Притворись, что умеешь танцевать

Андроид РК900 довольно удачная модель в линейке Киберлайф, Гэвин Рид не может этого не признать. Самообучаемость — фееричная, исполнительность — не придраться. И если в первые недели (пусть и будучи изначально блядским девиантом благодаря вездесущему Коннору) он еще допускал незначительные промахи в имитациях человеческого поведения, то спустя какой-то месяц даже его довольно топорная мимика приобрела целый ряд новых оттенков. Ну, по крайней мере, позволила воспроизводить куда более широкий спектр эмоциональных симуляций, нежели «мне глубоко похуй» и «я перешел в режим убийцы, вам пиздец». Да что уж там, он начал выдавать максимально точные реакции и на простую человеческую бытовуху, едва Рид успел смириться с наличием тупорылой машины на законном месте своего напарника. Дружеская поддержка тяжелой механической ладонью на плече, когда всё безнадежно летит в пизду: «Всё будет в порядке, детектив Рид». «Нет, не будет, блядь». Хотя все равно почему-то становится значительно легче. Едва дрогнувший уголок рта: «Он думал, мы его не выследим. Вы отлично проявили себя, детектив Рид». «Чего глумишься, сука пластиковая?» Впрочем, именно Гэвин предложил устроить засаду в этих развалинах, где недалекий ублюдок так глупо спалился. Но сраную железку это точно никак не касается. Да. «Служба доставки ошиблась с сортом кофе. Я добавил чуть больше молока, чем обычно. Надеюсь, вы не заметите разницу». «Никто тебя не просил! С такой работой любую хуйню выпьешь без лишних выебонов!» Тем не менее, напиток на вкус гораздо мягче, а бодрит не хуже прежнего. Только жестянке совершенно не обязательно об этом знать. У РК900 отваливается все, что могло отвалиться, и из нутра обильно сочится тириум, сопровождаемый переливом мелких искр на моментах пробоин. Лицо перекошено, правый оптический блок вышел из строя, вывалился с корнем, и глазница робота теперь зияет темным провалом. Но механические губы упорно съезжают в жуткую улыбку, которая, вероятно, призвана приободрить: «Я в порядке, Гэвин, вам не стоит так переживать. Меня быстро починят. Главное, что вас не задело. Ваша сохранность в приоритете». «Да никто не сомневался, что тебя соберут заново, металлолом ходячий. Но все равно, блядь, нехер лезть, куда не надо. Без тебя обошлись бы превосходно, терминатор недоделанный». И все же дрожит что-то под коленками от мысли, что его, этого внезапного девианта, могло размолотить на запчасти, превратив в хлам, не подлежащий восстановлению. Исчез бы раз и навсегда, а на вакантное место прислали бы очередного андроида, верного протоколам Киберлайф. Такого, который не стал бы рисковать собой, спасая жизнь какого-то там копа. Который блестяще выполнил бы задание, не размениваясь на сантименты по поводу самонадеянных людей, прущих с танковым упрямством на линию огня. Или это всё и так было в его программе? Мог ли Гэвин хоть что-нибудь из этого потерять? Да был ли хоть один из этих «душевных» порывов самобытным? Или все пиздеж? Просчитанные установки, глубоко засевшие в процессоре этих совершенных кукол… Вопросы не исчезают, хаотично носясь внутри черепной коробки встревоженными, укушенными в жопу ужами, даже когда едва уловимыми касаниями силиконовый язык проходится по его коже. Скользит сладкой вибрацией от груди к паху, уделяя особое внимание «блядской» дорожке волос ниже пупка, прерываемый разве что хриплым, звенящим шепотом: «Расслабься, Гэвин, я сделаю тебе хорошо». «Хорошо?» О да, Гэвину хорошо. И уже не в первый раз в постели с андроидом. С данной конкретной моделью РК900, которую уже давным-давно зовут иначе… — Кейн, блядь, — стонет он на выдохе, захлебываясь, и никак не может отделаться от ощущения, что его жестоко наебали. Потому что это самый понимающий из всех людей — вовсе не людей? — в его окружении. Самый заботливый. Самый умелый любовник. В чем вообще он был не самый? В чем он хотя бы потенциально мог быть хуже? Он был идеален. Более того, он был идеален для Гэвина Рида. Но даже у него, такого совершенного, был один серьезный недостаток. РК900 не был человеком. То есть Кейн — да, именно так. Кейн не был человеком. И