Я ненавижу шинигами!

Она была прекрасна и ужасна одновременно. Волосы на моих руках буквально шевелились от невероятной мощи ее духовной силы. Выглядела она как истинная аристократка: высокая, худая, стоящая идеально ровно, с глазами-щелочками и каштановыми волосами по пояс. От нее веяло таким вселенским холодом, что по сравнению с ней Бьякуя казался вполне безобидным и милым. Единственное, что портило эту идеальную картину – маленький шрам, пересекающий левую бровь. Мысль о шрамах буквально пронеслась в моей голове, и я молниеносно поднесла руку к глазу. К счастью, я не ослепла, но, посмотрев на пальцы, увидела оставшиеся на них капли крови. Она была все так же недвижима. Первой заговорить я не решалась, поэтому несколько минут мы молча разглядывали друг друга. - Мое имя Обафуро, - ее голос был сиплым и негромким, но очень отчетливым. - Я сестра Ханкетсу и Кагетсучи. - Здравствуйте, - пробормотала я, все еще не в силах окончательно прийти в себя. Ноги подкашивались, а дыхание никак не могло восстановиться, хотя боли я больше не чувствовала. - Я рада наконец встретиться с тобой, - по ее виду сказать, говорит она из вежливости или от чистого сердца было трудно, - Рикка. От ее обращения заныло в груди. Рикка. Конечно, Рикка. Как же я могла забыть? - Почему ты так плохо относилась к Ханкетсу? Зачем ты?.. - Это достаточно трудно объяснить, - перебила она меня. - Моя сила основывается на переходе и возможности использования разных способностей, как ты поняла. Но и я сама зависима от этих сил. Мой характер определяется как темперамент одной из частей. - Сейчас Иназума?- мгновенно поняла я. - Да. А тогда была Хифуки,- я понимающе хмыкнула.- Все они оставляют на мне свой отпечаток. И ты, даже если не согласишься стать моей частью, уже оставила, - она провела пальцем по уже замеченному мной шраму на брови. - Соглашусь стать твоей частью? - осторожно переспросила я. - Я не могу тебя заставить, Рикка. Но, если ты захочешь, я могу сделать тебя бессмертной в этом мире. Ты будешь служить девушкам-шинигами, как Иназума, Кохаку и Хифуки служили тебе. - Почему именно девушкам? - задала я давно интересовавший меня вопрос. - Менять свое настроение, мнение, подстраиваться, находить компромиссы – разве все это не прерогатива женщин? В то время как грубая сила, ярость и нескрываемая мощь гораздо чаще присущи мужчинам, поэтому хозяева Кагетсучи, как правило, именно они. Ханкетсу более разнообразный в этом плане дзанпакто, так что ее хозяевами были и девушки, и юноши. - Что меня ждет, если я соглашусь? - Так как преемника у тебя нет, нам всем придется дожидаться, когда появится достойный человек. Это занимает, как правило, минимум сто лет, но чаще больше, вплоть до тысячелетия. Все это время ты будешь предоставлена себе самой. Никакой связи со мной или внешним миром. Моя энергия и возможность заново переживать все твои воспоминания помогут тебе не сойти с ума от одиночества, но большего я обещать не могу. Если ты откажешься, ты просто умрешь в Обществе душ и переродишься в Мире живых. Она замолчала и пристально посмотрела на меня. Ответ на ее вопрос у меня уже был, но я все же с минуту не решалась его озвучить. Кто я такая на самом деле? Кем был Дайчи? Что двигало Тадоре? Умер ли он и закончится ли весь этот кошмар в Сейрейтее даже после его смерти? Что случится со всеми моими друзьями в Обществе душ? Что случится с Бьякуей? Неужели я могу позволить кончится всему этому так просто? - Я согласна. - Ты хочешь еще вернуться в тот мир? Я предполагаю, что, - она запнулась, - что возвращение будет недолгим и болезненным. С такими ранами выжить невозможно. - Все равно хочу. Получу ответ хоть на один из своих вопросов. Она понимающе кивнула. - Не думаю, что мы увидимся в скором времени. Но, признаться честно, я рада, что теперь у меня будет твоя часть. - Я тоже рада, что мне предоставлена такая возможность, - я низко поклонилась. Возвращение в мир было, прямо скажем, не из