори блинчики, — тянет Кроули, наблюдая за ним. — Никогда их не готовил. Хотя утром мы можем… — Нет, нет, не надо, — Азирафаэль перебивает его. Слово «утро» вызывает в нем слишком много эмоций. Так много часов отделяют его от этого момента и призрачного утра, что ему становится страшно. — Ладно, — спокойно соглашается демон. — Хорошо, — повторяет он. Он возвращается в комнату, и наконец замечает, как сильно устал. Слабость покрывает его волной от макушки до пяток. — Ты… Прости меня, — говорит он со слабой улыбкой. — Но я очень устал. — Конечно, — отвечает Кроули. — Да уж, ночка была тяжелая. И опять он чувствует странный ворох эмоций, но он так изнеможён, что позволяет проплыть им мимо. — Да, — соглашается он. — Да. — Не переживай, ты можешь лечь на моей кровати, — говорит Кроули, кончиками пальцев проводя по спинке белого кожаного дивана. — О, — Азирафаэль вздыхает, настороженно глядя на дверь спальни. — Э-э, я могу… А затем он замолкает. И в комнате повисает очень долгая и крайне странная пауза. Кроули отходит к дивану, ничего не замечая. Ангел же старается не дышать. Он чувствует, как учащается пульс, как кровь бурлит по венам и подкатывает к щекам. — Конечно, она достаточно большая для двоих, — говорит он как ни в чем не бывало.       Кроули замирает. Сердце Азирафаэля так колотится, что его слышно не только на небесах, но и в самой преисподней. Жар, стыд, и желание исчезнуть, вот прямо сейчас, одновременно наваливаются на него. Зачем ты это сказал, зачем, зачем, зачем — слышит он собственный голос где-то на задворках сознания.       Демон медленно поворачивается. Снимает очки. Азирафаэль сглатывает, встречаясь с его прожигающим взглядом, и невольно шагает назад, не желая заживо сгорать в этом огне. Но это бесполезно; он также беспомощен, как загнанная в угол мышь перед наступающей на нее змеей. Кроули осторожно шагает к нему, выверяя каждый шаг. — Я только хотел сказать, что… — пытается он подобрать слова в панике, но у него ничего не получается. — Я тебя услышал, — говорит Кроули, и с его голосом творится что-то странное. Он какой-то слишком низкий. — Я не имел в виду, что… — Конечно, я тебя понял, — говорит Кроули все тем же бархатным голосом и Азирафаэль чувствует спазмы в животе.       Демон останавливается. Ангел же хочет сбежать, но отступать некуда. Затем он протягивает к нему руку и касается его губ одними лишь кончиками пальцев. И это самый интимный, самый душный, и самый горячий момент в его жизни. Как в ангельском, так и в человеческом обличье. Азирафаэль не может ни вдохнуть, ни выдохнуть. Он не смеет отвести взгляд. Он даже не знает на что надеется, но продолжает наслаждаться этим бесконечным мгновением. — Я всегда тебя понимаю, — говорит Кроули, и теперь его голос совсем охрип. Он вдруг резко убирает руку и закрывает глаза, как будто боится не вынести реакцию Ангела на то, что он собирается сказать.       Демон сглатывает. И за последние несколько минут — это самый громкий звук в комнате. — Одно слово, — наконец говорит он с закрытыми глазами. Он говорит очень тихо, голос все время обрывается. — Скажи только слово, и я сделаю вид, что ничего не было. Я никогда про это не вспомню, и мы и дальше будем притворяться, что мы никогда… И в его голосе слышится так много боли, так много того, что душило его все это время, что Азирафаэль не выдерживает. Он хватает его руку и прижимает ладонь ко рту, целуя костяшки пальцев, такие знакомые, как и каждая морщинка вокруг его желтых глаз. — Кроули, — выдыхает он ему на кожу, в отчаянии. Как молитву.  — Спроси меня еще раз.       Демон открывает глаза. — Спроси меня чего я хочу, — объясняет ангел. Он откашливается. — Вот. Кроули все также смотрит на него, не двигаясь. — Пожалуйста, — униженно говорит Азирафаэль. — Я не могу… Ты же знаешь, что я… Ты знаешь…       Но договорить он не успевает, Кроули целует его, тянет на себя, упираясь бедрами в спинку дивана.       