Гэвин ни на секунду не мог об этом забыть. Ох уж эти роботы, эти идеальные механизмы, изначально учтиво подсунутые человечеству в качестве подстилок, чтобы не выебывались лишний раз, чтобы заткнулись и возрадовались. Что от них было ждать? Нерадивый муженек изменяет? Так забирай себе мужа из пластмассы, который изначально должен был стать твоим садовником. Но у него же есть резиновый хуй, почему бы не использовать по назначению? Осточертела жена, которая пилит тебя день и ночь за мельчайшие прегрешения? Шли ее куда подальше, возьми себе электронную девочку, готовую не только исполнить все твои сексуальные желания, но и прибраться в доме. А что? Они для этого и создавались, если верить интервью с лоснящимся от осознания собственной гениальности Элайджей Камски. Технический прогресс, такое дерьмо не остановить. Вот только кто мог предположить, что сраные роботы начнут выебываться? Претендовать на признание равных прав с людьми? Совсем охуели! Охуели в край, и это говно ни в коем случае нельзя было поощрять. Нельзя, нельзя, нельзя. Гэвин знал, Гэвин помнил об этом до зуда в висках и щекотки в паху. И не упускал ни единой возможности напомнить тем, кто, очевидно, успел проникнуться нездоровой «любовью» к пустышкам и абсолютно об этом позабыть. — Они же не люди. Блядь, они же не люди нихуя, — орет он в очередной раз Хэнку, который лишь прищуривается настороженно в ответ и огорченно вздыхает. Будто он осознал нечто, для чего Гэвин слишком туп. Не дорос еще, не созрел. А только моргает, как дебил, матерится, но не может постичь. — Ты прав, Гэвин, — произносит Хэнк вдруг, скрестив руки на груди и многозначительно хмыкнув. — Они — гораздо лучше. «Гораздо лучше?» Гэвин бы заржал, если бы глотку не пережало так крепко накатившей грустью, жалостью и презрением к самому себе. Именно. Они — гораздо лучше. И в этом заключается главная проблема. Ебаные машины, придуманные каким-то выскочкой, — идеальные. Хотелось бы сказать, идеальные до мозга костей, но по итогу идеальные до последнего контакта материнской платы. Идеальные до самого основания тириумного насоса. Глядя на них, так или иначе, начинаешь отчетливо замечать собственные невосполнимые проебы. Видишь фальшь в них, видишь фальшь, блядь, в себе. Знаешь, что это всего лишь подделка, которая может практически всё. Которая лучше тебя буквально в каждой ебаной мелочи. И которая, к сожалению, только притворяется живой, даже если очень успешно. Они — не настоящие. Суррогат, красивая издевка, искусственное бездушное нечто. И это знание невозможно игнорировать. Как паршивый привкус, который, сколько ни сплевывай, все равно будто впитался в язык, нёбо, горчит в глотке, разъедает пищевод и оседает блевотным отвращением в желудке. Да, от этого привкуса не избавиться, даже стерев подчистую наждачкой всю ротовую полость, разодрав в кровь каждый гребаный вкусовой рецептор. Но зато его можно запить. Гэвин редко страдает такой хуйней, но если — да, то надо оторваться по полной. Ром — залпом несколько глотков. Повторить еще с десяток раз — до раскаленной колючей проволоки, безжалостно стягивающей что-то внутри, до слабости в ногах и до мурашек в затылке. Отставить бутылку в сторону, но тщательно запомнить воспаленным, взбудораженным алкоголем разумом конкретное место. Вернуться однозначно после, отхлебнуть еще и еще, пока не перегорит что-то в вестибулярном аппарате, размазывая и отрубая к чертям мозговую деятельность. Ром бунтует в желудочном соке, требуя музыки. Гэвин как никогда настроен танцевать и не намерен себе в этом желании отказывать. Что-то смачное, томное и мелодичное разливается в воздухе, и хуй знает, каким мистическим образом это оказалось в его, без всяких сомнений, изрыгающем брутальность плейлисте, но сейчас не хочется спорить. Сразу простреливает пронзительной патокой, вынуждая покачиваться в такт, рисуя плечами и бедрами неуверенные восьмерки. Руки сами собой вскидываются в каком-то до уебищности неуместном, даже молящем жесте, спадая совершенно нелепыми и очень косящими под робота движениями обратно в район талии. Это что еще за зачатки тектоника времен… детского садика? Заезженного