***
Джотаро взрослел. Безмолвно. Тихо. Юношеский пыл умерился. И взгляд его опустел. Какёин пропала из соцсетей, перестала отвечать на редкие сообщения. Чтобы не страдать от кошмаров, он горстями пил снотворное и успокоительное. Мир стал серым, будто бы он видел его через фотоплёнку. Диплом, работа в университете, дочь. Всё это было способом забить дыру, заглушить то, что постоянно болело. С матерью Джолин Куджо не ужился. Она была красива, умна, но тем не менее не та. Не та, что могла бы затмить других и была способна унять кошмары, не та… не та. Но он пытался. И просто не получилось. Забота о Джолин была частью его жизни, весьма весомой, но он понимал, что был плохим отцом. Особенно когда её мать безвременно ушла. Он был хорошим специалистом, но одиноким человеком. Его стенд ослабел и не был уже способен сломать ударом даже стену. Из жизни Джотаро окончательно исчезли краски. Оставались только работа и дом. Холли не трогала сына, лишь забирала молча внучку к себе. Она понимала, что помочь она ему не сможет. И никто не сможет, потому что Куджо не хотел помощи. Он смирился. Закрыл глаза и перестал сражаться и искать. Он понял – не найдёт. Не ему это дано. И несмотря на то, что на смену чёрному гакурану пришёл белый плащ, душа его из белой ранее превратилась в самую чёрную пустоту, которая с каждым днём брала своё. И череду событий не остановить. Холли видела однажды, как её сын плакал над смертью второго карпа, положив ладонь на стекло, не в силах тогда усмирить чувства.***
– Да, я поняла, – Джотаро казалось это шуткой. И, слыша голос из вестибюля университета, он не поверил самому себе, не замечая, как бежал навстречу, ничего и никого. Он думал, что ошибся, обознался, что это игра воображения, глупый розыгрыш. Но глаза не подвели. Фигуру, рост и рыжие волосы он узнает везде: видел во снах, искал эти черты в других; осколки, что связывали его с миром чувств. Искал в других и разбивался снова. Кричал в бессилии и снова начинал с начала. Но сейчас он видел девушку в коричневом пальто, что была выше других, с короткими рыжими волосами, длинной чёлкой и шлейфом запаха вишнёвых сигарет. Застыл, смотря на знакомое лицо, улыбку поддельного дружелюбия, малые морщинки вокруг глаз при прищуре и на блеск на губах, которые она привычно покусывала, когда задумывалась. – О, Джотаро, как хорошо, что ты здесь. Какёин сказала, что вы знакомы. Теперь она у нас будет на должности ветеринара с уклоном в аквариумиста. У Мими, нашей белуги, появился шанс на долгую жизнь, — голос директора университета звучал белым шумом. Куджо не мог поверить, что он здесь и теперь она будет рядом. Снова. Готовая помочь. Да только вот она была сильна и уверенна как никогда, а он? Что от него осталось? От некогда обладателя самого сильного стенда? Лишь тень прошлого. Джотаро привычно прячет глаза под фуражкой и уходит. Теперь бежал он. Бежал позорно, но не хотел, чтобы Норияки видела, во что он превратился. При работе над спасением белуги, при совместных семинарах, наедине, Куджо ощущал себя этой самой умирающей рыбой или того хуже. Он смотрел на девушку глазами синего кита, которого на гарпунах тянут к берегу; он выбился из сил, он умирал от боли и потери крови и смотрел на неё как на спасение. Как на что-то, что избавит его от этой муки и необходимости продолжать горстями есть пилюли, чтобы спать. Никто не мог помочь ему чем-то иначе. Она могла. Она могла его вылечить, и это он устал отрицать. Теперь только взглядом кричал. Неробко хотел обнять, взять за руку, поцеловать. Кричал, срывая голос, о помощи, но вновь услышан не был. Джотаро Куджо был хорошим специалистом, одним из лучших, но плохим отцом и больным человеком. Он смотрел на жизнь дочери сквозь пальцы, понимал, что так нельзя и после смерти её матери он единственный её родитель, однако личная боль сломила его настолько сильно, что даже заставить себя он не мог. Он любил Джолин. Он очень сильно любил дочь, но отец из него не получился. Отсутствие примера, отсутствие желания, отсутствие интереса – всё было ему не важно. Он чувствовал бесконечную вину перед матерью своей дочери, потому что не смог полюбить её или же проникнуться к ней как к человеку, из-за чего ушёл. И ушёл молча, потому что объяснить своей боли не смог. Не смог объяснить причины, не смог сказать чего-то более, чем сухое: «Прости, что так получилось».***
