я заколдовала тебя, ведь ты м о й.
***
В восемнадцать она была такой же прекрасной, какой была и в пятнадцать, и в шестнадцать. Она была такой же грустной, когда смотрела на него в его спальне, подарив поцелуй на прощание. Её волосы тускло-серебристого цвета, у неё длинные ресницы. Она всё та же Сабрина Спеллман, и он бы не смог её возненавидеть. Даже если бы хотел. Даже если бы так было проще. Сейчас она движется гораздо изящнее. Это не поможет подавить нервную боль в животе, когда он смотрит на нее. Он всегда чувствует себя таким: трясущимся от желания к ней, больным страстью. Хотя ему было спокойнее, теперь он чувствует себя слегка на взводе из-за близости к ней. У него трясутся руки и это чувство сравнимо с близостью к луне. Она и есть луна. — Харви, — шепчет она дрожащим голосом, которым до этого говорила всего лишь несколько раз, когда они целовались, целовались и целовались до возбуждения. Она лишала самообладания. Харви, и его имени хватило, чтобы снова взять верх над ним. Если быть честным, он всегда был в её власти: не было ночи, когда он не думал о ней. Он падает на колени в грязь и листья. Канун Хэллоуина. И её дня рождения. Он падает на колени, зная, что она сделает с ним всё, что захочет. Знает, что она всегда могла. — Что ты... — шепчет она, смотря на него как на что-то удивительное, будто она не ожидала, что у него получится удивить её. Как будто он само волшебство, и ком встаёт в горле, когда она смотрит на Харви так. Он скользит кончиками пальцев по её челюсти, подбородку, родимому пятну на шее, куда так любил утыкаться носом. Она дрожит, её глаза темнеют, губы приоткрываются, маленький розовый язык беспокойно скользит по ним. Её руки сгибаются по бокам, будто она хочет прикоснуться к нему. (Или причинить ему боль.) (Он бы ей позволил.) — Харви, — бормочет она, а не говорит. У него наглые руки, он сам наглый, когда они находят форму её бедер под бархатной юбкой. Он бесцеремонно притягивает её к себе ближе и ближе, и его руки настолько огромны на её хрупкой фигуре, что создается ощущение, будто он — сила, с которой приходится считаться. Чужак мог бы так ошибаться. А Харви нет. — Брина, — произносит он, чувствуя себя беспомощным, и её волосы шелестят в невидимом бризе, который он слышит, но не чувствует. Её глаза почти чёрные, а зубы выглядят слишком острыми, чтобы быть безобидными. Ему наплевать. Ему наплевать, его пульс гремит в ушах. — Скажи мне остановиться, — умоляет он в последний раз. — Заставь меня остановиться. Она не шевелится, разве что поднимает подбородок и их глаза встречаются. Даже через её платье чувствовалось, как лихорадочно горяча её кожа. — Если ты остановишься… — замолкает она, в её словах проскальзывает нечто, похожее на угрозу. У него горят кончики ушей и дрожат руки. Он поднимает её юбку до пояса, срывает её кружевные чёрные трусики, даже не останавливаясь, чтобы полюбоваться, как красиво они сидят на её кремово-персиковых бедрах, лучше, чем у любой девушки в журнале или клипе. Нет времени останавливаться и тупо смотреть на неё. Нет времени ни на что, кроме как приникнуть к ней ртом туда, где она мокрая, мягкая, вселяющая ужас. На вкус она как море. Его нос утопает в её белокурых волосах. У них резкий запах апельсинового мыла, которым она пользовалась ещё с детства. Его сердце колотится, он не может сосредоточиться ни на чём другом, его руки, зубы и губы нетерпеливы, пока, наконец, рука не сжимает его волосы — рука Сабрины. Он раздвигает её бедра, одна нога поднимается, чтобы обхватить его шею. Кружевная кайма на её чулке царапает ему щеку. — Харви, — раздается над ним голос Сабрины, похожий на издалека звучащую молитву. Слегка мечтательный, но с твёрдым ядром убеждения, которое он всегда обожал вопреки всякому смыслу. «Сабрина, Сабрина, Сабрина», думает он и накрывает её другую руку своей, отчаянно переплетая пальцы, чувствуя себя снятым с якоря и неприкаянным на неизведанной территории. Её рука сжимает его волосы. Наверное, он плачет. Он не может думать. Вcё слишком хорошо, как будто его доводят до оргазма. (Позже он поймет, что дело в ней. Что удовольствие, исходящее от неё волнами, не просто метафорическое. Её протяжные стоны — её магия, её эйфория, их слишком много, их тяжело сдержать.) — Харви, Харви, Харви, — твердит Сабрина, откинув голову назад. Она слишком жуткая для ангела даже для его затуманенного разума. Он любит её так сильно, что у него болит живот на грани с шелковистым наслаждением. Она отталкивает его с гораздо большей силой, чем должно быть у её нежного тела, но это его не пугает. Больше ничего его не пугает, кроме жизни без неё. Он жил так почти три года, когда хотелось только стучаться к Спеллманам до тех пор, пока она не откроет. — Брина, — говорит он ей, его лицо мокрое и пораженное. — Не бросай меня снова. Но она уже исчезла, её пальцы больше не хватают его за волосы, и он один, стоит в лесу Гриндэйла, как какая-то испорченная дева. Вот как он себя чувствует. Растерзанным. Разрушенным. Он стоит на дрожащих ногах, вытирает лицо тыльной стороной ладони и сопротивляется желанию слизать её вкус со своей кожи. Его мысли заполнены ею, её вкусом и запахом. (Сабрина материализуется в общежитии в нескольких милях отсюда, её нижнее белье болтается на одной лодыжке, а глаза горят безумием. Пруденс — единственная, кто не спит. Она ничего не говорит, только поднимает одну идеально выровненную бровь и переворачивает следующую страницу своей книги, «Maleficas Dominas». Сабрина пытается восстановить дыхание, чувствуя пульсацию везде. Она думает о Харви, о лорде Блэквелле, о ковене, Тёмном Лорде и думает «скоро». О, «скоро». У них будет время. Всё время мира. Словно прочтя мысли Сабрины, Пруденс хмыкает, и этот звук одновременно мелодичный и утешительный).