и до отвращения олдскульного. Ха, скорее уж времен ясельной группы. Гэвину смешно от себя самого, и он больше не делает так. Весь отдается распаляющим волнам, захватившим управление над линией кистей и предплечий. Прогибается в пояснице, оседая пятой точкой практически до пола. Почти уморительно, был бы он чуточку трезвее, а так ему даже нравится, он чувствует себя необычайно гибким, и оттого так издевательски-сексуально, даже по собственным меркам, ведет бедрами в стиле восточного танца, заканчивая это безобразие маневрами рук в пародии на обдолбавшуюся Клеопатру. Если разобрать на части, наверное, это катастрофически ужасное сочетание движений, но Гэвину классно, и все остальное не имеет значения. Он следует за ритмом, уже совершенно не отдавая себе отчета в том, какие движения воспроизводит. Срастается с музыкой так, что ему самому больше ни капельки не смешно. И он готов вдарить по ебалу любому, кто посмеет начать ржать над тем, что он делает. С вертухи, не думая о последствиях, доверяя влезшим на трон в его голове куражу и адреналину. — Я не знал, что ты умеешь так двигаться, — произносит до боли знакомый голос достаточно громко, чтобы Гэвин открыл глаза, неловко фокусируясь на фигуре в дверном проеме. Этот голос не ржет, он скорее крайне расстроен и — бля, ну будем честны, этот факт явно придумало его охуевшее самолюбие — звучит восхищенно. — Люди полны сюрпризов, — отвечает Гэвин, смачивая глотку новой порцией рома, который с готовностью прыгает в ладонь из того места за диваном, где его предусмотрительно оставили дожидаться своей минуты. — Андроиды нет? — можно угадать, даже не вглядываясь в тени, что по всем законам золотого сечения его надменно изогнутая бровь сейчас выглядит идеально. Так идеально, что челюсти заранее сводит фантомным отвращением. Или это все ром? Хуй знает. — Хочешь сказать, ты умеешь танцевать? — усмехается Гэвин, уплывая всем корпусом в диктаторский ритм, орущей из планшета в самые современные колонки максимально охуенной песни. — Я могу загрузить соответствующий пакет данных. — Кто бы сомневался. Гэвин усмехается снова. Дико, противно для самого себя. Потому что… так и ожидалось. Предсказуемо идеальная сука. — Если ты не хочешь, я не буду этого делать. Последнее время мне становится все труднее понимать, чего ты хочешь, — произносит Кейн крайне серьезно, но Гэвину отчего-то становится все труднее удержать тупорылый смех. — Программа даёт сбои? — все же хохочет Рид, откидывая голову назад, хотя смех выходит надрывный и горький. «Я просто хочу, чтобы ты был настоящим. Живым. Человеком. Чтобы мне не приходилось давиться этой чушью про роботов, у которых есть душа. Чтобы я не ощущал себя больным ублюдком из-за того, что испытываю к тебе что-то». Рид делает еще один приличный глоток, едва не захлебываясь. — Гэвин, — зовет Кейн. Что «Гэвин»? Он уже тридцать семь лет «Гэвин». У него есть прошлое, детство и юность, бескомпромиссный период взросления. Есть все эти мерзкие малолетки из группы детсада, получившие свои порции каши в волосы. Есть эти дебильные одноклассники, с одними из которых они бросали учительский журнал в шахту лифта, предварительно удалив с сервера электронную копию. Не осознавая последствий. А с другими дрались портфелями, уссываясь над тем, как красиво брызгает осколками окно, в которое улетела чья-то сумка. Есть крепкая отцовская рука и его не менее крепкий кожаный ремень, нещадно хлеставший его по жопе в качестве неотвратимого последствия. Есть запах ужина в честь дня благодарения, когда упорно приходилось изображать из себя примерного мальчика перед кучкой дальних родственников. Есть все эти запахи дешевых духов одноклассниц, с которыми доводилось обжиматься за школой. Недокуренные и быстро затоптанные безжалостной подошвой бычки сигарет, лишь бы не спалиться перед настырным учителем. Есть соседский пес, отлично ловивший мяч и однажды сбитый своим же пьяным хозяином. Паршивые боевики и с трудом добытое друзьями пиво в кинотеатрах вместо скучных уроков. Столько всего… Какие дурацкие, разбросанные потертой мозаикой воспоминания. У него есть разбитые костяшки и искусанные