***
— Ради всего святого, — умоляюще вздыхает Азирафаэль, кажется, в тысячный раз, — Кроули, хватит. Ты обещал мне ланч, какого чёрта ты тут делаешь? «Что тебе не нравится? — возмущаются у него в голове голосом Кроули, и Азирафаэль смиренно прикрывает глаза, не находя больше сил молить Небеса (ему кажется, что лимит был исчерпан ещё полчаса назад) о прощении то ли себя, то ли этого… демона. — По-моему, мне идет. Особенно чешуя. Ты вообще видел, как она отливает на солнце?!» — Здесь нет солнца, Кроули, это подземелье. Большой змей, извивающийся в нескольких метрах левее него и пытающийся получше разглядеть свою чешую, замирает и кидает на Азирафаэля укоризненный взгляд жёлтых глаз: «Я, по-твоему, днями тут торчу, что ли? Я ещё в своём уме, ангел, — он вздыхает, укладывает большую голову, украшенную шипастыми гребнями, на сгиб хвоста и, задумчиво блестя вертикальными зрачками, добавляет: — Тут есть лаз в Запретный лес». — Туда могут пробраться дети, — категорично отрезает Азирафаэль, скрещивая руки на груди и прислоняясь к высокой шершавой колонне. — Это не самое безопасное место, чтобы рассматривать свою чешую, Кроули. Почему вообще у тебя чешуя и зачем тебе такие размеры? Ты был маленькой милой змейкой, умещавшейся у меня в кармане пальто. «А в саду Эдема я был с тебя… длиной, — угукает Кроули, — потому что я не вижу препятствий к тому, чтобы быть разных размеров. К тому же, это не столько моё тело, сколько тело обыкновенного василиска, который тут жил, пока я любезно не вторгся в его личное пространство. И вообще, ты пугаешь меня какими-то детьми, серьезно?» — Это не просто дети, это маги, — возражает Азирафаэль, принимая оправдание про василиска, потому что, о, Господи, это волшебная школа, здесь вообще много что обитает. — Естественно, просто дети ничего тебе не сделают. А от этих можно ожидать любой гадости. «Гадости, Азирафаэль? Как давно ты ненавидишь детей?» — Я не ненавижу детей, я просто беспокоюсь о твоей безопасности, — Азирафаэль сердито фыркает. — Если тебя развоплотят или убьют, я, вероятно, сильно расстроюсь. «Ну, значит, ты беспокоишься не столько обо мне, сколько о своем самочувствии, ангел, — ехидно хмыкает Кроули и прикрывает один глаз, вторым глядя на то, как ангел прикладывает ладонь к лицу за неимением лучшего способа выражения своих эмоций. — К тому же, на меня не действует никакая магия, тем более детская, иначе что я за страшное непобедимое чудовище подземелий». — Тебе обязательно спорить? «Это забавно». — Как по мне, это ужасно глупо! — обиженно фыркает Азирафаэль, поправляет рукава пальто и разворачивается на пятках, направляясь в сторону выхода. — Мог бы найти лучшее оправдание нежеланию ехать со мной на ланч, Кроули. Надеюсь, завтра ты все-таки соизволишь составить мне компанию в «Ритц» за бокалом вина, и мы наконец-то нормально пообедаем. Кроули дразняще высовывает кончик раздвоенного языка и забавно морщится змеиной мордой, глядя вслед исчезающему ангелу. Тот никогда не понимал всю прелесть такого времяпрепровождения, что с него взять. Он сворачивает двумя кольцами крупное тело, чувствуя под собой шершавую поверхность каменной кладки пола, потягивается (понятия не имея, как это выглядит со стороны) и ползет в дыру, стилизованную под рот какого-то не сильно устрашающего то ли божества, то ли ещё кого-то (Кроули некогда разбираться в причудливой вере магов). Он считает, что это очень хорошее место, чтобы в одиночестве подумать. Где-то в башне Гриффиндора в своей кровати беспокойно ворочается двенадцатилетний Гарри Поттер, ещё понятия не имеющий, что завтра убьёт огромного подземного змея.***
