Сенсация

      — Подаришь мне ошейник?       Девчонка смотрит на меня с недоумением. Она уже явно перебрала, и, видимо, пытается понять, не показалось ли ей.       — Классный, — для большей убедительности я легонько провожу указательным пальцем по искусственной коже, охватывающей тонкую шейку, — я уже давно такой ищу.       Вещичка действительно выглядит круто — не чокер, а полноценный ошейник с изящной металлической пряжкой. Какое значение придает ему сама девочка, меня не волнует — в любом случае, ей не идет. Ей бы больше зашла какая-нибудь розовая лента, так что я сделаю доброе дело, избавив ее от этого аксессуара.       — Зачем тебе? — наконец, созревает она для диалога.       — Парню своему хочу надеть.       — Так возьми и купи, — девчонка дерзко поднимает брови.       — Ты случайно не актриса?       — Ну, актриса. А что?       Я усмехаюсь. Не ошиблась. Причем начинающая. Кажется, мне уже начинает везти.       — Знаешь, у меня тут есть номер хорошего агента, — я вынимаю из сумочки визитницу и нахожу нужный бумажный квадратик. — Позвони ему и скажи, что номер тебе дала фея-крестная, что ты подходишь по типажу и хочешь у него сниматься. Он тебе поможет. Походишь на крутые кастинги, помелькаешь там. Все же лучше, чем трупы в морге играть. А ты мне за это подарок.       Она думает недолго. За ошейником можно будет еще раз сходить в секс-шоп, а вот номера нормальных агентов на дороге не валяются. По крайней мере, на дороге начинающих актрис точно. И я ведь даже не соврала насчет типажа.       Через несколько секунд ошейник оказывается у меня в руках, визитка — у девчонки, и мы, кивнув друг другу, расходимся в разные стороны. На самом деле, я не планировала никаких БДСМных штучек. Просто увидела и залипла.       Чистая импровизация.       Я запихиваю приобретение в сумочку и плюхаюсь в ближайшее кресло. Дико хочется выпить, но я уже и так достаточно накатила за сегодняшний вечер. Если продолжу в том же духе, от меня не будет никакого толка. А мне надо сконцентрировать все силы, чтобы не просрать свой шанс.       Вернее, не провалить план.       Кресло кожаное, дорогое и удобное. В этом огромном особняке все дорогое, но несколько безликое — он был специально арендован Ойгеном для проведения вечеринки.       Ойген — мой старый, еще со студенческих времен, приятель. Богатенький сыночек богатенького папаши, который с детства привык к хрусту ценных бумажек и к исполнению всех своих желаний. Несмотря на это, он всегда оставался хорошим парнем — не козлился, не ударялся во все тяжкие, общался просто и на равных, и всем помогал. Последние три месяца Ойген провел, катаясь в поисках приключений по странам Латинской Америки — Мексике, Бразилии, Боливии и другим, не слишком популярным у туристов. Вернулся он оттуда донельзя возбужденным, устроил по этому поводу тусовку, и теперь щедро делился впечатлениями, циркулируя по особняку между многочисленными гостями. Я уже успела послушать историю о том, как Ойген пил с шаманами аяуаску и как его потом штырило — и это действительно оказалось очень увлекательно.       Ко всем прочим достоинствам мой приятель имел еще один своеобразный талант — скапливать вокруг себя разнородные людские массы, совершенно друг с другом не знакомые. Особняк был забит до отказа — некоторые гости были мне неплохо знакомы, другие, вроде той девчонки с ошейником — очень смутно и чисто визуально, но все же большинство из них я видела впервые. Я подозревала, что и сам Ойген вряд ли помнил по именам всех гостей, если вообще когда-нибудь их запоминал. Здесь собрались представители, кажется, всех рас, национальностей и возрастов, и вокруг то и дело слышались разговоры на разных языках.       В общем, Ойгену впору было начинать строить Вавилонскую башню.       Я оглядываюсь по сторонам — творческого вида старик с собранными в длинный хвост седыми волосами, непринужденно раскуривающая бонг компания парней, смеющаяся группка молоденьких азиаток — никто на меня не смотрит и всем насрать.       Безликая незнакомая толпа, в которой теряешься — то, что мне сегодня нужно.       Я поднимаюсь с кресла и иду в огромную гостиную, где проходит самая активная часть тусы. Тяжелые занавеси на окнах, приглушенный свет, громкая музыка, громкие люди. Я прислоняюсь плечом к бедру стоящей в углу нелепой псевдоантичной статуи и начинаю обозревать открывшуюся мне картину.       В центре комнаты под песню этой мелкой американской психопатки лихо отплясывает, без сомнения, главный дэнсер вечера — высокий мускулистый негр в джинсах и яркой футболке. Дэнсер мне незнаком, равно как и практически все остальные. Знаком мне здесь только Матье, который торчит в кресле и меланхолично хлещет виски прямо из горла, игнорируя всю слабоалкогольную латиноамериканскую бодягу, с которой расхаживают официанты. Должно быть, стырил бутылку из бара. Впрочем, я тоже стырила одну, так что не осуждаю.       Матье — француз, гей и неудавшаяся рок-звезда, настоящая гремучая смесь, очень полезная для повышения тиражей. Я писала про него уже раз пять, и после пятого он пообещал меня убить, в шутку, конечно же. Вряд ли он меня сегодня спалит, пребывая в таком-то неадеквате, но все же нужно к нему приглядываться.       За это я и люблю вечеринки Ойгена — на других вокруг то и дело снуют знакомые рожи, а у него складывается ощущение, что я в другую страну приехала.       В людской гуще мелькает чья-то пышная кудрявая грива, и у меня сразу же ускоряется сердце — на короткий миг мне кажется, что это Микаэла. Но это, разумеется, не она — Микаэла сидит дома, пьет горячий шоколад и рассказывает аргентинские сказки ребенку, свернувшемуся у нее в животе.       