приятных, и сказано это более чем мягко. Мои руки все еще были прикованы, глаз не видел, зато лужица крови порядком увеличилась. Боль пришла не мгновенно, она накатывала волнами и становилась все невыносимее. Казалось, я даже потеряла сознание на какой-то момент, но ощущение, когда к моим щекам прикоснулись холодные ладони, было настолько неожиданно приятным, что проигнорировать его было абсолютно невозможно. Приподняв голову настолько, насколько хватало сил, я с огромным облегчением увидела того, кого и надеялась увидеть. Растрепанный, весь в пыли, мокрый от пота и с рваной раной на лбу, он все равно оставался прекрасен и непоколебим. Наслаждаться им долго, впрочем, не вышло: невидимым мне движением он разрубил оковы, и в глазах тут же помутнело от нахлынувшей боли. Наброшенное мне на плечи капитанское хаори ситуацию ничуть не улучшило. Момент, когда меня взяли на руки, и вовсе стерся из памяти. Пришла в себя я уже в лесу, чувствуя гигантскую скорость шунпо. Не поможет, хотела сказать я, но язык прилип к небу. Однако капитан, похоже, и сам все прекрасно понимал. Остановился он на небольшой поляне, в которой я с огромным удивлением узнала знакомое дерево сакуры, лепестками которой я когда-то обсыпала спящего тайчо. Она уже не цвела, а лишь шелестела на ветру сочными ярко-зелеными листьями. С каким-то неудовлетворением я отметила, что небо было донельзя пасмурным и вот-вот должен был начаться дождь. Хотелось безоблачного дня напоследок. Он держал меня, будто я была очень дорогой фарфоровой куклой, и на траву укладывал с такой же осторожностью. Почувствовав спиной землю, я с безразличием отметила, что не чувствую ног. Зато какое блаженство я испытала, когда он уложил мою голову себе на колени. Его волосы спутались и из-за этого казались короче. Они нависали надо мной, при этом почти не скрывая его лицо, и желание коснуться их было настолько сильным, что, превозмогая боль, я все же подняла руку и накрутила их себе на палец. Он не возражал, он вообще не говорил ничего, только смотрел взглядом настолько каменным, что сразу было понятно наличие огромного количества эмоций, скрываемых за ним. Волосы были все такими же мягкими, невесомыми, безумно красивыми. Очень не хотелось умирать. Руку на весу держать было все сложнее, глаза закрывались сами собой. А я все не могла совладать с тем счастьем, накрывшим меня от его близости. Затылком и шеей я ощущала ткань его формы, чувствовала ее запах, свежий и в то же время немного горький. Не сакура, нет, точнее не только она. Гораздо приятнее. Только что именно – не понять. - Мне жаль, - он говорил едва слышным шепотом, глухим и безэмоциональным. - Честно? - спросила я, с усилием шевеля губами. Он ничего не ответил, но на секунду я все же смогла разглядеть боль и глубокую печаль, так тщательно скрываемые им. Руку держать более не получалось, и она безвольно упала на траву, но я почти сразу почувствовала его пальцы, переплетающиеся с моими. - Вы будете по мне скучать? – хриплым от едва сдерживаемых слез голосом прошептала я. - Буду, - так же тихо произнес он, еще крепче сжимая мою ладонь и поглаживая другой рукой мои волосы. - Я никому не расскажу, - дыхания не хватало, боль все нарастала, держать глаза открытыми было уже едва возможным. – Пожалуйста… Поцелуйте меня на прощанье. Ни один мускул на его лице не дрогнул. Он смотрел на меня все так же отстраненно и спокойно, будто его мало интересовало все это, и лишь рука, слишком, слишком судорожно сжимающая мою, выдавала его эмоции. Мне хотелось спросить еще так много. Для начала, как он все это время меня терпел и почему не придушил лично. Он смотрел на меня, не отрывая взгляда, в то время как его рука достала из кармана сложенный лист бумаги. Развернув его, он без лишних слов показал мне рисунок. Плавные и точные линии черной туши были настолько совершенными, насколько и бывают обычно вещи, обладателем которых является Кучики-тайчо. Темноволосая девушка с полуприкрытыми