Джотаро не любил корпоративы. Находил их глупыми, совершенно пустой тратой времени, но в этот раз он пришёл – ведь там была Норияки. Он выпил шампанского, потому что она говорила речь и остаться в стороне он не мог. Какёин говорила о Мими, что это ещё одна победа, рассказала про кита, которого спасла и Куджо взглядом умолял: «Спаси меня как того кита, что теперь живёт благодаря тебе». Алкоголь непьющий организм воспринял слишком быстро и выдержки Джотаро просто не хватило. Он выпил несколько фужеров прежде чем понял, что сделал слишком рискованную и не до конца продуманную вещь. Дыхание сериала тошнота, был необходим свежий воздух. Он поднялся подальше от мирской суеты, вышел на балкон и сделал вдох полной грудью, с замиранием израненного сердца осознав, что находится здесь не один. Океанолог повернул голову и увидел, как курит Какёин. Спокойно, медленно и безмятежно. Как лунный свет скользяще проходился по оголённой вырезом платья спине, как чёлку трепал ветер. И в бессилии своём из-за алкоголя и усталости, он уткнулся лицом в лопатки, вдыхая запах вишни, тела и тепла. Сухие и искусанные губы тянулись оставить лёгкое касание и Джотаро забыл обо всём. Значение имела только Норияки. Только её спина, которую он целовал, не спросив. Руки не слушались, поддевая чашки платья, накрывая ладонями грудь ветеринара. У Какёин никогда не было пышных форм или округлых боков. Она была остра и угловата, как её язык. Но впервые Джотаро чувствовал, какая у девушки грудь – нежная и аккуратная. Он неосознанно оставлял на коже розовые полосы от ногтей, лаская шею. Он не был дамским угодником как тот же француз, он не наторел в общении с женщинами, ему было не нужно. В природе множество животных – однолюбы, как например киты или дельфины. Однажды рыжая сравнила его с китом, и он теперь осознал, что она оказалась права. Однажды попав в её сети, Куджо увяз в них навсегда, желая ещё и ещё. И с каждым касанием сильнее. И был он, может, и неумел, но так старался нежнее, показать Норияки всё без слов. Просил принять его, понять, просил спасти хотя бы на этот вечер, пока он опьянён. Пока тепло женского тела греет руки, пока его фуражка летит на пол класса с огромным аквариумом. Пока он не может дышать и надышаться этим запахом терпкой вишни от волос и сладостью парфюма от плеча, касаясь губами, сильнее комкая изумрудного цвета ткань в длинных пальцах. И он забылся. Куджо отпустил себя, позволив течению жизни вновь его наполнить. В объятиях страсти, в голубоватом свечении аквариумов и тишине кабинета он снова учился жить, словно бы рука стенда заново заводила его сердце. Он прижимал девушку ближе к себе, съедал остатки блеска с губ, не удивляясь их вишнёвому вкусу. На чёрной столешнице рыжие волосы были подобны крови на ночной улице, струящейся по асфальту рекой. С каждым вдохом, с каждым собственным гортанным низким стоном тело океанолога наполнялось вторым дыханием. Он никогда не чувствовал себя счастливее. Он никогда не чувствовал себя живее. И мир их подождёт. И потом он заплатит любую цену за этот рай на чуть больше, чем полчаса. Но сейчас ему не важно, что будет дальше. Куджо не рисковал открыть глаза, запоминая всё кожей и на слух. Он утопал в Норияки, увяз в источнике жизни. Он понимал, что ведёт себя как тот самый кит, который вырвался, преодолел океан и нашёл свою пару. Какёин рассматривала Джотаро всегда как один из множества вариантов, океанолог видел в аквариумисте единственный вариант на всю жизнь. Их дыхание напоминало затяжки сигаретами. А сигареты – они сами. И пусть их страсть станет их гибелью – сейчас это не имело значения. Джотаро лишь ближе льнул и чувствовал, как его удерживают рядом ноги, красивые и длинные, а по силе что нити стенда. Они оба понимали, что шумели слишком сильно, однако вряд ли что-то могло перекричать музыку. Они видели небо в глазах друг друга, утопая в телах. Зарываясь пальцами в волосы, напрягаясь и