Когда Азирафаэль спускается в подземелья во второй раз, он не очень рассержен, скорее даже нет, он просто хочет, чтобы Кроули выполз из своей конуры, которая зачем-то ему понадобилась в самом конце мая, чтобы они снова, как нормальные… нелюди, сели в машину и поехали на восхитительный ланч в привычное место или заглянули, может быть, в парк. Чтобы Кроули снова смотрел на него сквозь темные стекла очков и иронично ухмылялся, чтобы они вместе съели мороженое… Он запинается и вдруг резко останавливается, как будто наталкиваясь на стену, когда видит перед собой на заляпанном чем-то багровым полу огромную тушу змея, лежащего до пугающего неподвижно, словно не он вчера извивался здесь, разглагольствуя о том, как прекрасно блестит его чешуя; словно он был высечен здесь из камня давным-давно и впаян в окружающую обстановку, как неотъемлемая её часть. Змей кажется ещё более огромным, ещё более устрашающим, хотя вчера Азирафаэль даже не задумывался об этом, потому что знал, что внутри чудовища сидит его Кроули. Азирафаэль растерянно подходит ближе, ступая очень осторожно, потому что пятна на полу его слегка пугают, пугает оглушающая тишина, ласково обволакивающая склизкими щупальцами тумана, стелющегося под ногами; его пугает лицо изваяния на стене, которое ещё вчера казалось ему забавным, пугает этот холод, которым пропитана здесь буквально каждая вещь, пугают создающие ощущение пустоты высокие колонны, утопающие наверху, под арочным потолком, в промозглом мраке. Чужая голова, мощная, с выступающими по бокам гребнями цвета черненой бронзы, прикрытые веками выжженные — Азирафаэль невольно вздрагивает — глаза, вниз от которых по поникшей морде засохшими дорожками чернеет густая кровь, клыки, виднеющиеся из-под полураскрытой пасти… Азирафаэль думает, что это не самые удачные декорации, хмурится, скрещивая на груди руки и внутри костеря Кроули разными словами, которыми ангелу, вообще-то, разбрасываться неприлично, а потом его вдруг кроет осознанием, потому что из пасти змея торчит острый меч, вгрызающийся ему прямо в глотку и рассекающий её до кровавого месива, и Азирафаэль, отшатываясь назад, белеет до синевы, хватается ладонью за колонну, царапаясь о её наждачную шершавость, и почти сползает по ней вниз — ноги его не держат. «Господи, — где-то на периферии думается ему, когда он пытается не смотреть на поверженное чудовище, но снова и снова смотрит, — Господи, Кроули, неужели не проще было всего лишь согласиться отобедать со мной в «Ритц»? Неужели нужно было оставаться здесь, в этом удивительно странном для раздумий месте, зная, что наверху, над тобой, несколько этажей, где туда-сюда ежедневно ходят толпы магов, которые могут причинить вред, которые наверняка причинят вред кому-то, кто выглядит… вот так. Кроули… — Азирафаэль с трудом дышит, смаргивая слёзы и окончательно оседая на пол. — Кроули, ради всего святого…» Змей остаётся неподвижным, и Азирафаэль неожиданно для самого себя тихо плачет: рыдания постепенно поднимаются изнутри удушающими волнами, схватывающими горло и грудь в тиски; он задыхается, захлёбывается спёртым воздухом подземелья, пытается вдохнуть и не может выдохнуть обратно, и всё это в нём кипит невыплаканными слезами, которых становится всё больше с каждой новой секундой, потому что в голове множатся и множатся мысли о том, что они не не успели сделать. О том, что они не успели сходить пообедать, что так и не посидели на крыше какого-нибудь очень высокого здания в Токио, не посмотрели на звёзды оттуда, чтобы близко-близко, как к ним, так и друг к другу; что они так и не посмотрели вместе ни одного фильма под открытым небом, сидя в машине и пробуя какое-нибудь новое вино, притащенное Кроули из «очень секретного места». Что он так и не высказал самому близкому существу на всём белом свете того, что так хотел. Не сказал, не объяснил, ничего-ничего