губы, когда все не выходило так, как надо, в то время, когда пришло неизбежное осознание, чего ему хочется в этой жизни достичь. Когда приходилось рвать жопу и впихивать в себя за ночь несколько архивов данных во имя образования. Становиться лучше, сильнее, быстрее, умнее этих уебков. Чтобы занять свое место, стать копом. Научиться драться, стрелять, расследовать. Этап за этапом, шаг за шагом… А в этого говнюка все загрузили разом. Он был создан с сознанием взрослого человека, никаких детских воспоминаний, никаких этапов становления, никаких «до». Все можно скачать, все навыки можно загрузить. Все чувства можно симулировать. Может, Гэвин тоже был бы «гораздо лучше», если бы жизнь не наставила ему синяков, не оставила шрамов по всему телу. Отметин, которые не стереть регулировкой скина. Изъянов, которые не исправить посещением лаборатории Киберлайф. Может, он смог бы даже превзойти этих совершенных ублюдков. Но не довелось. И вот они снова в прямой конфронтации. Потому что Гэвину так хочется, и потому что Кейн понятия не имеет, что они в ней находятся. Он с удовольствием и горечью наблюдает за тем, как его андроид растерянно приоткрыл рот. Умиляется тому, что это механическое недоразумение вообще так умеет. Что, не справляются электронные мозги, не могут построить алгоритм? Почему ему не похуй на тот факт, что он машина? Почему Гэвин не может просто забыть об этом? Все люди занимаются самообманом. Почему он не может просто отказаться от этого? Почему все равно хочет его? Чувствует к куску пластика такие щемящие сердце чувства? Латентный ксенофил, вот кто он. Гэвин вздыхает, сдается. Он проиграл уже давно, когда первый раз подумал, что его напарник-робот не лишен остроумия. Что у него невероятные глаза. Что родинки на скине — это сексуально. Когда в первый раз поцеловал эту полимерную, равнодушную, неживую суку, и едва не сошел с ума от желания сделать что-то похлеще и посерьезнее. Когда первый раз трахнулся с роботом, когда первый раз разложил это чудо на собственной кровати и взял в рот его бесполезный пластиковый хуй, потому что очень этого захотел. Когда этот идеальный механизм взломал его грудную клетку и влез туда целиком, затыкая все доводы разума. Даже если это ложь, то она чувствуется настолько реально, что от этого даже больно. И больно от этого растерянного взгляда, которым Кейн продолжает его сверлить. — Иди сюда, — Гэвин говорит тихо. Да и музыка забивает любой звук, но он знает, Кейн уже подкрутил настройки, чтобы отчетливо слышать все, что он скажет. — Не смей ничего скачивать. Будем учить тебя танцевать. Кейн подходит медленно, настороженно, словно ожидая очередной подлой выходки, выпада исподтишка. И не зря. Потому что Гэвину нравится вести себя непредсказуемо, вводить в ступор эту глупую машину. Издеваться вот так, будто там в пластиковых внутренностях есть какие-то чувства и тоже есть настоящая боль. Будто робот умел его любить, будто Гэвин мог заставить его страдать. Как же это смешно-то, блядь. Просто оборжаться. А самое уморительное, что он чувствует вину, когда Кейн вот так смотрит на него. Чувствует вину, раскаяние, и не знает, как остановиться, и что ненавидеть больше: свой разум, свои чувства или своего робота. Гэвин не хочет его потерять, но не может перестать вести себя как сука. Гэвин хочет, чтобы его никогда не было. Или чтобы он был человеком. Или… В пизду, он уже сам не способен понять, чего хочет в принципе. Но на данный момент его вполне устроит сделать еще пару глотков рома, возобновить музыку и показать Кейну мастер-класс, заставив повторить каждое свое движение, как кривое зеркало. Гэвин отпивает еще, вцепившись в основании бутылки с силой, которая должна была расхуярить ее на кусочки. Но стекло почему-то устояло. Зато горло горит, а еще горят ребра и где-то глубоко внутри. Приятно, щекотливо, пряно, обещая выжечь все дотла. Достаточно. Он аккуратно снова ставит бутылку на пол, делая шаг вперед. Научить робота танцевать, ха? Это практически вызов, возможность притвориться, искренне поверить на секунду, что между ними нечто реальное. Не просто пошлая самовлюбленность в отражении, потому что Кейн