расслабляясь, Какёин и Джотаро не думали о чём-то кроме этого праздника жизни, за который им будет стыдно. Они сгорали в друг друге, но и были спасением, дыша глубоко и умиротворённо, закатывая глаза и цепляясь пальцами за плечи. Куджо впервые понимал, что значит действительно любить женщину. Женщину, что была его ядом и его исцелением, его мукой и избавлением, его гибелью и жизнью, его слабостью и самой большой силой. И она сжигала его изнутри, превращала кровь в лаву, стягивала мышцы невидимыми нитями, затягивая в узел и прижимая ближе к себе, телу и естеству, которое он желал ещё со школы, искал похожее и натыкался на подделки. Старался заменить целое осколками. Как ошибался и как теперь хотел бы с этим целым оставаться един. Воздуха было всё меньше, кабинет плыл перед глазами. Всё смазалось и заставляло лишь сильнее хватать открытыми губами воздух, будто бы над ними километры воды и бьют хвостами те самые киты. Джотаро сделал самый глубокий вдох и в последний раз издал утробный стон, вкладывая в него всё, что чувствовал и не мог сказать, утыкаясь мокрым лбом в середину грудины Норияки, дрожа всем телом и оплетая её руками. Он знал, что завтра будет день, когда под маской безразличия оба будут прятать то, что чувствовали сейчас. И поэтому лишь ближе прижимал к себе, стараясь отдышаться и вспомнить номер такси.***
Джолин Куджо любила своего отца. Любила быть с ним на работе, а все его тяжести жизни старалась понять и простить. Она, несмотря на юный возраст, понимала, что есть только один человек, у которого достаточно сил, чтобы перерезать канаты гарпунов и опустить её отца на волю. А после – залечить его раны и дать ему шанс на жизнь. На жизнь, полную улыбок, эмоций, радости и любви. Джолин верила, что отец, даже невзирая на свой характер в прошлом, заслуживает право на то, чтобы быть счастливым. И она всем своим детским сердцем этого желала. Заходя в кабинет, где Какёин собирала вещи, девочка, посмотрев на ветеринара, взяла её за руку и посмотрела в глаза своими, полными слёз и надежды. — Вы же можете спасти ещё одно живое существо, правда? – она не говорила кого, остановив Какёин рассказом об одном одиноком карпе-кои, который умирал, и никто ничего не мог сделать; рассказывала профессору о том, как карп страдает от тоски по своей паре, которая умерла ещё раньше и что он не может найти силы жить. Как карп слабеет и чахнет с каждым новым днём, а она, Джолин, не может ничего поделать, кроме как наблюдать за его тоской. — Ну… до самолёта у меня ещё есть время. Давай посмотрим, что с твоим карпом, — аквариумист, чуть улыбнувшись, погладила девочку по макушке. Конечно, Джотаро являлся хорошим специалистом, но были и в его знаниях белые дыры. Оказаться снова в доме, где столько всего произошло, вновь ощущалось как во сне. Звуки из прошлого и картины из школьной жизни не самых обычных школьников заполонили разум. Сам запах дома напоминал о тех днях, когда они все были вместе. Какёин скучала по времени, когда на всё возмущался Пульнорефф, как с акцентом на него ворчал Абдул, как мистер Джостар старался руководить ситуацией, а Джотаро хмуро натягивал кепку до носа, шепча: «Ну и ну». И это было приятно – снова оказаться здесь. Джолин знала, что если её отец не выпьет таблетки, то провалится в ужасные сны; а также – что сейчас он уже в их власти и целенаправленно вела к спальне ту, кто мог помочь. Дверь открылась тихо. И перед лицом Норияки предстал Джотаро, как и годы назад, мечущийся по полу, сжимающий губы и иногда кричащий. — Ему нужна ваша помощь. Спасите его, пожалуйста, — тихо проговорила девочка, смотря на Норияки. Однажды Какёин поклялась, что спасёт любую жизнь, что окажется в её руках. И, как человек держащий обещания, она не собиралась менять привычек. Джолин тихо забрала плащ аквариумиста и закрыла дверь в спальню, видя, как рыжая девушка опускается рядом с Джотаро и манит его к себе, а он замолкает, глубоко дыша. Теперь он не проснётся один, теперь перестанет умирать от тоски. Девочка с гордым видом зашагала к бабушке Холли, чтобы сказать ей о том, что она всё-таки нашла способ спасти папу. И тот будет совсем не против.