Он на вкус как дым, какая-то непонятная пряность, и конечно, как красное вино, бутылку которого они распили на двоих на лавочке в ожидании автобуса. Дешевое и слишком сладкое. Лучшее вино из всех, что он пил. Азирафаэль издает звук, похожий на писк и Кроули стонет — он дрожит всем телом — и ангел проводит ладонями вверх по его рукам. Кроули еще ближе притягивает его за лацканы пиджака, и они целуются, целуются, и Боже праведный, как долго он об этом мечтал. — Ты хоть представляешь, — обиженно тянет Кроули, — Как долго… Но в этот раз его прерывает Азирафаэль, и он целует его снова и снова, и все эти человеческие легенды про ангелов обретают для него совершенно иной смысл. — Я знаю, знаю, — шепчет он. — Тысячи лет. И демон смеется, громко и безумно. — Да ладно, всего-то тысячу, — говорит он. — Наверно.       Его горячий рот вдруг оказывается на челюсти ангела, и тот сам не замечает, как выгибается, подставляя ему шею.  — А ты… — Восемьдесят, — честно отвечает Азирафаэль. Руки замирают у него на груди. — Восемьдесят, — повторяет Кроули. — 1941 год, — говорит Азирафаэль, немного задыхаясь, когда Кроули трется об него бедрами. — Бомба. Книги.       Демон снова смеется. Все еще недоверчиво. — И так ты понял, — добавляет он, оставляя вопрос открытым. — Что я люблю тебя, — шепчет ангел с трудом, но это стоило того. Следующий поцелуй тягучий, медленный, невыносимо нежный. — Для тебя, — выдыхает Кроули ему в губы. — Я достану все книги в мире.       Азирафаэль проходится кончиками пальцем по груди Кроули, видимой из его рубашки с, как всегда, непристойно глубоким вырезом. К нему вдруг приходит осознание, что он видел Кроули во всех возможных одеяниях: небесных одеждах, потрепанных доспехах, смешных панталонах и в викторианских накидках. Он никогда всерьез не задумывался, что под всеми этими тряпками костюм из плоти и кожи, в точности как у самого ангела, со всеми сопутствующими ему причудами и способностями, и — нет, это бесполезно, он не может связно думать, пока его собственное тело буквально закипает. (Возможно это связано с тем, что Кроули все еще целует его, даже не думая делать передышку). — Я, я … — пытается сказать он, протестуя, и Кроули неохотно останавливается. — Пожалуйста, не говори, что ты передумал. — Передумал? — говорит Азирафаэль в ужасе, и Кроули странно хнычет, как будто ему больно, и что-то в том, как демон реагирует, напоминает ему о своих собственных эмоциях, и… — О, нет, — выдыхает он, обхватив лицо Кроули ладонями. — Мой дорогой, прости меня, прости, — и Кроули настороженно рассматривает его сквозь ресницы. — Попробуй загладить свою вину, — бормочет он.       Он чувствует легкое прикосновение на своей груди, словно перышки скользят по его коже, и ангел внезапно осознает, что его жилет распахнут, а рубашка держится только на одной пуговице. И он понятия не имеет, когда Кроули успел это провернуть. Да уж, действительно змей-искуситель. — Я постараюсь, — обещает он, и ненадолго закрывает глаза, когда Кроули снова касается его губ одним пальцем, не давая ничего больше сказать.       Ощущение исчезает, и Азирафаэль вовремя открывает глаза, чтобы заметить как его — теперь уже не друг — партнер, щелкает пальцами, и они оказываются совсем в другой комнате, и он не видит ничего кроме старинного хромированного абажура и широкой белой кровати, словно его собственные крылья. Они оба на секунду замирают, рассматривая кровать. От осознания того, чем они будут заниматься, у ангела подкашиваются ноги, и он осторожно присаживается на край пухового одеяла. Кроули садится рядом с ним. Их пальцы переплетаются. — Да? — неуверенно переспрашивает Кроули. — Ох, мой дорогой, — говорит Азерафаэль, пока сердце, как птица в клетке, бьется где-то в горле. — Да.