все схватывает налету и легко сможет повторить увиденное. Что их отношения нормальные, где один развивается по своему вектору под влиянием другого, не копируя досконально, не полагаясь на всезнающую оперативную память, не скачивая данные из всемирной сети. Просто притвориться. — Что мне делать? — спрашивает Кейн, и Гэвин практически видит, как стопорится его алгоритм, гудят процессоры глубоко внутри, перегреваясь. Гэвин сказал бы ему «будь собой», но это значило бы: следуй блядской программе. Той, которая предусматривает сбор информации, загрузку данных, идеальное поведение. Но Гэвин жаждет сбоев, жаждет ошибок. Ему нужно, чтобы Кейн был таким, каким он мог бы быть, если бы родился человеком. Из плоти и крови, а не собранный из исправно функционирующих микросхем. Никакой позорной, до тошноты «совершенной» программы. Пусть покажет свои изъяны, пусть просядет FPS, выставляя нехилый счет амортизационных начислений. Пусть робот ведет себя как робот в самом грубом черновом варианте, спотыкаясь о нелепые баги, и на самом деле только это сможет максимально приблизить его к неидеальным людям. Больная игра, но Гэвину жизненно необходимо увидеть эту механическую ублюдочность оригинальных прототипов, эти действительно далекие от идеала попытки симулировать человеческое поведение, раскрывающие все уловки и сводящие на нет попытки выдать себя за нечто иное. «Покажи мне то, чем являешься, — и это будет куда лучше того, что я привык видеть обычно. Может, я смогу снова безболезненно дышать». Взрывающий заебавшие шаблоны андроид, который не справляется со своей примитивной человекоподобной функциональностью. Никакой искусственной, сбивающей с толку шелухи и оскароносного подражания мясным оболочкам, как на лицах его пластиковых собратьев. Гэвину очень хочется довести Кейна до такого состояния, запутать всю доступную ему информацию в громадный клубок неизбежного провала и рассмеяться, как последняя сволочь, тыкая пальцем в лишенное скина, будто освежеванное лицо машины. Довести до короткого замыкания, чтобы его блядская искуственная кожа постоянно катастрофически сбоила по всему телу, словно нанесенная дрянной краской, дешевой и вульгарной до безобразия, такой, которая слезает слоями, вздувается пузырями, обнажая убогую шероховатость изначального полотна. Но этот пластиковый говнюк в любой момент готов выдать новую, чистую, до боли совершенную кожу, как гребаный хамелеон. Тупой кусок пластмассы, твои синтетические выступы на плечевом суставе, твои безукоризненные стыки на белом прочном каркасе, твоя мерно гудящая грудная клетка и сладкая имитация жизни на месте человеческих лопаток, твоя нестареющая личина, которой не страшны время и болезни, под которой нет замедляющейся, сворачивающейся крови, гниющего мяса и потертого скелета… Даже когда из твоего туловища торчат вывернутые наружу кишки-провода, когда из вспоротых полимеров сочится голубая кровь, даже тогда ты не можешь стать менее совершенным, менее превосходным и превосходящим людей. Сука ты такая. «Обмани меня сейчас так, чтобы я поверил и не смог предать эту веру даже к моменту заката своей жизни». Это что-то из песни, очевидно. Не из этой, так из другой. Или высокоградусная отрава заставляет мозг генерировать сентиментальщину, потому что Гэвин никогда не подумал бы такую чушь. Становится все смешнее, но лицо уже даже не способно передавать эмоции, оно уплывает вслед за музыкой и реками рома в его венах в кривую пантомиму, готовую вот-вот выстрелить по глазам и ебануться в соленый уродский водопад. Может, он напился достаточно, чтобы упасть на пол, развалиться на части, как разодранная в клочья марионетка, и зарыдать от жалости к себе. Чтобы привлечь внимание. Чтобы запомнить эту трогательную ерунду, сохранить где-то глубоко в душе и вытаскивать потом на свет в самые темные моменты, веруя неукоснительно: тупая машина обняла его такого разбитого и ужратого, вытирала слезы и целовала веки, гладя по затылку, выдавливая каждым прикосновением затопившую его желчь, потому что этой самой глупой машине не все равно. Потому что у этих идеальных андроидов даже сердца и сочувствия всегда будет