не смог сделать. И не остался вчера, чтобы переубедить или — может быть — помочь, когда это потребовалось бы. Азирафаэль прижимает ладони к лицу, впечатывая их во влажную кожу, и горько всхлипывает, чтобы не завыть в голос, потому что внутри всё жжётся и ядовитым разъедает где-то в области сердца, — Кроули больше нет, и самому быть тоже уже не очень хочется. В голове набатом стучит: кроуликроуликроули, — как что-то невысказанное, всеобъемлющее, выжигающее по венам кровью, клеймящее его вечной виной на оставшиеся тысячелетия. Он знает — он просто вернется на Небо, чтобы остаться там на веки вечные, чтобы больше ни словом, ни жестом не противоречить воле Гавриила, чтобы быть правильным. Невозможно быть против целого мира без Кроули, потому что против мира можно, только если есть свой, который куда дороже. Или, может, он сойдёт в Ад. И попросит огонь. Чтобы совсем и наверняка. Мысль эта вгрызается в его сознание острыми, как кинжалы, зубами, и Азирафаэль беззвучно давится слезами навзрыд, сгибаясь пополам и почти касаясь лбом ледяного пола. — Слушай, ну что ты так по нему убиваешься, — звучит откуда-то сверху через пару столетий, и Азирафаэль замирает, не сразу услышав, — змея и змея. Ну, хочешь, я тебе могу ещё одну такую змею достать. Была бы проблема. У меня тут знакомый работает. Его попрошу, если что, он знает, где достать. Азирафаэль поднимается очень медленно, чувствуя дрожь в каждой мышце, почти не дышит, боясь нарушить что-то в себе или в окружающей его тишине, замершей в напряженном ожидании; утирает слезы, равнодушно рассматривая тушу змея, а затем оборачивается (что-то внутри него ёкает с запоздалым испугом). Кроули приподнимает тёмные очки, когда видит его лицо, моргает с искренним недоумением, а затем неловко интересуется: — Что, так жалко его, что ли? Азирафаэль делает вперед два осторожных шага, рассматривая лицо — такое привычное, чуть более бледное, и — с размаху бьет раскрытой ладонью, чтобы затем обхватить Кроули двумя руками и прижаться так близко, как только может, практически впечатываясь в чужое тело и как будто пытаясь стать его частью. Кроули автоматически обхватывает его одной рукой, чтобы не упасть, второй — с ошеломлением ощупывает краснеющую щеку, понимая, что, кажется… — Ты что, подумал, что я так и остался в василиске? Азирафаэль никак не комментирует, только утыкается носом в сгиб его шеи и скалится, жмурясь до пятен под веками, чтобы сдержать рвущуюся из груди очередным воем боль, смешанную с облегчением. Кроули мягко обнимает его за плечи, прижимается губами к виску, слегка задевая белые завитки волос и жмурится от переполняющей его нежности. Затем приподнимает лицо притихшего ангела кончиками пальцев за подбородок, аккуратно целует покрасневшие веки с росчерками слез на острых ресницах, припухший кончик носа и краешек горько искривлённых губ, и всё то, что так давно в нём сидело, рвётся неровными всполохами, напоминая пожар, обволакивает прижавшееся к нему тело теплом. Азирафаэль смотрит на него, и Кроули задыхается от того, сколько в чужом взгляде всепоглощающего чувства. — Ты не мог подумать, что я настолько глуп, чтобы не выскользнуть из чужого тела до того, как какой-то мелкий пацан решит его убить, — слегка укоризненно шепчет Кроули, и Азирафаэль недовольно бьёт его по плечу. Но в глазах его столько любви, столько облегчения, что Кроули улыбается, заставляя ангела улыбнуться в ответ. — В «Ритц»? — интересуется он, когда они, так и не расцепив объятий, оказываются возле машины, припаркованной у вокзала. Азирафаэль кивает и прячет улыбку в отражении бокового зеркала.***
Где-то в замке просыпается седобородый директор, внезапно вспоминая, что меч с места происшествия стоило бы всё-таки забрать.