Разбавитель №3, льняное масло и немного солнца

Мазки, кисти, подмалевок, полутона, тени, рефлексы, грязный этюдник. Вася рисует, без энтузиазма водя кистью по картону, щурясь и желая лишь поскорее закончить. Его руки чисты от краски. В его глазах усталость. Он рисует парк у здания вокзала, возле которого он и живет. Он дожидается ровно неделю, пока краска сохнет, садится на стул напротив мольберта, упирает подбородок в кулак и смотрит-смотрит-смотрит. Отвратительно. Картина красивая, но такая пустая. Мерзко. Парень вскакивает с места, мельтеша по заваленной комнате. Просто ужасно. Он хватает со стола мастихин, кладет картон себе на колени и быстрыми четкими движениями сдирает краску слой за слоем. Цветные катышки и пленочки собираются в комки, падают к ногам, и вот на картоне остаются лишь едва различимые пятна цвета, разводы масла и испорченный грунт. Ручка мастихина от такого истеричного напора не выдерживает, гнется, а потом трескает и ломается, сваливается к ногам. Звездкин смотрит на отвалившееся лезвие инструмента в подсохшей лужице краски на полу, что он никак не может отодрать уже месяц, и что-то ломается уже в нем самом. Васе хочется разодрать ногтями свое горло. Вася просто уже забыл. Забыл, что такое рисовать в удовольствие, забыл, что такое влюбляться в каждую свою картину. Забыл, каково это — быть талантливым. Вася, казалось, уже давно потерял весь талант. Звездкин лежит на полу возле соскобленной с холста работы, перебирает подсохшие комья краски, такой дорогой и уже такой осточертевшей, и бездумно смотрит в потолок. Сколько это уже длится? Он не знает. Когда придет конец? Он думает, что это не закончится никогда. Он, словно уроборос, поглощает сам себя, уничтожает, выворачивает наизнанку, и однажды он сам же съест последние крохи своего я. Он больше никогда не сможет работать так, как работал раньше. Не будет сидеть ночами с чашкой кофе, увлеченно рисуя на телефоне стилусом, не будет уносить с пленэра по целой папке готовых работ, не будет падать в голодный обморок, потому что за рисованием совсем забыл поесть. Ничего этого уже не будет. Он думает, что этот ужас будет длиться вечно. Но он ошибается. Это происходит, когда парень приходит на очередное занятие по курсам масляной живописи. Масляная живопись больше не вдохновляет его, курсы не дарят удовольствие. Все эти академические натюрморты, пленэры, вазочки-чайнички-сервизики-ложечки-скрипочки-цветочки, которые постоянно ставились тут, до ужаса Васе надоели. Но в этот раз все иначе. Ария, их молодая преподавательница, талантливая и красивая, все кружит возле центра помещения, ставит свет, двигает драпировки, вертит голову сидящего на стуле незнакомого парня. Вася лишь вздыхает, понимая, к чему это идет. Рисовать портреты с натуры он откровенно не умеет, и его только раздражает то, как радуется приходу натурщика девушка. Голову раздирает мысль, что сам он больше никогда не сможет так чему-то радоваться. Звездкин ставит на табурет палитру, не спеша открывает и выдавливает из тюбиков комки краски, размачивает кисти, смешивает разбавитель №3 пополам с льняным маслом в старой баночке из-под крема, заранее открывает салфетки. Сначала он даже не видит натурщика за головами других курсантов, а когда они рассаживаются за мольберты, думает даже в первые секунды, что внешность у того скучная и заурядная. Но затем парень ставит в продиктованную Арией позу голову и мягко улыбается, и Звездкин может наконец увидеть его лицо полностью. Вася задыхается и на несколько долгих мгновений медлит, а потом хватает с подставки карандаш. Он еще никогда не испытывал такого восхищения от одной только улыбки. Жесткий грунт картона стачивает острие карандаша буквально за пару минут активного рисования. Но Вася не может отвлекаться на то, чтобы точить его — он просто достает новый, не прекращая быстрых нервных движений кистью руки. Большой палец упирается в картон, пока неправильно зажатый между указательным и средним карандаш мелко и четко прорисовывает наметки головы. С его места раздается скрип грифеля и быстрые штрихи, слишком громкие и спешные в почти гробовой тишине студии, и Звездкина раздражает и смущает, что все иногда заинтересованно смотрят на него. Они не должны смотреть. Это — не экспонат музея и не веселое шоу про художников. Это слишком личное — рисовать нечто столь прекрасное и вдохновляющее, как этот безымянный парень. Это