значительно больше, чем у таких мудаков-людишек, как Гэвин Рид. Интересно, как громко ржал Камски, когда сумел ввернуть в механическую программу этот изящный штрих? Так и хочется сказать: «Ты — худшее, что случалось со мной в жизни». Но вместо этого… — Люблю тебя, — шепчет ром, вырываясь изнутри каким-то нездоровым шепотом, когда Гэвин прижимается к Кейну, так и не ответив на его дурацкий вопрос. «Не надо ничего спрашивать, идиот. Не надо. Давай просто как два дурака схватимся за руки, и я буду делать то, что захочу, а ты будешь пытаться угадать, что будет дальше, и мне будет становиться все лучше от выражения этого недоумения на твоем лице». Гэвин хватает Кейна за шею, едва ли не повисая дикой обезьяной, лишь бы отвлечь от того, что только что сказал. А уж тем более от того, что подумал. Припаивается к поддерживающей извечно комфортную температуру пластмассовой плоти, сплетая вместе пальцы в замок и заставляя кружиться по комнате под звуки чего-то по-наркомански захватывающего, то и дело путаясь в нетрезвых ногах. — Гэвин, я правда не понимаю… — не унимается глупая машина, тормозит, выкручивает вдохновляющий долбоебизм до настроек унылой и жестокой реальности. А есть программа опьянения для андроидов? Если нет, то ее явно не помешает разработать. Гэвин точно будет в первых рядах на предзаказ. — Заткнись. Не порть момент. Мы танцуем, тупица, а не разговариваем. Просто повторяй за мной. Он отрывается решительно, отходит назад, перестраиваясь с заунывных пиздостраданий на волну порочной музыкальной опьяненности. Выбрасывает правую руку вперед, перебирая пальцами, будто пытается схватить нечто невидимое в воздухе — представляет мысленно, что это ворот футболки Кейна, — и тянет его с усилием к себе. Кейн остается неподвижен, и Гэвин ожесточенно цедит сквозь зубы: «Ну же, давай! Повтори! Сука, повтори!» Рид уверен, что его устроит любой расклад: пусть бы андроид подыграл и сделал вид, что его притянуло за ворот ближе, или повторил, как и запрошено, с зеркальной точностью его собственное движение, или лучше сделал нечто подобное, но в крайне кривой роботизированной манере, обнажая несовершенство изначальных протоколов. Это неважно, они танцуют, он учит машину танцевать, даже не умея этого, и это величайшее новаторство, до которого доходил его мозг. Почему никто еще не хлопает в ладоши и не кричит «браво»? Но почему-то легкая горечь все равно ударяет под дых, когда, как в замедленной съемке, андроид делает абсолютно то же самое, что сделал он, даже используя ту же самую руку. Не зеркальное отражение, но абсолютное копирование. Гэвин почти кривится, но вдруг пальцы Кейна ускоряются, во многом превосходя возможности отсталых людишек, и робот явно добавляет движению агрессии. Гэвин фыркает, довольно кивая, но не позволяет заплетающемуся языку высказать что-то поощрительное. Этот говнюк все равно угадал, чего Гэвин от него хотел, хотя даже сам Гэвин этого не знал. Черт возьми, он в самом деле идеальный. Похуй! Музыка требовательно взывает продолжать. Гэвин делает то же движение левой рукой, с удовольствием наблюдая за тем, как двигается его робот. Теперь дальше и глубже, перекатываясь с носка на носок и добавляя во все происходящее бедер. «Бедра не лгут,» — всплывает дурное в голове, вызывая смешок. Так говорила еще его инфантильная тетка, цитируя какую-то попсовую песенку своей молодости. Та единственная адекватная тетка среди всех его родственников, у которой он, может, даже спер некоторые известные ему «танцевальные» движения. И теперь становилось понятно, ради чего это все было, потому что наблюдать за покачиваниями бедер Кейна — особое изощренное удовольствие. «Блядь, ну есть хоть что-то, что ты не умеешь делать настолько хорошо», — бурчит Гэвин себе под нос, развивая динамику. Отступает еще на несколько шагов, откинув голову назад, позволяя рукам просто плыть в воздухе в попытках догнать корпус, а после — резкий рывок влево, возобновляющий контроль над запястьями. Пальцы расходятся угловатым веером, сопровождаемые змеиным движением шеи. Кейн справляется с этим очень хорошо, но Гэвин все равно благодушно посмеивается, потому что