На спор

      Они ссорятся. Они ссорятся по тупой, идиотской причине, и все, что ему хочется — это уничтожить пару небольших деревень. Да, крестовые походы придумал не он, но что мешает ему воспользоваться этим чудом человеческой мысли? Если честно, иногда его пугает жестокость, на которую способны люди и к которой не может прийти ни один демон. Этим самым демонам следовало бы побольше проводить времени с теми, кого они должны соблазнять и приобщать к пороку, в самом деле. У человечества есть столько ужасных идей, которые можно усовершенствовать и присвоить, почему никто, кроме Кроули, этим не пользуется?       Хотя. Нет. Пусть остаются там, где они были всегда, Кроули прекрасно проводит время и без всяких там падших ангелов. Да и в целом — без любых ангелов. Ему отлично живется и без периодических встреч раз в пару веков, когда один определенный ангел всеми силами старается показать, что не знаком с ним, сокращая их и без того малое время, что они проводят вместе. Серьезно, к чему этот фарс «нет, мы не знакомы, никогда не были и никогда не будем, Кроули, будь любезен, отойди от меня на километр, чтобы мне не пришлось притворяться и начинать с тобой битву, я правда ненавижу стрелять из лука»?       — Потому что мы стоим по разные стороны. В буквально смысле, Кроули!       Ладно, возможно, смысл в этом есть, но Кроули действительно интересно, как Азирафеля занесло в Египет. А самому ангелу нужно перестать волноваться о том, что кто-то может увидеть их вместе. Будто он сам не остановился, увидев его вдалеке, среди всех этих французов, будто их встречи — это не единственное захватывающее событие среди всей этой скучной, жестокой человечины?       Неужели он один чувствует это возбуждение, это покалывание изнутри, когда они в очередной раз нарушают все формальные и неформальные правила, просто разговаривая друг с другом? У Азирафеля что, за плечами куча других падших ангелов, которые задают ему неудобные вопросы и позволяют знакомить себя со всеми чудесами местных кухонь? Да и в принципе, неужели ему не хочется разделить с кем-то все, что произошло с ним за прошедшие тысячелетия, поговорить с кем-то, кто поймет его?       У ангелов, как и у демонов, есть одна неприятная привычка — они все любят указывать остальным, что им следует делать, но при этом совершенно не заботятся о самих людях.       Так неужели Азирафелю совсем, ни на каплю, ни в коей мере не одиноко? Господь, да даже Кроули несколько раз за век целенаправленно ввязывается во все спорные события, чтобы найти своего ангела на другой стороне и рассказать ему, какие же люди иногда бывают надоедливыми и жестокими (потому что другие демоны тупые и считают, что он слишком много времени проводит на земле, а Кроули их мнение совсем неинтересно).       И что, эта небольшая передышка необходима только ему одному?       — Да ладно, будто эти смертные действительно настолько интересны! Назови мне хоть одного, кто не упал в обморок из-за твоих «небольших чудес»?       — Мы прекращаем этот разговор, или я не буду разговаривать с тобой вообще.       — Будто ты сможешь.       Что ж.       Заметка на будущее — никогда не брать ангелов «на слабо».       Потому что Азирафель испарился в тот же момент, когда Кроули произнес свое «будто ты сможешь» со своей привычной ухмылкой, немного позабыв, что Азирафель «немного» отличается от него самого. А именно — ангелы являются безгрешными, чистыми созданиями, которые легко отказываются от искушений.       Кроули — синоним к слову «искушение».       Следовательно, от Кроули отказаться тоже довольно легко.       Дерьмо.       Кроули раздражен, у него ужасное настроение, подпорченное тем, кто, по идее, должен нести за собой свет, радость и запах цветов, крестовые походы — это чушь собачья, и Кроули делает все возможное, чтобы следующий оказался последним.       (Возможно, он надеется, что спустя двадцать лет Азирафель, успокоенный, появится перед ним с небольшой самодовольной улыбкой и скажет, что ни разу за эти самые двадцать лет не подумал о Кроули. После чего они посетуют на человеческую глупость и наивность, а после разойдутся, как в старые-добрые времена, и встретятся снова через очередной век.)       (Возможно.)       (Только Азирафель не появляется.)       (Восьмой крестовый поход действительно оказывается последним.)       На самом деле, Азирафель ему и не нужен. Просто… Это приятно, когда тебе есть, с кем разделить свое бессмертное существование. Это приятно, когда у тебя есть кто-то, кого ты можешь называть своим другом.       