глазами и широкой улыбкой смотрелась так живо, что казалось, будто она вот-вот поднимет взгляд и посмотрит прямо на меня. Ее левая рука заправляла за ухо непослушные волосы, обнаженные плечи казались хрупкими и притягательными, но, так как дальше лист заканчивался, оставляли простор для фантазии. Я искренне не понимала, зачем он показал мне этот портрет, пока не заметила на шее девушки черный кулон-перо. Мое перо. - Я не настолько красива, - едва слышно заметила я, переводя взгляд на Бьякую. - Это то, что вижу я, - возразил он, складывая рисунок. – Хотел отдать его тебе, когда все кончится. Ты заслуживала знать. - Что знать? - Что дорога мне. Даже его поцелуи были исконно бьякуевскими – спокойные, размеренные, но на удивление долгие. Уткнувшись в итоге в его плечо, сидя на его коленях, я справедливо заметила: - Все равно бы ничего не вышло. - Не вышло бы, - согласился он, с каким-то остервенением прижимая меня к себе. - Ну и ладно. - Ну и ладно, - отстраненно повторил он, а через несколько секунд добавил тихим шепотом. – Мне очень жаль. - Только не впадайте в депрессию. - Не стану. - Обещайте мне. - Обещаю. Не было сил уже держать глаза открытыми, стало дико холодно. Все, что осталось – ощущение его присутствия и два запаха: сакура и что-то еще. Где-то вдали прогремел гром и, судя по звукам, начинался мелкий дождь. - Прощай, Эрика. Своей смертью я осталась довольна. Затем была пустота. Не черная, как представлялось мне раньше, а белая и зеркальная. Повсюду были мои отражения. Сутулые, с огромным количеством незаживающих черных ран, голые и плачущие. Это продолжалось недолго. Хотя что есть недолго для мира без времени? Она рассыпалась на триллион крошечных, искрящихся частиц. Где-то на задворках сознания ему на мгновение вспомнилась Хисана. Все ее вещи, а точнее кровавые лохмотья, все еще покоились в его руках, а о его дзанпакто с легким звоном ударилась подвеска. Все вещи он безжалостно сжег огненным кидо, а золотое перо быстрым движением, не давая себе задумываться об этом действии, спрятал в карман. Ренджи, запыхавшийся и потрепанный, материализовался на поляне секундой позже. Объяснять ему ничего не пришлось. Видя, как лейтенант с трудом сглатывает и отводит взгляд, он прошел мимо него, не сказав ни слова. Первым, что я сотворила, была черная повязка, за которой был спрятан шрам в виде кандзи «шесть». Затем была облегающая майка с высоким горлом, скрывающим лицо до глаз, и длинными рукавами, перчатки без пальцев, узкие штаны и длинная юбка, все черного цвета. Лишь он, казалось, мог мне подойти. Слуга пришел известить его, что ожидается его приказ убрать ее вещи. Что-то вскипело внутри от осознания, что их просто выкинут на помойку. Ответив, пожалуй, излишне резко, что он сам с этим разберется, он нетерпеливо выпроводил ничего не понимающего мужчину. Он увидел там именно то, что и ожидал, - дичайший беспорядок. Разбросанная повсюду одежда, незаправленная кровать, какие-то скомканные листики. Развернув один из них, он едва ли не фыркнул: фраза «Да кем этот Кучики себя возомнил» с каждым повторением становилась все яростнее, а количество восклицательных знаков росло какими-то ненормальными темпами. И пусть весь этот дом принадлежал его клану, он точно знал, о каком Кучики идет речь. Скомканный лист отправился в карман, несмотря на возрастающее внутреннее недовольство от таких низких действий. В комнате пахло ею. Поместье большое, так что приказ может и подождать. Творить мир было крайне занимательно, времени ушло много. Ничего особенного, всего лишь природный пейзаж, но тем не менее настолько идеальный, насколько я могла его сделать таковым. В 51 районе он был согласно приказу, но вот что он забыл в этой разваливающейся крохотной лачуге – совсем другой вопрос. Внутреннее раздражение росло с каждым новым нелогичным поступком. Нахмурившись и уже собираясь уходить, он все же решил, что покинуть эту хибару ни с чем будет еще глупее, так что