Микаэла была моей первой девушкой. Яркая латиноамериканка, переехавшая в детстве в Европу из Аргентины, она обладала всеми достоинствами женщин своей крови — шикарной задницей, добрым нравом и неугасающим оптимизмом. Мы познакомились на вечеринке, мне было двадцать два, ей — двадцать три, и быстро подружились. Сначала общение оставалось чисто дружеским, но однажды мы перепили и засосались в туалете одного классного клуба, который потом закрыли на ремонт. Затем мы выпили еще, и наутро я проснулась у нее в кровати — к тому времени я окончательно созрела для того, чтобы попробовать с девушкой, и этому факту только обрадовалась. С тех пор так и пошло — мы по-прежнему тусили вместе, но помимо дружбы стали еще и любовницами. Меня это абсолютно не напрягало, она не была моей лучшей подругой, я не была в нее влюблена и ни к кому не ревновала, просто мы иногда встречались и отлично проводили время вместе. Микаэла как-то сказала, что у нее есть две большие слабости, которым она пару раз в месяц потакает — кокаин и Лиза Хаарманн, то есть я.       Я бы даже сказала точнее — кокаин и ебля с Лизой Хаарманн.       Секс был хорош, и Микаэла была хороша, но полтора года назад все закончилось. Она вышла замуж и сказала, что больше не может поддерживать такие развлечения. Сначала я выбесилась и даже поплакала, но быстро успокоилась, и мы снова стали просто подругами, встречались иногда, теперь уже не на тусовках, а в кафе, и общались. Последний раз я видела ее три недели назад, абсолютно счастливую, на шестом месяце беременности — мягкий свет, идущий от нее, грел меня и немного слепил глаза.       После Микаэлы я пыталась мутить еще с двумя девушками. Одна, ландшафтный дизайнер, была очень нудная, когда трезвая, и очень веселая, когда пьяная, поэтому наши вечера неизменно начинались с бутылочки чего-нибудь крепкого. Мы напивались в полнейшие дрова, и собственно секс я почти не помнила, да и не было там ничего особенного. Надолго меня не хватило, я решила пожалеть свой организм, и мы перестали встречаться. А с третьей, у которой были упругие каштановые кудряшки, я даже не довела дело до конца и свалила сразу же, как только она засунула руку мне в трусы. Почему-то не смогла.       После этого я прекратила свои проверки на бисексуальность и зажила спокойной гетерожизнью — стала встречаться с частным детективом, старше меня на семь лет, который носил собранные в короткий хвост светлые волосы и обожал кожаные штаны. Он был крутой, и я от него тащилась.       Но три месяца назад Хелен, мой главный редактор, отправила меня на экологическую конференцию, там я встретила Патрицию, и вся спокойная гетерожизнь полетела к чертям.       Я сидела сзади нее и наискосок — так что могла беспрепятственно пялиться на женщину хоть всю конференцию. Но я этого не делала, потому что сразу она не привлекла моего особого внимания — лет сорока, ухоженная, светло-русые волосы до плеч, хорошая светлая кожа. Пиджак свободного кроя, джинсы, обручальное кольцо на пальце. Блокнот в руке. Ничего сверхъестественного. Взгляд скользит и не останавливается.       Сначала меня зацепил ее голос, низкий, но не грудной, с проскальзывающими хрипловатыми нотками. Она задавала вопросы четко и уверенно и казалась всерьез заинтересованной в вопросах загрязнения окружающей среды. Услышав этот голос, я присмотрелась к ней внимательнее. Затем, после окончания конференции, подошла поближе и прочитала на ее карточке, как ее зовут и где она работает. Она оказалась, как и я, журналисткой. О газете, в которой она пишет, я, конечно же, знала, но ни с кем оттуда не общалась — у нас были слишком разные злободневные темы.       Вечером, когда я переслушивала весь записанный на диктофон бред, и пыталась выжать из себя две тысячи слов поострее на тему экологии, которая непонятно зачем вдруг понадобилась Хелен в желтом таблоиде, я вновь услышала ее голос.       Остальное было делом техники — любимый гугл, имя, поиск. Фотка, с которой она смотрела спокойным внимательным взглядом. Вот тогда-то меня и взяло, хотя раньше я никогда не замечала у себя тяги к, как скромно пишут на порносайтах, «зрелым женщинам».       Ей было сорок два, мне — двадцать шесть, но меня не парило. Я же не собиралась с ней жить, мне просто ее захотелось. Почему захотелось и почему именно ее, я тоже не анализировала — какая разница. Бывает так, что вставляет, и все. До такой степени, что игнорировать — никак.       Я пошла на другую конференцию и там с ней познакомилась. Это было несложно, в конце концов, мы работали в одной сфере, и было о чем спросить. Патриция оказалась очень приятной, улыбалась и отвечала на всю ту чушь, что я усердно придумывала.       Потом я сделала вид, что мне нужна ее помощь, и она помогла — предоставила ненужные мне материалы и информацию. С каждой нашей встречей меня все больше крыло, и я все сильнее ощущала стержень у нее внутри — стальной, несмотря на внешнюю мягкость, и одновременно все яснее понимала, что гуманными методами мне эту крепость не взять. Это только в розовых сказках глубоко замужние женщины весело и со свистом слетают со своей гетеросексуальной дорожки, а вот суровая реальность таких штучек обычно не пропускает. И я могу сколько угодно улыбаться, щебетать, включать на полную обаяние, находить точки соприкосновения, но так и останусь для нее просто младшей коллегой, с которой надо держать ухо востро — но исключительно потому, что она работает в скандальном журнале.       В итоге я отчаялась искать обходные пути и открытым текстом пригласила ее на чашечку кофе, как бы для обсуждения очередного дела. Патриция отказала, сказав, что если интересуют рабочие вопросы, она снова встретится со мной в редакции.       Рабочие вопросы меня не интересовали.       Потом я еще пару раз сталкивалась с ней на каких-то мероприятиях, разумеется, исключительно серьезных, приглашала ее под разными предлогами в разные места, но неизменно получала аналогичный ответ. Хочешь работать — будем работать, но без кафе, кофе и разговоров по душам.       Так мне было не надо.       Я разозлилась. Объект плавал в прозрачной воде и мозолил глаза, но в сети попадаться не желал. Тогда я сменила тактику и стала делать то, что любила и умела — копать и вынюхивать.       Охотиться.       Как и ожидалось, моя дамочка оказалась не так проста. Интеллигентная семья, хорошая учеба, факультет журналистики. После его окончания Патриция не уселась в кресло строчить статейки о культурной жизни города, а отправилась в горячие места. В конце 90-х, пока я училась писать буквы и выпрашивала у папы в подарок световой меч, она, совсем еще зеленая, ездила по распавшейся Югославии и писала про войну, боль и смерть. Я читала эти статьи — слегка наивно, но она горела, и это брало за душу. Ее миссия закончилась в 1999, на бойне в Косово, где Патриция получила пулю в бедро навылет, билет домой, шестимесячный курс лечения у психотерапевта и острое разочарование в выбранной профессии.       «Слишком сильная эмпатия», — сказал мне ее бывший редактор, уже давно вышедший на пенсию, когда мы сидели на террасе его загородного дома и пили крепкий кофе с привкусом жженой земли и тахикардии. Конечно же, темой интервью была не Патриция — мы вспомнили о ней в разговоре «совершенно случайно».       «Для журналиста это скорее минус, чем плюс, сама знаешь, Лиза. Вредно все пропускать через себя. Нельзя спасти всех. В первую очередь, мы — трансляторы событий, и должны быть разумными», — говорил он.       Я знала. Все это объясняла еще в самом начале моей работы Хелен, любимая strong bitch, почти что желтая Анна Винтур, которую я поначалу побаивалась, но с которой со временем отлично сработалась.       — Никого не волнует, что у тебя в душе, Лиза. Они хотят жареного, и ты должна поджарить, обойдясь при этом без жалкого непрофессионального вранья. А если это задевает твои морально-этические чувства, есть куча других работ, на которых их можно не задевать, — вещала Хелен, стройная платиновая блондинка немного за пятьдесят, моя личная фея-крестная и кумир, на которого очень хочется быть похожей, когда вырастешь.       Я столь впечатляющими способностями к эмпатии не обладала, поэтому от своей работы была в восторге.       Старый редактор Патриции рассказал мне, что после возвращения и лечения она немного успокоилась, повзрослела и переключила свою жажду справедливости на другие, более мирные темы, благо недостатка в них никогда не было. Правда, в Ирак в 2003 в командировку все же собиралась — муж отговорил.       Я скрупулезно восстанавливала ее жизнь, используя личные связи и деньги. Мне не жалко было их тратить, хоть я и обещала себе экономить в связи с планируемым в Австралии отпуском. Но желание исследовать далекие земли и окунуться в далекие воды отодвинулось на второй план — куда сильнее меня захватила перспектива нырнуть в глубины этой сучки.       Ни Хелен, ни своего частного детектива я в это не впутывала — они не подозревали о моей бисексуальности, и я хотела, чтобы так оставалось и дальше. Хелен я расспросила лишь поверхностно, потому что она была хорошо знакома с нынешней редакторшей Патриции по имени Джуди, с которой когда-то училась в колледже. Они обе были стервами — только Джуди больше интересовали цены на нефть и рейтинги корпораций, а Хелен — сидящие на наркоте звезды и суррогатные дети.       Но в итоге ничего интересного я так и не нашла. Недолгий первый брак на коллеге, затем второй и до сих пор продолжающийся — на адвокате, длительное и безуспешное лечение от бесплодия, командировки, работа, отдых — все развернулось передо мной и пронеслось перед глазами. Однако зацепиться там оказалось не за что — ни журналистских скандалов, ни приводов в полицию, ни денежных махинаций, ни измен, ни сексуальных извращений.       Ее репутация была чиста, как слезы косовской девочки, глядящей на то, как погибает в огне ее дом.       В соцсетях она тоже особо не зависала — удалось найти только не очень активную страничку на Фейсбуке. Мне это даже понравилось — то, что она не задрачивает бесцельно в соцсетях, а предпочитает реал виртуалу. Впрочем, это не значило, что у моей мадам не могло быть левых страниц.       Однажды я чуть не написала ей со своего фейка. Притащилась тогда домой в 2 ночи, после веселого вечера с частным детективом, пьяная в сосиску, легла в кровать, открыла Фейсбук и зависла в раздумьях. «ПРИВЕТ, КРОШКА! ЗНАЕШЬ, А Я ХОЧУ, ЧТОБЫ ТЫ СЕЛА МНЕ НА ЛИЦО!». Да, хотела бы я на нее посмотреть, если бы она это прочитала.       Но я не написала. Сраный вирт никогда меня не привлекал.       В итоге, потыкавшись туда и сюда, я практически признала свое поражение. Сложила полномочия, умыла руки. Конечно, при желании можно было что-нибудь сделать — подстроить ситуацию или обратиться к Джуди, которая, по словам Хелен, всегда недолюбливала Патрицию, но это уже выходило за рамки гуманного. Я же не последняя дрянь и никогда не желала ей зла.       Однако как только я так решила и начала в повышенных объемах утешаться работой, алкоголем и частным детективом, на горизонте вновь замаячил горшочек с золотом.       — Помнишь Патрицию? Ты с ней еще пересекалась пару раз на конференциях. Джуди хочет ее уволить, — между делом, возле кофемашины, сказала мне Хелен.       Я сделала слишком большой глоток кофе, обожгла язык и чуть не подавилась. Точно как в ситкомах.       Джуди хотела ее уволить — они в очередной раз не нашли общий язык и редакторша закипела. Патриция терпеть не могла врать, переводить стрелки и рушить статьями чужие репутации. В этот раз Джуди чего-то такого потребовала, причем по-крупному, Патриция отказалась, и разразилась буря.       В наказание Джуди поставила ей ультиматум — за неделю написать некую статью, причем написать сенсационно и первоклассно. Если результат ее не удовлетворит, то моя дамочка пинком под зад отправится в свободное плавание. К слову, дамочке ее место работы очень нравилось, даже несмотря на стервозного босса, и терять его она не хотела.       Тему статьи Хелен не знала, но знала, что это нечто скандальное и не совсем соответствующее тематике их газеты, и, тем более, темам Патриции.       То есть, это было нечто соответствующее тематике нашего журнала и моим темам.       Я призвала на помощь своего знакомого стрингера, который работал с Джуди, и к которому, что очень важно, та была неравнодушна. Пришлось отвалить денег, но меня уже не волновало — я снова напала на след. Стрингер справился в два счета, и очень быстро я узнала тему статьи — человек по фамилии Фишер, темная личность, замешанная в одном крупном скандале.       Должно быть, мне помогали языческие боги, потому что про этого Фишера я знала много, более того — у меня имелся на него отличный компромат. Лежал себе в надежном месте и дожидался своего часа. Я представляла этот час несколько другим, но так тоже получалось неплохо.       