Славься, Невеста!

Славься, Невеста, избрана ты! Резные двери храма мягко чавкнули, закрываясь. Уланна невольно передёрнула плечами — очень уж мерзким оказался звук — и, сев на пол, уставилась на потолок. С потолка ласково улыбнулись и хищно оскалились. То же, что и всегда. Такие же, как и все. Избрана им ты для жизни иной… Снова избрана — и снова «для иной». В который уж раз… Уланна подтянула колени к подбородку, обхватила руками, прикрыла глаза, чтобы не видеть глядящего со всех стен «жениха». Ей полагалось молиться, но вместо этого она, кусая губы, чтобы не плакать и не хихикать одновременно, боролась с желанием встать и посмотреть, а не намалёван ли Двуединый ещё и на полу — а то вдруг она прямо на нос ему уселась! Впрочем, вряд ли. Тут днём прихожане топчутся, не допустят же Глашатаи и йеры, чтобы по лику божьему кто попало ходил. Да и на стенах его предостаточно, бога-то, в чьи невесты она каким-то чудом угодила три месяца назад. К светлой и радостной жизни уходишь! Была у неё уже такая жизнь. Была! Да не единожды. И в детстве ей никто не указ был, что хотела — то и делала, тарелки, бывало, за семерик не вымыла, а мать и пискнуть не смела! И после, как расцветать начала, — всех мальчишек в клине вокруг себя собрала, все норовили угодить, угостить повкуснее, подарить что-нибудь. Девчонки соседские завидовали, в подружки набивались, свитой целой за ней ходили. Перехватывали немудреные подношения, которые юная гордячка в мусор швыряла, не вспоминая, кто подарил. Не медь ей нужна была, не дешёвые ленты, коих на выстрел за бусину отмеряли, да только большего соседские мальчишки не могли. Быстро, быстро не нужны стали. А уж как в пору вошла, да научилась стан выгибать да волосы закалывать так, чтобы шею точёную открыть, — дождалась-таки, получила то, чего хотела всегда. Серьги золотые, гребни, самоцветами украшенные, ленты хайанского шёлка без меры подругам отдавала, счёта не вела, ела сладко, спала мягко. А что не одна спала — так за золотой браслет и боров пригожим станет. Боровом Витар и был, сопел, пыхтел, отдувался, негодящий-никудышний, а туда же! А она щебетала, нахваливала и тратила. Много, без счёта, ни в чём себе не отказывала — заслужила. Жизни раздольной, богатой, счастливой… Вот уж счастья-то было, когда Витар себе помоложе дурочку нашёл! Вот же радости! Небось, думал, Уланна в ноги ему упадёт, умолять станет. А она гордая, браслет подаренный, полный золотых бусин, под ноги ему швырнула и ушла, дверью хлопнув. Ушла — и узнала, что подруженьки не настоящие. Ни одной подле неё не осталось — враз словно метлою размело их в разные стороны, только и слышно, что смех да шепоток за спиной. Ни денег, ни подруг, ни поклонников. Да мать ещё ворчать вздумала, осуждать за что-то. Только Уланна не слушала, Уланна вспоминала, кто на улице Высокородных ещё негодящей Витара есть, кто от неё не откажется, кто за красоту платить согласится. Избрана ты среди сотен других… Но как жених негаданный появился — вмиг и мысли о той улице из головы ушли, зато подруженьки обратно прибежали, восхищаться вздумали, подарочками задабривать. Словно могла она что-то для них у Двуединого вымолить. А она и молиться-то не хочет сейчас. Светлый на неё больше не взглянет, Тёмный молитв не слушает. Так зачем слова впустую тратить? Пусть вон, Взывающие и взывают, а уж она как-нибудь сама с «женихом» разберётся, когда тот с потолка спуститься соизволит. С виду мужик — и мужик, а уж к мужику подход она всегда найдёт. Славься, избранница Светлого! Славься, избранница Тёмного! И зачем ему столько невест? Каждый месяц по одной, куда он их девает? Или в Чертогах его женских рук не на всё ещё хватает? — Встань! — голос, словно с потолка прогудел, будто сам Двуединый заговорил, Уланна аж подпрыгнула. Вскочила, вытаращилась на йера — неинтересный какой-то оказался, незапоминающийся