он решительно пересек крохотную комнатушку и с излишней силой распахнул дверцы шкафа. Стопка рисунков нашлась быстро. Она оказалась неожиданно толстой, особенно учитывая стоимость бумаги в таких отдаленных районах. С небрежностью кинув их на пол, он сел на влажные и пыльные татами, злясь на себя все сильнее за эти мальчишеские порывы. После того, как он увидел ее смущенное выражение лица и плохо скрываемую улыбку, от былых эмоций не осталось и следа. Отметив про себя, что эта мерзкая тварь Тадоре рисовал прекрасно, он полностью отключился от внешнего мира. Немного отсыревшая бумага и обесцветившаяся тушь, но какая разница, если на каждом рисунке она. Рассматривая линии и штрихи с какой-то остервенелостью, он медленно обводил пальцем каждую черточку, каждую линию ее лица. Это были прекрасные портреты, на каждом была видна она, даже не просто похожая, а почти настоящая. На такие платья, как были изображены, денег у нее точно бы никогда не нашлось, но шли они ей безумно. Она была бы красивой аристократкой, если убрать эту бесконечную взбалмошность и наглость с ее лица. Когда первое изображение ее обнаженной попалось ему на глаза, он с возникшим снова раздражением пролистал его. Так же он поступил со вторым, третьим, четвертым… Но в конце концов ее черно-белая живая улыбка привлекла его внимание. Она лежала на траве, укрытая по пояс, прикрывая грудь рукой, и выглядела такой счастливой, какой, пожалуй, он никогда ее не видел. В поместье он возвращался с твердой уверенностью уничтожить эти рисунки и с не менее твердым пониманием того, что сделать ему этого никогда не удастся. Я не сошла с ума от одиночества. Воспоминания, особенно о боях, увиденных и пережитых мною, стали неотъемлемой частью монотонного существования. Я улучшала навыки один за другим, постепенно становясь все сильнее, точнее, быстрее. Я часто смотрела на Рангику, Рина, Ренджи, Тоширо и других. Воспоминания о Тадоре вызывали отвращение, о Наконе – нестерпимую грусть, о Бьякуе – разрывающую на части боль. На Сейрейтей обрушилась волна войн и смертей. Калейдоскоп событий все закручивался, и постепенно, один за другим про нее забыли все. Но он не забыл. Казалось, с течением времени он все чаще мысленно просит прощения у жены за то, что так глубоко жалеет теперь не только о ее смерти, что судорожно пытается не потерять память не только о ней. Рождение Ичики стало каким-то катализатором для его семьи, и теперь, казалось, любой разговор в их присутствии сводился к намекам на его женитьбу. Они все вспоминали Хисану и говорили, что горевать о ней столько лет уже почти маниакально, что будущее клана стоит на кону. А он лишь хотел прошипеть им в лицо, что шанс, второй шанс на счастливый брак он давно и бесследно упустил. Почему-то он был уверен, что она переродится как часть того дзанпакто. Что он увидит ее еще когда-нибудь. Мысли об этом причиняли тупую боль, и он злился, ощущая ее. Она была ему никем. Раздражающая, невоспитанная оборванка с силой, которую не понимала и не ценила. Наглая, бессовестная, неблагодарная неряха, создававшая ему кучу проблем. Как же сильно он хотел видеть ее живой. Киске был ему должен, да и у него была возможность заставить его молчать. А если не шляпник, то кто найдет способ поместить ее душу в живое тело? Он найдет способ. У него была четкая цель. Он дождется ее перерождения. Дождется и больше никогда не позволит ей умереть. Я ощутила новую хозяйку сразу же. Это было что-то вроде прихода на кладбище человека. Присутствие живого тепла, что ли, пусть это и звучит слишком сопливо-романтично. Сердце забилось где-то в горле, и мысли, которым было запрещено появляться в моей голове, разом хлынули на свои родные места. Терпеть и ждать больше не было смысла. Предвкушение пересилило грусть. «Кто бы мог подумать, что обыкновенный, ничем не примечательный летний денек обернется для меня головной болью ну минимум на полгода. Нет, ну действительно…» Время пережить это заново.