Инфу я получила в пятницу, вечеринка у Ойгена намечалась в субботу, а в конце следующей недели ей надо было сдавать статью.       Идеальный план выстроился в моей голове.       Я позвонила Патриции и сказала, что знаю про ее затруднительное положение и хочу немного помочь с эксклюзивной информацией для статьи. Я не особо верила, что она согласится, но она это сделала, что означало, что женщина действительно в затруднительном положении. Согласилась она и приехать на вечеринку Ойгена — я объяснила, что не могу пропустить тусовку друга, поэтому мы поговорим прямо там, ведь ей нужно как можно быстрее приступать к работе. Затем убедила, что других журналистов там не будет, да и вообще, что толпа — самое благодатное место для того, чтобы в ней потеряться.       Насчет других журналистов я не врала — Ойген не слишком их любил, а я в первую очередь все-таки была его подругой, а не репортершей.       Конечно же, Патриция спросила, дорого ли ей это обойдется, а я ответила, что не очень. Не знаю, соврала или нет — это пусть она сама решит.       Я напряженно смотрю на экран смартфона — без двадцати десять, а она обещала подъехать к десяти. Убираю его в сумочку, но почти сразу же, почувствовав вибрацию, достаю снова и вижу смс — от нее. «Приеду через десять минут». «Заходи в гостиную. Я буду в углу возле статуи», — отвечаю я и чувствую, как сильно трясутся пальцы.       — Хам… Хар… Лиза! Ты! — вздрогнув и повернув голову, я вижу Матье, лыбящегося и едва стоящего на ногах. Черт, только этого идиота мне тут не хватало. Я и сама идиотка — задумалась и прохлопала момент, когда он меня заметил.       — Нет, у тебя галлюцинации, — улыбаюсь я, раздумывая, как бы от него избавиться.       — Да пофиг. Пускай. Слушай, Лиза, — он кладет руку мне на плечо и склоняется к уху, щедро обдавая этиловыми парами, — ты ж в хороших с Ойгеном?       — Ну, в неплохих, — фыркаю я, примерно представляя продолжение.       — А ты не знаешь, он… не того случайно? Как у него с парнями, а?       — Не того. Никак. 100 из 100 по шкале натуральности.       — Ну! Обидно! — расстраивается Матье. Я утешающе похлопываю его по руке, потому что прекрасно понимаю, как это обидно — когда ключик не вставляется в замочек.       — Забей, Матье, он со странностями. Пойдем лучше водички попьем, — я обнимаю парня за талию и осторожно веду к выходу.       — Где у них туалет тут?       — Пойдем, тут рядом, — внутренне ликуя, тяну его за собой.       — Лиза, ты почему про меня не пишешь, а? — пока мы идем, Матье решает побыть собственным менеджером.       — Повод нужен. Про что мне писать? Про то, как ты пьешь вискарь и пялишься на задницы негров? Это никому неинтересно. Дай повод, тогда напишу. Только не говори потом, что я стерва и хочу очернить твою белоснежную биографию.       — А это? Как это… с-сотрудничество, не?       — Сотрудничество? — мы доходим до ванной, заходим внутрь и я нахожу ему замечательную опору в виде стены. — Ух ты. Интересно. Но давай обсудим это, когда ты будешь в более трезвом состоянии, идет?       Матье морщится, сползает вниз и садится на пол, опираясь локтем о крышку унитаза, а я внезапно обнаруживаю, что в комнате мы не одни — в большой ванной спят в обнимку светловолосый мужик в белой рубашке и тощая девчонка, по виду лет на тридцать моложе его. Я залипаю на эту впечатляющую картину секунд двадцать, но вовремя вспоминаю, что вообще тут делаю. Открываю кран, ополаскиваю руки холодной водой, делаю глубокий вдох, смотрю на свое отражение. Вроде ничего так.       — Ладно, Матье, мне пора, поеду домой. А то меня котик один ждет.       — А у котика большой член? — смотрит он на меня снизу вверх влажными темными глазами.       — Огромный, — я провожу ладонью по его черным кудрявым волосам и выхожу из ванной.       Быстро возвращаюсь в гостиную и сразу же чуть ли не бегом бросаюсь к статуе. Проталкиваюсь через народ, пересекая комнату, наконец, вижу белый мрамор и замираю — там стоит она. Стильный черный кожаный плащ, волосы в хвосте, темные очки. Агент не палится. Вот умора.       Сердце начинает трепыхаться в груди, а звуки вокруг становятся ярче.       — Аааааааа! — орет негр-дэнсер, достигая высших степеней танцевального экстаза, а я подхожу к ней ближе, всматриваюсь в гладь черных стекол и понимаю, что у меня пропадает ощущение реальности.       Увидев меня, Патриция сдержанно кивает, а я слегка мотаю головой в сторону — дескать, иди за мной. Она еще раз кивает, я разворачиваюсь и иду обратно через толпу в сторону лестницы на второй этаж. Дохожу до нее, поднимаюсь на несколько ступенек, бросаю взгляд через плечо — она следом, на расстоянии, и не подумаешь, что мы вместе.       Умная женщина.       Языческие боги продолжают помогать — коридор второго этажа пуст, хотя в комнатах явно что-то происходит. Дойдя до предпоследней двери, я открываю ее ключом, который подарил мне на вечер Ойген, замечательный друг, который никогда не спрашивает и никому не рассказывает. Дожидаюсь Патрицию, галантно пропускаю ее вперед и запираю дверь изнутри. Затем плотнее задергиваю шторы и включаю маленькую лампу на столе.       Комната — небольшой кабинет. Книжный шкаф, стол, кожаное кресло, кожаный диван. Мягкий бежевый ковер на полу. О конфиденциальности можно не беспокоиться – Ойген строго следит за ее соблюдением в тех местах, которые арендует.       Я поворачиваюсь к женщине — она прислонилась к столу, скрестила руки на груди и, скорее всего, на меня смотрит. Так и не сняла очки, и меня это раздражает.       — Привет, Патриция, — говорю я.       — Привет, Лиза, — совершенно безэмоционально отвечает она.       — Ты меня видишь? Я беспокоюсь за твое зрение.       — Все в порядке, не стоит, — она снимает очки и кладет их на стол.       — Как доехала? Ты на машине?       — Нет, взяла такси.       — Это правильно, — усмехаюсь я и достаю из шкафа ранее туда запрятанные бутылку виски и два бокала.       — Это что? — спрашивает она таким тоном, будто у меня в руках материализовалась лампа с джинном.       — Виски. Давай выпьем.       — Лиза, у меня нет времени.       — И что ты интересно собралась делать ночью? Такое важное, что нет времени?       — А что, в такое время не может быть дел?       — Я думала, у нас с тобой дело, — обиженно протягиваю я и наливаю немного виски в бокалы.       Меня накрывает, постепенно и неотвратимо — от этого мягкого рассеянного света, от того, что женщина так близко, от черной кожи ее плаща, от ее волос, отливающих медным золотом, от того, как она смотрит — да черт, от всего.       Патриция выглядит напряженной, слегка закусывает тонкие губы и следит за мной так, будто ждет, что я вгоню ей в печень спрятанный в сумочке острый кинжал. И от этого меня тоже накрывает.       — Ну так давай к делу, — в ее голосе по-прежнему не слышно эмоций.       — Как там Джуди? — я протягиваю ей бокал.       — Это риторический вопрос?       — Нет. Я же с ней не работаю. Откуда я знаю, вдруг у нее рак или что-то вроде этого.       — Нет у нее ничего. Живет и процветает.       — Сучка, одним словом, — я делаю обжигающий горло глоток.       — Как ты узнала тему статьи? — она тоже подносит к губам бокал, и я мысленно хлопаю в ладоши.       — Извини, журналисты не раскрывают своих источников. Ты же знаешь.       — Зачем тебе это?       — Да так, есть свои причины, — помедлив пару секунд, негромко отвечаю я.       — Да? И какие же?       Я быстро допиваю виски и наливаю еще, сначала — себе, затем — ей.       — Что тебе нужно? — не дождавшись ответа, женщина задает еще один вопрос.       — Ты, — говорю я, сделав глубокий вдох и большой глоток. Хватит тянуть, пора уже действительно переходить к делу.       — Что? — смешно морщит она лоб.       — Мне нужна ты, Патриция.       — В каком смысле? — она щурится, как будто ей стало тяжело видеть. И голос уже не так безэмоционален — дрожит, совсем чуть-чуть.       — В прямом. Если у тебя не складывается логическая цепочка, просто представь на секунду, что я мужчина.       — О Господи… — видимо, представив, женщина подносит ладонь к глазам и яростно потирает лоб.       — Не упоминай имя Господа нашего всуе, — я снова опустошаю бокал и ставлю его на стол. Все, теперь точно хватит.       — Секс, то есть? — она убирает руку от глаз и смотрит на меня теперь прямо и даже как-то воинственно.       — Да.       Патриция громко фыркает, допивает виски и начинает нервно расхаживать по комнате. Мне хочется распустить ей волосы и снять плащ, но я сдерживаюсь.       — Шантаж, значит?       — Почему шантаж? Просто выгодный обмен. Я тебе — инфу, а ты мне — приятное одолжение, — улыбаюсь я, скрестив на груди руки.       — Ты сумасшедшая, Лиза. Я, конечно, слышала, что у Хелен работают одни психопаты, но теперь воочию в этом убедилась.       — При чем здесь Хелен? Это все гребаные стереотипы, а стереотипы — зло. Лучше подумай о своей милой Джуди, которая выкинет тебя пинком под зад, если не сделаешь, что ей надо.       — Какие у меня гарантии, что она меня в любом случае не выкинет?       — Потому что Джуди так не делает. Равно как и Хелен. Если она захотела тебя испытать, значит, все будет честно. Решила бы выкинуть, сделала бы это сразу. А так нет. Ты сама это знаешь. Они обе не были бы главредами, если бы поступали по-другому. Ей нужна эта статья, а сама ты ее не напишешь, потому что у тебя нет хорошей эксклюзивной инфы. То есть, какую-то статью ты напишешь, но получится уже сто раз пережеванное дерьмо, которое в сто первый раз Джуди жевать не захочет.       — У тебя диплом психолога пылится, Хаарманн? Стажерам втирай свои психологические портреты, — кажется, моя женщина всерьез злится — щеки побледнели, глаза блестят, белые зубы то и дело прикусывают губы.       — Тогда что ты здесь забыла? Поболтать приехала? Может, спустимся и потанцуем? Нет, дорогая, ты приехала сюда за инфой.       — Я заплачу. Сколько хочешь?       — Нисколько. Тебя хочу.       — Ты хоть знаешь, сколько мне лет? Да я тебя лет на…       — И что? — прерываю я ее на полуслове, начиная закипать. — Знаю. Мне все равно.       — Ты лесбиянка? — она останавливается посреди комнаты и тоже скрещивает руки на груди.       — Нет.       — Правда?       — Необязательно быть лесбиянкой, чтобы однажды захотеть женщину, — я опускаю руки, открывая позу. Диплом психолога не пылится — мне просто хочется поиграться.       — Ясно. И часто ты такое практикуешь? В плане обмена информацией? — продолжает Патриция допрос.       — Вообще не практикую. Это из-за тебя. У меня помрачнение разума. У тебя такая энергетика мягкая. Хочется…       — Забрать? — приподнимает она изящные брови.       — Почувствовать, — дрогнувшим голосом заканчиваю я.       — Вот значит зачем ты так яростно хотела со мной работать?       — Вижу, логическая цепочка начинает выстраивается.       — Капай ядом дальше, Лиза. На здоровье.       — Ждала твоего одобрения. Теперь буду спокойна.       — Черт! — она внезапно со всего размаху ударяет ладонью по столу, отчего я едва не подпрыгиваю на месте.       — Что такое? — скрывая нервы, участливо спрашиваю я.       — Мне давно уже надо было уйти из вашего змеиного журналистского гнездышка. Еще тогда, в самом начале.       — Но ты же не ушла. И сейчас не уйдешь. Тебе надо поставить эту суку на место. Раз и навсегда. Чтобы она заткнулась и позволила тебе нормально работать. Я же знаю, тебе нравится эта работа, что бы ты ни говорила. Патриция, не бойся, я буду осторожной и не причиню тебе вреда.       — Я так понимаю, альтернатив у меня нет, и дальше продолжать диалог не имеет смысла? — подумав с минуту, выдает она, и я делаю вывод, что крепостной ров остался позади.       — Альтернатив нет. С моей стороны точно.       — Ладно. Докажи, что у тебя есть информация, — ее тон становится более деловитым.       — Конечно, — так же деловито отвечаю я, радуясь, что дело наконец начинает раскручиваться.       Достаю смартфон, нахожу нужные фото и показываю ей. Фото сами по себе ничего не дают, но совершенно ясно, что за ними стоит нечто грандиозное. Что именно — она узнает после того, как я получу желаемое.       