как рисовать свою душу — никто не должен видеть тебя в этот момент. Но никто этого не понимает, и Звездкин уже привык. Вася вскидывает и вытягивает руку, меряя карандашом чужое лицо. В нем вроде бы и нет ничего необычного, но слабое чувствительное сердце художника все равно почему-то сжимается от какого-то давящего ощущения. Чувство прекрасного и интуиция бурлили в голове, с каждой минутой романтизируя незнакомца все больше и больше. Через полтора часа на перерыве расходятся на улицу почти все, а Ария наливает парню чай в белую большую кружку с маленькими акриловыми солнышками, и он тихо смеется с ней о чем-то, откинувшись на спинку стула. А Вася думает, что натурщик и сам похож на маленькое солнышко. Он хочет согреться, он двигает мольберт чуть ближе к экспозиции, чтобы быть в эпицентре тепла. Это дается тяжело — руки и ноги ватные, слабые, ведь Звездкин совсем не занимается спортом, ест раз в день и мало спит. Но художник даже не замечает этого, окрыленный вдохновением. Мазки, кисти, подмалевок, полутона, тени, рефлексы, грязный этюдник. Это просто невозможно. Мазки получаются слишком резкие, слишком грубые, делая из нежных цветов мазню. Звездкин откладывает подальше жирную от масла кисть, быстро макает палец в разбавитель, в горку краски на палитре, перемешивая её, а потом медленным нежным движением проводит по лбу парня. То, что нужно. Вася красит лицо, будто бы ласково гладя его, самыми кончиками пальцев, стараясь потише дышать и закусывая губу. Его руки почти по локоть в краске, краска на лице, шее и свитере, в волосах и на планшетнике. И Вася вновь ощущает себя живым. Говорят, Да Винчи считал кисти слишком грубыми и всегда рисовал дамские лица только пальцами. Искусствоведы уже опознали несколько картин по его отпечаткам. Вася почти что чувствует себя вторым Да Винчи. Стандартное время на выполнение портрета — это три-пять занятий. А Вася же почти закончил свою работу всего за одно. Он выходит из класса самым последним, придерживая грязными пальцами ручку рюкзака и безбожно его пачкая жирными пятнами. Натурщик ушел минут десять назад, а Вася уже скучает по нему, чертовски сильно. В своей съемной квартире-студии этим вечером Вася вновь рисует, как рисовал в последний раз, наверное, около года назад. Вдохновение бьет фонтаном, и он заканчивает несколько заказов в диджитале, отправляет их даже раньше дедлайна, а потом рисует еще и по бумаге, уже для себя. Он водит карандашом по блокноту, и у него почему-то выходит очень много солнышек, летних цветов и спокойный взгляд карих глаз. Ночью ему снится что-то, что он не запоминает, но наутро он чувствует счастье. До следующего занятия Вася едва ли не считает минуты. Он окрылен и вдохновлен, буквально летит в художественную студию, из-за чего приходит туда слишком рано, и помогает Арии расставить свет и вновь повесить фон. Девушка улыбается ему, одергивая края шорт, открывающих тату на бедрах.  — Ты такой счастливый, — восторгается она, болтая ногами, свешенными с края рабочего стола, — Видела твою работу, она очень хорошая! Звездкин впервые за долгое время смеется и искренне её благодарит. А потом забирает работу из каморки и понимает, что нет, недостаточно хорошая. Должна быть еще лучше. Должна быть такой, как и натурщик — трогающей сердце. Он просто обязан сделать её идеальной. Ему не нравится фон, который поставила Ария. Фиолетовая драпировка, подвесное растение в горшке и кусок книжной полки, какая-то меланхолично-темная атмосфера бэкграунда. Это красиво, но это вообще не то, как же она не понимает. Это не дает понять, как ярко натурщик светится изнутри. Это не дает понять, как светится изнутри Вася при одном его виде. Звездкин достает из кармана раскладной нож — новый мастихин он так и не купил — кладет картон на колени и осторожно, чтобы не слишком сильно повредить грунт, счищает фон. Ему вообще не нравится, что он начал рисовать именно на картоне — этот парень был достоин самого большого, дорогого и красивого холста — но зато с него удобно убирать погрешности. Вася не знает, какой фон он хочет. Он просто малюет что-то, из чего в итоге выходит большое окно. Это нелогично — никто не рисует против света, но так по контуру лица и волос парня появляется тот самый внутренний свет, который так греет душу художника. Звездкин смотрит на портрет, встает, отходит на пару шагов и сравнивает. Получилось похоже. Те же черты лица, те же