даже. — Сними, — приказал йер, указав на венчальное платье. Уланна медленно, напоказ, потянула расшитый шёлком подол вверх. Отбросила ненужную больше тряпку, снова на йера посмотрела — как из камня вырезан, ничего не дрогнуло. Ну и ладно, её сегодня жених получше йера дожидается! Иди же, Невеста, к тому, кто избрал тебя… — Идём, — йер развернулся и чёрной тенью скользнул в одну из ирниц. Уланна шагнула следом — и как в печь попала, жарко, дымно, словно подожгли что-то. Запах тяжёлый, душный, сладкий — самойлика. Горела самойлика. Мешка два, не меньше. Куда столько? А впрочем, не её забота. По тропе наслаждения, долгой и сладкой… Ноги начали заплетаться, глупая улыбка — растягивать губы. — А м-мне не над-до буд-дет ем-му нич'го го…ворить? — поинтересовалась Уланна у сопровождающего. Почему-то никто ей не сказал, как нужно себя с таким женихом вести, что говорить, как кланяться. Не простой же сосед, и даже не Витар, любивший смотреть, как она ему поклоны бьёт. Да только Уланна, и стоя на коленях, на него сверху вниз смотрела. — Нет, не нужно, — спокойно отозвался йер. — Он прекрасно всё знает сам. — Эт х'рашо, — какой прекрасный жених! Сам всё сделает, ей даже стараться не надо будет. Ну, право, не старалась же месяц назад хромая Талька, старая и такая страшная, что от неё вороны шарахались! Вот ведь, Светлый выбирал, не иначе, пожалел убогую. Значит к ней, Уланне, Тёмный придёт. А то и оба сразу, так даже интересней. Славь жениха своего неустанно… Уж это-то всенепременно, восхвалять она умеет. Правда, не словами, ну так не для разговоров же к ней жених сойдёт! А если и для разговоров — так почему бы и не побеседовать с хорошим чело… богом? А то и песню спеть! Славься, избранница Светлого! Славься, избранница Тёмного! Самойличный дым становился всё гуще, Уланна уже напевала и пританцовывала на ходу, со смехом обдумывая, как именно будет восхвалять Двуединого, и щедро делясь размышлениями со своим сопровождающим. Язык почему-то заплетался, а в голове шумело, как от хорошего вина, и Уланна готова была любить весь мир. Но жених прежде всего. Жди с нетерпением, равно же — с кротостью… Когда ей на глаза опустили повязку, Уланна едва не упала, дёрнувшись в сторону. С двух сторон подхватили, в четыре руки. То ли сопровождающий раздвоился, то ли просто второй вышел из какого-нибудь коридора. Йер добавился, а самойлика закончилась. По крайней мере, сейчас ноздри не забивал уже тяжёлый сладковатый запах. Уланна чуть развела руки, коснулась тяжёлой ткани мантий по обе стороны от неё и успокоилась. Хочет Двуединый невесту с завязанными глазами — получит Двуединый невесту с завязанными глазами. Чего только люди наедине не придумывают! Нелюди, наверное, тоже. Если в чём каяться есть — то покайся… Они шли, сворачивали за угол — и снова шли, и снова сворачивали. И Уланна спотыкалась иногда, но упасть ей не позволяли, подхватывая бережно и отстранённо — она знала эти равнодушные прикосновения, словно к вещи. Только вещью Уланна не была, чтобы там ни думал Витар. Она внезапно чётко вспомнила его лицо и щелчком пальцев отправила куда-то далеко, дальше, чем в лес за малиной. Рассмеялась радостно и легко. Принялась вспоминать подруженек «верных», поимённо каждую, и точно так же стирать из памяти, как и Витара. Она не вернётся к ним, и к ворчащей матери, и к косым взглядам — её ждёт новая, светлая, полная радости, раздольная жизнь. Сердце очисть семикратной молитвою… Теперь уже навсегда. Двуединый — не Витар, выбрасывать надоевшую игрушку! Интересно, какой он? В храме рассказывают много, да сказано мало. А впрочем, она сейчас сама увидит, узнает. Не будут же они идти вечно! — Иди прямо, — в спину подтолкнули две ладони, задавая направление, и Уланна сделала шаг, улыбаясь и трепеща в предвкушении. Славься, избранница Светлого! Славься, избранница Тёмного!