"Клептоманка моего сердца"

      Точно и не скажешь, когда все это началось. Наверное с частых уходов моего папы, или быть может с появлением миссис Свон в нашем доме, а может с того момента как ее дочка показалась мне самым странным существом на земле.        Мой отец — профессиональный бейсболист. Я всегда ходила на его игры и кричала так сильно, как только могла. Обычно после матча он закидывал меня на плечо, и звонко хохоча от моих попыток освободиться, шествовал в какую-нибудь забегаловку. В тот день все было как обычно. Я смотрела игру, папа носился по полю, а мой плюшевый слоненок сидел рядом со мной с воинственным расскрасом на мордочке, за который меня ругала мама. Я заметить не успела, как прошла игра и вот папа уже дергает меня за косички. С восхищением смотрю на него, слушая о том, как он хочет научить меня играть в бейсбол. Уже представляю, как мы вместе будем бегать по полю или как я случайно заеду ему битой куда-нибудь, но мечты резко прерываются когда я замечаю его, разговаривающего по телефону с таким потерянным выражением лица. Не понимаю из-за чего он грустит, и просто подхожу к нему в силу своего роста, обнимая его за ногу. Слышу, как папочка шмыгает носом, а затем подхватывает меня на руки. Мне хочется спросить «Что случилось?», но я лишь слушаю его голос, говорящий, что все будет хорошо.        В тот день мы вернулись в пустой дом. В тот день папа уехал куда-то на ночь, оставив меня со своим другом. В тот день мой папа потерял свою жену, а я свою маму. Мне было пять.       Еще пару недель я была глупым, наивным ребенком, делающим самому близкому человеку на Земле больно против собственной воли, спрашивая, где мама и когда она вернется. Папа лишь молча плакал, прижимая меня к себе.       Через неделю ко мне пришло осознание. Через пару дней я отказывалась есть и молча сидела, укутанная в мамин любимый плед.       Прошла еще неделя, а доктора списывали все на психологическую травму и расстройство нервной системы.       Прошел месяц, а в моей медицинской карточке было написано «Патологическое влечение к воровству». Доктор говорил, что такое возможно из-за пережитого, мол, психика повреждена и все такое. Вот только терапия и походы к психологу не помогали. В конце концов, папа отказался, предпочтя внимательнее следить за мной самостоятельно.        Еще через три месяца я успела стащить чужую куклу, брелок и пару магнитов. Папа знал о них, я знала о них, и мы возвращали все на место. Мне было стыдно. Но прекратить я не могла.        Через пару лет мы свыкнулись с мыслями о смерти мамы и моей болезни. Научились жить, предвидя мое желание что-нибудь стащить и предотвращая это. Жизнь начала налаживаться. Мне было уже семь, и я могла похвастаться успехами в бейсболе. Но желание быть ближе к маме меня не покидало. Найдя ее старую гитару, я издевалась над слухом окружающих очень долго. Но они терпели. Понимали, что мне это нужно.       Через полгода я стала петь буквально везде. Могла набрынчать что-нибудь на слишком большой для меня гитаре и знала легкие музыкальные термины.        Еще через шесть месяцев я была самым желанным гостем папиных друзей, желающих послушать мой голос. Я не понимала, почему им настолько нравится, но продолжала петь потому, что сама получала не меньшее удовольствие.       Уже в девять лет я была абсолютно и точно уверена в том, что свяжу свое будущее с музыкой. Когда у папы были выходные, мы играли в бейсбол и дурачились, забывая обо всех проблемах. Мы снова начали ходить в забегаловки, а по вечерам, сидя на веранде, вместо мамы уже я пела песни. Нам было хорошо вдвоем, пусть мы и скучали по маме.       А затем мне исполнилось десять. В школе, несмотря на мою болезнь, проблем не было. Оценки были весьма сносными, а учителя часто хвалили меня. Папа говорил, что я молодец. Говорил и уходил на очередное свидание. Я не была в обиде или зла. Я понимала, что ему это нужно и поэтому вечерами на веранде я уже пела сама себе.       Уже буквально через месяц папа рассказал мне о миссис Свон. Не обращая внимания на столь короткий срок, папа уже был готов жениться на ней. Я была не против, но выдвинув одно условие: если она коснется маминых вещей, я устрою ей Ад на Земле. На эти слова он лишь грустно улыбнулся и сказал, что все вещи останутся на своих местах, и никто не посмеет их тронуть.       Спустя две недели миссис Свон и ее дочка объявились на пороге нашего дома. Папа бегал как курица-наседка, прибирая итак чистый дом, пока в дверь не позвонили. Открыть ее решила я сама. Стушевавшись под моим оценивающим взглядом, миссис Свон присела на корточки, говоря, что у меня чудесные глаза. Один балл был зачтен в ее пользу. Я любила свои глаза. Мама любила мои глаза. Папа любил мои глаза. Все любили мои глаза. Голос и зрачки. Стоило человеку прочувствовать на себе мой взгляд и услышать, как я пою, его автоматически можно было записывать в мои друзья. Жаль, правда, таким друзьям я не доверяла. Помню, как папа оттеснил меня от двери, да так настойчиво, что я шмякнулась задницей на ковер. Игнорируя обеспокоенные взгляды взрослых, и смотря на дочку миссис Свон. Та, поняв, что издавшейся ей странный звук был мной замечен, втянула голову в плечи и закусила щеку изнутри. А я так и осталась сидеть на мягком белом ковре, смотря на маленькую девочку чуть младше меня, с копной взлохмаченных темно-каштановых волос и с глубокими темными глазами. Глазами, которые покорили меня с моего первого взгляда на них. Глазами, которые точь-в-точь были как у мамы. Не помню точно, что я тогда сказала. Но думаю, это было что-то вроде: «Ты хрюкнула?».       С тех пор мы жили вчетвером. Несмотря на то, что моя сводная сестренка была младше меня, она, как и ее мама поняли мою проблему и приняли меня. В один вечер я даже думала подарить Рене мамино кольцо. Но вовремя себя остановила. Говоря о Белле: она была чудная. Я могла хохотать с ней без умолку, а потом она затихала, уходя в себя. Думаю, все же она была тихоней. Милым маленьким ребенком, который осторожно узнает этот мир, в том числе и меня. Медленно, но мы подружились. Стали настоящими сестрами. Она как младшая поддерживала и верила в меня. Я как старшая защищала ее от всего и от всех, давала советы, хоть сама еще была ребенком.       С каждым годом мы взрослели. Папа все больше путешествовал из-за работы, но Рене не могла бросить несовершеннолетнюю Беллу. Ей было шестнадцать, а ее заставляли метаться меж двух огней. Рене и Чарли, ее биологический отец, все никак не могли поделить дочь, а потому Белла уезжала к нему на лето. К слову, в последние годы их встречи сошли на нет. Не знаю, чья это была инициатива, но такому стечению обстоятельств я была только рада. Да и за Беллой не замечалось особой тяги к проведению времени вместе с биологическим отцом.       Мы жили спокойной жизнью ровно до тех пор, пока мне не стукнуло девятнадцать. Отец все чаще стал улетать, а их общее с Рене желание путешествовать вместе подстегнуло Белз к странному, как по мне шагу. Она решила уехать к своему отцу. По крайней мере до тех пор, пока ей не исполнится восемнадцать. Не знаю о чем я думала, отпуская ее одну, но сейчас, зная всю историю, я понимаю как нам необходимо было расстаться на время.