слегка изогнутые в улыбке губы, та же чуть растрепанная прическа на каштановых волосах. Но чего-то не хватает. Вася вновь мерит лицо и задумчиво жует губу. Натурщик даже не двигается, когда Вася подходит ближе, но так, чтобы не мешать никому рисовать, упирается ладонями в колени и просто молча смотрит на его лицо. Парень просто умница — он лишь скашивает на него глаза и даже улыбается еще шире. Звездкину стыдно и неловко, но он все равно продолжает разглядывать чужое лицо, пытаясь через него узнать о незнакомце все. Звездкину кажется, что этот парень должен быть добрым. И искренним. И, возможно, довольно молчаливым. Он не до конца понимает, почему делает такие выводы, но мозг уже работает отдельно от него. Вася садится обратно, берет самую маленькую и мягкую кисть в чуть подрагивающие руки и разводит нужный цвет. Теперь он рисует абсолютно все. Каждый лучик морщинки возле глаз, проблемную кожу на лице, острый кадык, чуть больше оттопыривает уши. Он делает практически ювелирную работу, не замечая ничего и никого вокруг. Не замечая и того, как подходит к концу занятие.  — Ладно, Саш, можешь уже идти, — первое, что вырывает из мыслей — голос Арии, обращенный к натурщику. Сердце замирает, и кисть вдруг останавливается. Саша, его зовут Саша. Вася чувствует такую волну вдохновения, что даже страшно становится. Он уже знает, что исправит в портрете в следующий раз. В другом случае он бы оставил все как есть, ведь картина по сути уже готова, но сейчас он хочет сделать все идеально, так, как не делал уже давно. Звездкин быстро собирает вещи, а затем смотрит на свою баночку с растворителем, уже совсем грязным и вязким. Он был так окрылен, что даже не думал о том, чтобы его экономить, но это ведь уже неважно. Вася выходит на улицу, огибает здание студии и выплескивает негодный растворитель на бетон возле люка, провожая его сожалеющим взглядом. Одна бутылка масла стоит около трехсот рублей, разбавителя — под двести, а денег сейчас практически нет. Сзади вдруг слышится покашливание, и Звездкин испуганно вздрагивает, оборачиваясь. Саша смотрит на него из окна, опершись о подоконник локтями и высунув голову и плечи наружу. Он улыбается так солнечно и добро. У Васи сводит дыхание в который раз за день.  — А я видел, что другие растворитель в клумбу выливают, — любопытно начинает натурщик, заставляя Звездкина расплыться от одного лишь звука его низкого голоса, — Почему ты не делаешь так же?  — А… так это землю же отравляет, — неуверенно пожимает плечами Вася. Парень понимающе кивает, высовываясь еще больше из окна и усмехаясь.  — Ну да, он так воняет, что я сам скоро отравлюсь. Вася оскорбленно сводит брови.  — Он не воняет, он пахнет! — восклицает художник, — Елочкой, между прочим. Натурщик смеется, машет на него рукой и скрывается обратно в здании, бросая быстрое прощание. В Барнауле в этот день солнце скрыто за тучами, но Васе хватает света его личного солнца, собранного глубоко в груди. Звездкин приходит домой, впервые за неделю нормально и полноценно ест, а потом вновь работает-рисует-рисует. За шкафом у него раньше стояло пять чистых картонок на всякий случай, и он заполняет их все за этот небольшой промежуток между первым и вторым занятием. Вася чувствует себя самым счастливым. Но все-таки чего-то для полного счастья ему, наверное, не хватает. Точнее, кого-то. Ему снятся сны, где он перебирает Сашины волосы, рисует акварелью у него на лице. Как делит с ним свою квартиру-студию, как они спорят, кто сегодня будет спать на диване, а кто на кровати, как спят потом вдвоем, так ничего и не решив, как Вася бесконечно много его рисует, выражая все эти чувства. Наверное, он мечтает о чем-то ненормальном, но мечтает так сильно и искренне, что даже болит голова. На следующем занятии Звездкин заканчивает лицо и берется за глаза. В них явно что-то не то. Они получаются у него просто глазами, в них нет ничего характерного, просто темный цвет и блики. А ведь в глазах натурщика, кажется, отражается само лето. Вася пытается понять это лето, пытается его поймать и зарисовать. Все три часа он ковыряет глаза, перерисовывая их раз за разом, а потом на него вновь падает вдохновение. На коротком перерыве Саша поднимает глаза прямо на него, щуря их и смотря в упор. У Васи чуть не выпадает кисть, ему становится неловко за свое грязное лицо, большие очки, крашенную челку, худобу, абсолютно за все, потому что он ведь и на десятую не так прекрасен, как натурщик. А потом натурщик улыбается, и Вася понимает, что даже не на одну двадцатую.  — Ты так усердно рисуешь всегда, — все смотрит и смотрит Саша, подпирая голову рукой.  — Пишет, а не рисует, — мерзко поправляет одна девчонка за соседним мольбертом, и Звездкин смотрит на нее недовольно — он совсем не любит это вычурное слово «писать».  — Рисую, — поправляет её Вася, потирая рукой глаза, а потом неловко обращается уже к парню, — У меня просто вдохновение.  — Мне нравится, как ты работаешь, — улыбается ему натурщик. И в доброй искре его глаз Звездкин видит то самое, что он все упускал на портрете. Он вновь берется за тонкую кисть, быстрее, пока не забылось, зарисовывая это неповторимое выражение глаз. В них что-то такое, неуловимое, но чертовски важное. Вася чувствует на себе этот взгляд, пока дорисовывает портрет. Он хочет забрать готовый портрет в этот же день, но, к сожалению, масляной краске нужна целая неделя, чтобы нормально высохнуть. Васе приходится вновь оставить картон в каморке студии. Дома у него весь день мелко дрожат пальцы и сводит ноги. Он закончил, он действительно закончил эту работу, и теперь в душе стало как-то пусто. Неужели и вправду ему теперь придется начать что-то новое, а натурщика он больше никогда не увидит? Вася чувствует себя неудовлетворенно. Всю неделю он ходит рисовать на улицу, что-то выводит в блокноте, на планшете, делает заказы. Вроде бы что-то и выходит неплохо, но все равно, ему не хватает Саши. Просто его присутствия в своей жизни. Звездкин понимает, что он помешан. Болен. Но ему так страшно, что теперь все вернется в прежнюю колею. Он не хочет потерять возможность рисовать снова. На следующем занятии Вася чувствует себя странно. Саша просто сидит на прежнем месте, окруженный курсантами, уже заканчивающими работы. Это последнее занятие с этой натурой. Тот, кто не успевает, будет вынужден дорисовывать дальше по фотографии. Но Вася уже не сможет по фотографии склеить свою разломанную душу. Он сидит в другом углу, рассеянно водя карандашом по новому холсту, не особо вникая в суть своей новой работы. Ария поставила новый натюрморт с коровьим черепом, но Звездкину на этот коровий череп откровенно наплевать. У коровьего черепа нет души, нет больших темных глаз, искренней улыбки, он не светится изнутри, не заставляет сердце художника трепетать. Он то и дело косится на натурщика, иногда пересекаясь с ним взглядами. Вася понимает, что не должен потерять его. После занятия Вася сваливает свой пенал в рюкзак и подрывается с места. Он так и не начал новую работу цветом, да он даже и не думает о ней. Художник подхватывает сумку и картон с портретом и выбегает из аудитории, даже не убрав за собой мольберт. Времени на это попросту нет. Натурщик ушел только что, и Вася торопится выйти во двор, чтобы успеть найти его. Он видит Сашину спину невдалеке от здания студии и почти что бежит следом за ним.  — Постой! — восклицает он, уже почти догнав парня. Саша оборачивается, удивленно смотря на него, упершегося руками в колени и тяжело пытающегося отдышаться. Слабость в организме отступает медленно, и Вася лишь спустя десяток секунд неловко поднимает глаза на парня, но натурщик лишь улыбается ему, как и всегда. У Звездкина дрожат колени, пока он проходит ближе, быстро протягивая парню его же портрет. Перед тем, как отдать его, Вася бросает на картон последний взгляд. Он провожает картину, свое созданное с такой любовью дитя, сожалеюще вздыхая. Работа идеальна. Цвет, мазки, пропорции, сочетания, фон, рефлексы: идеально просто всё. Саша на ней тоже идеальный. Художник чувствует себя усталым и счастливым.  — Это… мне? — непонимающе переспрашивает парень, перенимая из его рук холст.  — А ты видишь тут кого-то еще? — неловко фыркает Вася, уводя взгляд. Натурщик переворачивает работу к себе лицом, удивленно оглядывая её, проводя вдоль рельефных мазков кончиками тонких пальцев. Он поднимает на художника восхищенный взгляд, а потом вдруг протягивает картину обратно.  — Нет, это прекрасно, но я не могу взять, — виновато поджимает парень губы, — Ты так над ней старался. Звездкин хмурится и неуверенно забирает свою работу, прижимая её к груди. Вася думает, что по возможности отдаст её позже, а сейчас важно другое. Он чувствует, как вдохновение бурлит в нем от одного лишь присутствия Саши. Он не может потерять это.  — Слушай, можно, я тебя еще как-нибудь нарисую? — спрашивает Звездкин, боясь поднимать глаза на свое солнце, нервно моргая и сглатывая. Саша молчит недолго, и Вася все-таки вскидывает на него голову, видя, что тот лишь мягко ему улыбается. Парень протягивает руку вверх, вдруг прикасаясь к щеке вздрогнувшего художника и проводя ею дальше, зарываясь в волосы. Звездкин чувствует, что его сердце сейчас просто разорвется.  — Как ты умудрился испачкаться краской, ты же ей сегодня не рисовал? — смеется натурщик, заставляя Васю счастливо улыбаться.  — Я не очень аккуратный, — жмет плечами художник, — Так что по поводу рисунков?  — Да, конечно, у меня вторая половина дня всегда свободна. Саша вновь улыбается. А потом достает из своего рюкзака маркер и мелко-мелко пишет на обратной стороне картона свой номер телефона и имя в вк, а потом смеется и все-таки растирает краем рукава рубашки развод от краски на чужой щеке. А Вася чувствует, как развязывается тугой узел эмоций в груди. Как легче становится дышать. Они теперь видятся почти ежедневно. Сначала Вася действительно только лишь рисует, приглашая парня в свою квартиру, максимум — иногда наливает чая, но потом они уже начинают вместе гулять и просто проводить свободное время. Звездкин до ужаса влюблен и вдохновлен рядом с Сашей. Ему хочется рисовать почти постоянно. Но еще больше ему хочется просто быть с парнем. Сначала он делает еще несколько портретов в разных ракурсах, потом скетчи в полный рост в блокноте, а потом уже крупные сюжетные работы. Присутствие Беличенко для этого уже не необходимо — Вася запомнил его лицо до мельчайших подробностей и рисовал по памяти, но встречи с Сашей были нужны для вдохновения. Большую часть времени со своим новым другом Звездкин просто разговаривает и развлекается, а потом, когда тот уходит, садится за стол и влюбленно выводит его образ. Но ему нужно больше деталей. Сначала натурщик отказывается позировать ему обнаженным, но со временем сдается, не выдерживая выражения чужого умоляющего лица. Он раздевается неуверенно, стягивает джинсы с носками, аккуратно расстегивает рубашку, снимает боксеры. Вася жестом останавливает его, когда тот тянется скинуть с себя и рубашку, оставляя его смущенным и полуголым. Саша неловко и много шутит, пока Вася его зарисовывает в большом блокноте А4. Васе тоже неловко и неудобно, но он хотя бы может уткнуться в бумагу, а у Беличенко нет обходных путей. Звездкин пытается смотреть на него не слишком уж откровенно, но все равно пялится. Это же просто рисунок, такой же, как и любой другой, да и это не первая его обнаженная натура. Но, несмотря ни на что, работа получается настолько гомоэротичной, что с тем же успехом Звездкин мог бы просто написать на асфальте большими буквами «Я люблю мужчин», но Беличенко все равно ничего не говорит по этому поводу, лишь хвалит рисунок. Беличенко, кажется, слепой. Он не видит очевидного. Но Вася еще слепее из-за своей влюбленности. Он не хочет ничего видеть. Звездкин не выдерживает. Он откладывает в сторону блокнот, подаваясь вперед, и неожиданно даже для себя целует Сашу в губы. От этого что-то будто рвется в душе, заставляя болезненно зажмуриться. Ему неловко, страшно, а еще он не очень-то хорошо умеет целоваться, но зато Беличенко, кажется, более опытен. Он отвечает ему, все еще полуголый и слишком красивый, вплетает пальцы в волосы и смотрит так, будто это Вася здесь прекрасное произведение искусства, а не он сам. Парень валит Сашу на красиво разобранную для заднего фона кровать, хватает за тонкие запястья, целует шею, проводит носом по виску. Васе кажется, что в нем слишком много чувств, чтобы уместить в себе их все. Слабое сентиментальное сердце будто бы сводит спазмом, и он сильно жмурит глаза, упираясь лицом в чужое плечо. И сейчас Вася даже не может думать о каких-то рисунках. Саша ненадолго подвинул творчество в списке его приоритетов. Он стал важнее. Они засыпают в одной постели, и Саша обнимает парня так крепко, что у Васи приятно сводит сердце. Утром по лицу Беличенко скачут матовые блики летнего солнца, проникающие сквозь слишком короткие шторы в квартиру. А Вася впервые чувствует в душе то самое ощущение полноты. Абсолютного спокойствия и полного удовлетворения. Чувствует счастье. Чувствует окрыляющую любовь и нежность. Чувствует, как ярко ему светит его новое солнце, но совсем не то, что взошло сегодня над всем Барнаулом, а его личное.