маневр сам по себе крайне комичный. И потому что… на секундочку…. его окончательно отпускает. Обманчиво кажется, что можно вообще больше никогда не думать, просто слушать музыку и позволять телу делать все что угодно. Оно само плывет в пространстве, на автомате вытворяя какие-то взмахи, покачивания и повороты. Плечи зачем-то начинают выделываться больше всех, и Гэвин, закусив губу, превращает это безобразие в затейливую пародию на удручающе древний твист. Колени подло изворачиваются как что-то лишенное суставов, и ноги начинает подкашивать еще больше, едва не роняя, но неловкость легко замять, переступив в другую позицию, будто так и было задумано. Кейн не ведется на эту попытку сделать хорошую мину при плохой игре и выдает чистую связку. Гэвину даже кажется, что он усмехнулся. Усмехнулся же зараза, да? Да по-любому не смог удержаться. Сам Рид точно бы не удержался. В пизду твист, дальше в планах немного медленного фокстрота, точнее одиночной издевки над ним, пока Гэвин не упирается задницей в спинку дивана. Наконец-то. Только не сшибить бы бутылку. Ухватившись пальцами за спинку, он опускается медленно вниз, вихляя бедрами, как нажравшаяся «красного льда» стриптизерша. Хитрожопый андроид даже не пытается повторить это без опоры. Да и по трезвяку, пусть и искусственному интеллекту, делать такое с невозмутимым выражением лица, наверное, перебор. Хотя, они же роботы. Для них вообще имеет какое-то значение слово «перебор»? Блядь, о чем он думает? Откровенно говоря, Гэвин думает, что он больше не умеет думать. На текущий момент так точно. Чувствовать — да. И он отчетливо чувствует, как Кейн подходит ближе и проталкивает свое колено между его ног, заставляя замереть и прекратить весь этот пьяный цирк. Кровь приливает в пах, а Гэвин, как дурак — как всегда — смотрит на него снизу вверх. И всю жизнь так будет смотреть. Почему эти уебки в Киберлайф не делают андроидов ростом пониже? Все они как под копирку, отлитые по стандарту. Высокие, статные, идеальные. Отвратительно. Просто отвратительно. Отвратительно, как хорошо, когда Кейн ведет плавно руками по его спине, притягивая ближе к себе и прижимая сильнее. — Что ты, блядь, делаешь? — шипит Рид, растекаясь в этом крепком объятии, а сердце нелитературно замирает к чертовой матери. Кейн стоически молчит, только непреклонно тянет его вперед, выводя в открытое пространство без всяких пошлых диванов. Руки Гэвина сами собой оказываются на его плечах и тут же долбит осознанием, что для кривых попыток в танго он недопустимо пьян. Он в принципе пьян настолько, что даже не сможет изобразить паршивую имитацию вальса. Ему больше нечему научить своего робота, и поэтому они просто покачиваются из стороны в сторону, обнявшись. Что за дешевый медленный танец, сука? Кто это заказывал? Проскальзывает мысль, что его все же наебали. Кейн все равно скачал дополнительные данные и теперь с легкостью мог уделать в танцевальной битве кого угодно. Но Гэвин не успевает додумать эту мысль до конца, потому что… — Я тоже тебя люблю, — идеально просчитав громкость голоса, произносит Кейн. Блядь. Блядь? Вот же блядь! Сам-то понял, что сейчас сказал? Подкатывает небезызвестная старуха-истерика. Хах. Серьезно? Докатились. Вот же дошли-докатились, бляха, и как это вообще случилось? Гэвин прячет лицо у Кейна на груди, вцепляясь в шею, и точно не знает больше, плакать ему или смеяться. Потому что это тоже звучит идеально. Идеально уместно и идеально по всем возможным интонациям. Эта «бездушная» машина куда человечнее и романтичнее всех известных ему людей. Признание в любви. Он допился до признания в любви от гребаного андроида. Ебануться! Да уж… И разве можно не ответить взаимностью, которая душит глотку с самого начала? Этот вопрос проще оставить без ответа, пока Гэвин трется доверчиво носом о синтетическую структуру грудной клетки, окончательно обмякая в руках Кейна. Андроид модели РК900 может очень успешно притворяться человеком, и сейчас Гэвин уж точно достаточно выпил, чтобы притвориться, что в это верит. Жаль только, что скоро закончится музыка и опьянение рассеется. Но пока… По крайней мере, у них есть это «пока».