Я рассматриваю ее сбоку, пока она буравит глазами экран — прямой нос, маленькое ушко с серебряной сережкой, длинные ресницы, белая кожа, тонкие губы. Мимические морщинки на лбу и в уголках глаз. Нежная, едва заметная ямочка на подбородке. Она выше меня, ненамного, будет больше, если я сниму туфли, и мне хочется сделать это, а потом снова смотреть — снизу вверх, жадно рыская взглядом и стараясь запомнить увиденное навсегда.       Патриция разглядывает фотки долго, а затем, рвано выдохнув — как будто плетью полоснули, отходит к дивану.       Я убираю смартфон в сумку, бросаю ее на кресло и вспрыгиваю на стол, усаживаясь спиной к лампе.       — Сними плащ и иди сюда, — говорю я — приказным предложением, но мягким тоном. У меня дрожат руки и колени, в висках стучит пульс, а в голове не осталось ни одной адекватной мысли.       Женщина послушно снимает, аккуратно кладет вещь на диван и подходит ко мне. Под плащом у нее надеты джинсы, бежевый кардиган с глубоким вырезом и черный топ под ним. На лице — наведенная маска невозмутимости, но напряжение не скрыть, и в зеленых глазах я не вижу ни капли уверенности.       Вместо нее — смирение в сочетании с отвращением — я подозреваю, что к самой себе.       Внезапно меня осеняет — я, кажется, понимаю, как она аргументировала самой себе то, что собирается сделать. Это просто работа, всего лишь одно из ее проявлений. Взять интервью у нудного мудилы с плохой дикцией; расписать в красках, что такое геноцид; осуществить натуральный обмен с молодой журналисткой, у которой немного сорвало колпачок.       Издержки, с которыми нужно смириться во имя благой цели.       Может быть, я ошибаюсь, но кто знает. Разве что она — но со мной вряд ли этим знанием поделится.       Я медленно расстегиваю маленькие пуговички у нее на кардигане. Расстегнув, снимаю, а затем распускаю ей волосы. Смотрю — на шею, на небольшую аккуратную грудь, обтянутую черной тканью, на пояс джинсов. Несмело провожу пальцем от подбородка к вырезу, скользя по гладкой коже, и на несколько секунд зависаю.       Отдаленные звуки музыки с первого этажа, нежный свет лампы сзади, и ее тревожные глаза напротив, так близко — один из самых острых экспириенсов в моей жизни.       Притянув женщину ближе, я легко провожу носом по ее коже — сначала плеч, затем перехожу на шею, и вверх, по подбородку, натыкаясь, наконец, на губы, и накрывая их своими. Я целую ее, нежно, осторожно, ловя каждое ощущение и сдерживаясь изо всех сил, чтобы не стать напористой и грубой. Это сложно — из-за возбуждения, из-за алкоголя, из-за того, что мне не терпится, но я стараюсь.       Патриция начинает отвечать — так же осторожно, и я углубляю поцелуй, заползая языком ей в рот и прижимаясь еще сильнее. Раздвигаю ноги, обхватывая ими бедра женщины, просовываю руки под топ и накрываю ладонями ее грудь, обтянутую тонким лифчиком. Она громко выдыхает мне в губы, а я, не в силах больше сдерживаться, целую ее глубже, порывистее, отчаяннее.       Очень скоро — а может быть, и нет, я спрыгиваю со стола и меняю нас местами — теперь женщина спиной к лампе и окну, а я — перед ней. Решив не тратить времени, стаскиваю с нее топ, ботинки с короткими носками и джинсы — она не сопротивляется, даже помогает, а я учащенно дышу, путаясь в тканях и шнурках, и чувствую, как неотвратимо мокро становится между ног.       Пока я освобождаю ее от одежды, я обрывочно думаю о двух вещах — о том, что буду делать, если у нее месячные, и о том, что буду делать, собственно, потом, после того, когда обмен произойдет. Однако все эти мысли вылетают из моей головы, как только она остается передо мной в одном черном белье.       Наверно, я выгляжу сейчас, как фанатичка.       — Сними, — севшим голосом говорю я, и Патриция снимает.       Я обхватываю себя за плечи руками и рассматриваю ее, как будто мы на выставке, и она — статуя.       В ней есть что-то от скульптурных женщин Майоля — чуть тяжеловатая, но пропорциональная фигура, аккуратная грудь, изящная талия, округлые бедра, податливая мягкость изгибов. Видно, конечно, что ей далеко не двадцать пять, но для своих лет женщина выглядит отлично — ни рыхлости, ни беспомощной полноты, ни уродливых неровностей. Скорее всего, она ходит в спортзал — в ее теле ощущаются сила, упругость и жизнь.       Получилась бы действительно неплохая скульптура, что-то в духе античности, куда лучше той, что стоит в гостиной. Я бы провозгласила ее святой и усыпала подножие белыми цветами, такими же белыми, как ее кожа — щедрый дар от доброго Бога.       Нутро белого пиона с дрожащими капельками небесной росы, первый снег — слишком нежный, чтобы опалять холодом. Сладкое молоко. Пастила.       Я хочу ее сожрать.       Тяжело дыша, я быстро снимаю свое платье, сбрасываю туфли, расстегиваю лифчик, и, оставшись в одних трусах, тяну Патрицию вниз, на большой ковер с мягким ворсом. Это лучшее место в комнате — диван слишком узкий, а этот ковер словно специально создан для того, что распластывать на нем женские тела. Я делаю это прямо сейчас — откидываю женщину на спину, седлаю ее бедра и жадно оглядываю, отпечатывая в памяти.       — Ты шикарная, Патриция, — озвучиваю я свой вердикт, и, не дав ответить, вновь накрываю ее рот своим.       Она отвечает, а я слегка прикусываю ей губы, хватаю за руки и кладу их себе на спину — она покорно скользит ладонями по коже, заставляя меня натурально течь — давно я не испытывала такого крышесносного возбуждения.       Оставив губы в покое, я спускаюсь поцелуями вниз: по шее — пройтись языком, слизывая едва уловимые нотки сладковатых духов; перейти на ключицы, яростно присосаться к ямочке между ними; взять в рот, облизать торчащие соски, обрисовать контур аккуратной груди; вычертить пальцами влажные дорожки на белой коже; уткнуться лицом в живот; добраться до лобка — такого же гладкого и нежного, как и все остальное. Огибаю его, решив еще немного растянуть ожидание, и влажно прохожусь губами по бедрам, сначала по одному — со старым шрамом, затем, оставив поцелуи на коленях, по другому, снова поднимаюсь выше, и не терпящим возражений движением раздвигаю ей ноги, устраиваясь между ними.       Еще раз сделав вывод, что женская промежность все же выглядит куда эстетичнее мужской — розовые лепестки, нежные бутоны и прочие мокрые фантазии несчастных страдальцев, я провожу языком по внутренней поверхности бедер, потом по половым губам, и, наконец, касаюсь клитора, заставляя женщину вздрогнуть и почти застонать, в последнюю секунду сдержавшись. Она практически сухая, как гребаная пустыня, ни миража, ни оазиса, и надо срочно это исправлять. Со всем своим рвением я приступаю к исправлению и ласкаю ее языком, сначала — поверхностно и медленно, затем — глубже и быстрее, чуть ли не зарываясь туда носом. Не то чтобы я была великим адептом лесбийской оральной стимуляции, но черт, это же Патриция, мой нечаянный фетиш, которую я готова трахать как угодно и куда угодно.       Медленно и уверенно я прихожу к успеху — она возбуждается, учащая дыхание и сдерживая стоны, и я благоговейно слизываю ее сладковато-соленую смазку, мысленно себе аплодируя. Оторвавшись и приподняв голову, я кладу левую руку ей на живот, нежно поглаживая, снова наклоняюсь, еще раз провожу языком по клитору и вхожу в нее пальцами правой — сначала одним, а затем и двумя. Ритмично двигаю ими, ловлю темп, наслаждаясь ощущением того, какая она влажная и горячая внутри, и как благодарно ее тело обхватывает меня. Мои волосы мешаются, лезут ей в вагину, и я раздраженно откидываю их на спину, убрав на секунду руку с ее живота. Затем снова возвращаю ее на место, а Патриция внезапно хватается за мои пальцы, переплетая их со своими, и начинает слегка подаваться тазом вперед, ко мне. Я двигаюсь еще резче, периодически помогая себе языком, окончательно теряю чувство времени, а она — изгибается, сокращает мышцы живота, тихо постанывает, и, наконец, в какой-то ошеломительно неожиданный момент тихонько вскрикивает и кончает. Я вынимаю пальцы и вылизываю ее, будто испиваю из священного источника, думая о том, что определенно записала бы этот момент в перечень величайших достижений своей жизни. Это круто, нереально круто, мне хочется кричать, куда-то бежать, а еще мне просто чудовищно хочется, и, вдоволь напившись и вытерев ладонью рот, я поднимаюсь по ее коже вверх и остервенело прижимаюсь к губам.       — Теперь ты, — оторвавшись, хрипло шепчу я и ловлю взгляд ее потемневших глаз. Ей стыдно — я это вижу — стыдно от того, что так хорошо.       — Как… как ты хочешь? — шепчет она в ответ, и я не выдерживаю и опять пробую на вкус ее губы.       — Мне все равно, — бормочу я, но в следующую секунду кое-что вспоминаю и резко вскакиваю с пола, едва не влетев с размаху в угол стола. Нашариваю на кресле свою сумочку, достаю оттуда ошейник и вновь опускаюсь перед женщиной.       — Надень, — безапелляционно приказываю я.       — Ты сумасшедшая, Лиза. Маньячка, — кажется, я вижу в ее глазах смешинки.       — Придумай уже что-нибудь новое. Давай я надену.       — Нет, я сама, — женщина отбирает ошейник, и, немного повозившись с пряжкой, застегивает его на шее.       Я оценивающе оглядываю ее — весьма недурно. В этом освещении волосы кажутся рыжее, что в сочетании со светлой кожей и черным ошейником вызывает некоторые ассоциации. Ей бы еще надеть какую-нибудь блядскую обувку из черной кожи — и все, можно составлять график посещений.       — Повернись спиной, — прерывает она мой полет фантазии, и я послушно поворачиваюсь, стягиваю трусики и становлюсь перед ней на четвереньки, в старую как мир позу. Хитрая сучка, должно быть, не хочет смотреть мне в лицо.       Немного помедлив, Патриция осторожно проводит ладонью по спине, затем, почти невесомо, по коже ягодиц, и, наконец, ее пальцы оказываются у меня между ног. Однако она быстро застопоряется, так, что приходится давать указания.       — Делай что-нибудь, не бойся. Мне в любом случае будет хорошо, — ободряю я ее и с восторгом ощущаю, как она начинает ласкать клитор.       Постепенно женщина осваивается и действует более уверенно, а затем и вовсе засовывает в меня палец — внезапно и непредвиденно.       — Твою мать, — простанываю я, и женщина так же внезапно и непредвиденно шлепает меня свободной рукой по заднице.       — Не ругайся, — спокойно говорит Патриция.       — А что?       — Некрасиво, — заявляет она и шлепает еще раз.       — Еще раз давай, сильнее, — прерывисто бухчу я, прогибаясь в спине.       — Ты маленькая порочная дрянь, Хаарманн, — почти шепчет Патриция и делает сильнее.       Изогнувшись, я оглядываюсь через плечо назад, на нее. Как ни странно, женщина выглядит спокойной и сосредоточенной — будто не трахает, а автомат заряжает. Вот что значит настоящая профессиональная выдержка.       Меня начинает раздражать мое положение, хочется смотреть ей в лицо, и я резко переворачиваюсь, едва не заехав ступней ей в зубы, и плюхаюсь задницей на ковер, широко раздвинув перед ней ноги.       — Продолжай, — строго говорю я, и Патриция подается ко мне и вновь опускает руку к лобку, второй — скользя мне по влажной спине. Мягкие гибкие пальцы ласково трогают клитор, а затем два проскальзывают внутрь, благо смазки у меня предостаточно. Я притягиваю ее еще ближе, провожу языком по ошейнику, а затем беспорядочно покрываю ее лицо поцелуями, останавливаясь на губах и засовывая язык ей в рот.       — Лиза, — отстранившись, задыхаясь, шепчет мне женщина, — ты же молодая и красивая, неужели не могла найти себе кого-то получше.       — Могла, но захотела тебя. Бывает так, и бесполезно спрашивать почему, — сбивчиво отвечаю я, — и вообще, не говори. Заткнись.       Она затыкается и трахает, глядя то вниз, то мне в лицо. Я жадно разглядываю ее — губы, глаза, волосы, ошейник, подрагивающая грудь, нежный живот, белая кожа.       Лучшее рабочее сотрудничество в моей жизни.       Я кончаю очень скоро и сильно, вскрикивая и падая спиной на ковер, утягиваю ее за собой, и отчаянно целую, зная, что очень скоро все закончится. Раскатывающиеся по телу волны постепенно затихают, и я касаюсь нежнее, впитывая, вдыхая, выжигая на подкорке, запоминая ощущениями и словами. Время истончается и исчезает — я бы не отказалась сейчас провалиться в какую-нибудь кротовую нору, чтобы остались только она и я — жаль, что это невозможно.       Заканчивается все, конечно же, быстро — может, ей показалось не так, но мне всегда будет мало. Высвободившись из моих рук, женщина встает и начинает одеваться, а я кое-как натягиваю трусики и сворачиваюсь на ковре в позе эмбриона, отчаянно желая им и оказаться — чтобы плавать в теплых околоплодных водах своей матери и не видеть этот жестокий мир.       — Ну чего ты разлеглась, вставай давай, — прерывает мое страдание Патриция, и я, повернувшись, смотрю на нее — она стоит в ботинках, джинсах и лифчике и ошейник пока так и не сняла.       — Пиздец мне, вот и разлеглась.       — Не драматизируй. Пройдет.       — Спасибо за поддержку, — фыркаю я и все-таки сажусь, ведь когда-нибудь все равно придется это сделать. Снова нахожу женщину взглядом – кажется, она смотрит на меня с сочувствием.       Медленно одеваюсь, запоздало осознавая, что зря все это затеяла. Да, я занялась с ней сексом, мне было хорошо, я достигла своей цели, но дальше — что? Вряд ли она еще раз позволит до себя дотронуться, а одного раза мне явно недостаточно, так что теперь меня ожидает дичайшая фрустрация, которая неизвестно на сколько затянется. Вряд ли надолго — я довольно быстро отхожу от такого, но пострадать придется. И дело ведь даже не в том, что я хочу ее, дело в том, что мне нужно не только ее тело.       А это значит, что ситуация поистине дерьмовая.       Лучше бы я смирилась и не лезла не в свое дело.       От меня пахнет ею, я чувствую ее вкус и запах на губах, пальцах, бедра липкие от смазки, и я с трудом представляю, как пойду в таком виде и состоянии прощаться с Ойгеном и дружески целовать его в щеку. Нет, надо ехать домой, и чем быстрее — тем лучше.       Пока я занимаюсь рефлексией, Патриция полностью одевается и снимает ошейник.       — Держи, — я беру и засовываю его в сумочку, а в ответ достаю флэшку.       — Прости меня, если что, — тихо говорю я и отдаю флэшку женщине.       — Ладно, мы же договорились, — Патриция пожимает плечами и прячет предмет в карман. — Я бы предпочла какой-нибудь другой обмен, конечно, но получилось так, как получилось.       — Да, ты права, — киваю я и обессиленно опираюсь на стол. Я чувствую себя так, как будто из меня разом выкачали всю энергию.       — Все в порядке, Лиза? — она наклоняется ко мне и изучает взглядом — кажется, даже обеспокоенным.       — Да, — собираюсь я с силами. — Все в порядке. Надо ехать домой.       — Да, надо. Давай я такси вызову.       Сначала из кабинета вышла она, затем, минуты через три — я. Поставила недопитую бутылку и бокалы на подоконник в коридоре, и быстро слилась, никого из знакомых по пути не встретив. Добежала до такси, села — оно было одно на двоих. Не потому что мы поехали ко мне продолжать вечер, а потому что Патриции не нравился мой вид, и она предпочла проследить, чтобы я отправилась домой, а не куда-нибудь еще. Это казалось чертовски трогательным, но мне уже было пофигу. Несуществующая сказка распалась, оставшись в кабинете с бежевым ковром, а я вновь оказалась в реальности, дышащей на меня из открытого окна машины парами токсичного города.       — Можно я тебе позвоню? — спросила я, просто так, ни на что не надеясь, когда мы подъехали к моему дому.       — Если только по работе, — ответила она и даже улыбнулась.       Вот что значит настоящая профессиональная выдержка.              

***

             Романа у нас, конечно же, не случилось — суровая реальность таких штучек обычно не пропускает.       Я не выдержала и ей позвонила, на следующий день, в воскресенье, чтобы сказать, что могу написать за нее статью целиком. Без вознаграждений — мы просто встретимся и поговорим. К моему удивлению, Патриция согласилась.       Никакими романтическими чувствами она ко мне не воспылала — думаю, ей просто стало меня жаль, как жалеют подсевших на наркоту подростков или ребенка, у которого накануне умерла любимая собачка. У меня был острый период интоксикации, и требовалась экстренная психологическая помощь. Она все это поняла и согласилась на совместную работу.       Слишком сильная эмпатия.       Мы много разговаривали — у нее в машине или у меня, о работе, о жизни, о планах и перспективах. Она рассказывала мне — о войне на Балканах, об уничтоженных мирных жителях, о мертвых младенцах, разорванных бомбами, о чувстве собственной беспомощности и сделках с совестью. О мужьях и о нерожденных детях. О газете и о Джуди. О том, что не злится на меня. О том, что скоро пройдет.       Патриция позволила мне коснуться себя только раз, в самую первую после инцидента в кабинете встречу. Мы заехали в лес, и там я долго целовала ее, прямо в машине, нежно и медленно. Ничего больше сделать она не разрешила, убрала мои руки и отвезла домой. Потом закончились и поцелуи — остались одни разговоры.       И где-то на четвертый день я поняла, что меня слегка отпускает. Сильные чувства, которые, как известно, долго не живут — особенно если замешаны на похоти, притупились, и стало легче. Постепенно я начала видеть в ней не плод своей бурной фантазии, не объект вожделения, не фетиш, а живую женщину — хорошую женщину со своей судьбой, с которой мне, увы, было не по пути. Я отвлекалась — раскладывала все для себя по полочкам, медитировала, уделяла много внимания друзьям, частному детективу и работе. Полностью я свое влечение не вытравила — прошло слишком мало времени, но острый период успешно миновала.       С ее помощью.       Никто ничего не заметил — ни детектив, ни друзья, ни Хелен — я всегда умела скрывать свои эмоции.       Статью мы написали вместе, тщательно утаивая мое в ней участие, и Патриция сдала ее в пятницу. После этого я спросила, могу ли еще когда-нибудь обратиться к ней по работе, а она сказала, что, конечно же, могу, но без острой необходимости — лучше не надо.       Я все осознала и отвалила. Она и так дала мне куда больше, чем по всем морально-этическим нормам была должна.       Джуди ее не уволила, похвалила и разрешила работать дальше и развивать интересные ей темы. Хелен долго фыркала и удивлялась, как эта «гребаная мышь» написала такую зачетную статью. Я была вне подозрений — даже богатого воображения моего босса не хватило, чтобы связать меня с «гребаной мышью».       А статья действительно получилась отличной.       Настоящая сенсация.