И эта милая любовь к человечеству, эта нервная улыбка на каждый его вкрадчивый, неуместный вопрос, это простодушие, за которым скрывается истинно божественная жестокость и опыт в пять тысяч лет, не имеет никакого отношения к желанию Кроули видеться с ним хотя бы несколько раз в столетие.       Азирафель ему не нужен, а Азирафель ясно дает понять, что ему не нужен сам Кроули, и последующие пятьдесят лет они успешно избегают друг друга. И Кроули о нем совсем не думает — у него есть целое человечество с их тупыми повозками и лошадьми, чтобы вымещать на них злость, и на всяких там ангелов у него совсем нет времени. И не имеет значения, как меняется его взгляд, когда он замечает Кроули по другую сторону. Кому какое вообще есть дело до Азирафеля и его тупых, непонятных взглядов?       Кому вообще есть дело до того, что ради их редких разговоров, случайных (и не очень) встреч и глупых вопросов вперемешку с ухмылками он иногда забывал, что они не должны пересекаться вообще?       Какая разница, что у него кудрявые светлые волосы, мягкие на вид (и, если честно, хотелось бы знать, какие и на ощупь) щеки и робкая, особая улыбка, которая появляется только тогда, когда Кроули говорит что-то возмутительное в слабой надежде, что это действительно его возмутит?       Какая вообще разница, что он пробуждает в Кроули что-то до жути странное и непривычное, теплое, светлое, чего он не должен испытывать? Какая к чертям разница, что Кроули не может перестать думать о том, что они действительно, без шуток, могут больше никогда не увидеться?       Какая разница?..       Кроули сдается еще в начале четырнадцатого века. Он ввязывается в Тридцатилетнюю войну в слабой надежде, что Азирафель уж точно не сможет пропустить это событие, и с раздражением покидает поле боя еще в первые годы. Он начинает Столетнюю войну. Он посещает Византию, Флоренцию, его забрасывает в Китай и Францию. Он вызывает раскол в Римской церкви, что требует невероятных усилий и выдержки, потому что вот это Азирафель точно не может пропустить.       Он пытается найти его. Но мир — чертовски огромное место, а Азирафель совсем не помогает с его поисками самого себя.       Видимо, его действительно не хотят видеть.       Четырнадцатый век — дерьмо.       Жаль, что пожаловаться некому.       Век разлуки — ничто, как-то они не виделись тысячелетие, но они еще ни разу не расставались с обещанием никогда не разговаривать вновь. В какой-то мере, теперь он понимает, почему смертные считают, что век — это чертовски много. Кроули устает выискивать ангела по другую сторону, дергаться каждый раз, замечая светлую макушку среди толпы, устает принюхиваться каждый раз, когда посещает новое место — ангелы всегда пахнут по-особенному.       Он устает искать его. Смешно было первые двадцать лет.       После осознания, что их последний разговор закончился глупой ссорой и действительно, действительно может оказаться последним, смешно быть перестало.       Обычно Кроули нет дела до того, чем заканчиваются события, которые он развязывает. Люди никогда не оправдывают его ожиданий, и он наслаждается самым началом хаоса, который он посеял, после чего ищет новые развлечения на свою голову. Но за крестоносцами он продолжает следить — так, забавы ради. Ему действительно нечем заняться последний век, Азирафель упорно не желает находиться, он уже утратил надежду когда-нибудь снова с ним поговорить, и он устал передвигаться с места на место на этих ужасных и отвратительных лошадях.       И вдруг, в очередном городишке под названием Гродно, Азирафель находится. В тот самый момент, когда Кроули решает для себя, что больше никогда не будет предлагать никаким ангелам — ни обычным, ни падшим, — ни капли выдержанного вина, ни себя самого.       Азирафель находится, а вот слова — нет. Азирафель замечает его издалека, и Кроули (несмотря на расстояние, разделяющее их) уверен, что на его лице вновь появляется та особая улыбка, о которой он думал за последний век чересчур много.       Он ведет себя непринужденно. Ждет, пока ангел подойдет к нему, ухмыляется, когда тот открывает рот, и тянет долгое «добрый день» в ответ на его приветствие.       Азирафель улыбается. Он говорит что-то про Литовское княжество, и абсолютно, напрочь не выглядит смущенным.       Кроули поверить, черт возьми, не может, что тот забыл об их ссоре. Которая, признаться честно, была глупой и абсолютно тупой, и весь последующий век был таким же глупым, тупым, скучным и с абсолютным отсутствием Азирафеля.       — Я знал, что найду тебя здесь.       Кроули издает краткое «о» и воздерживается от комментариев.       — Извини, мы расстались как-то… неправильно.       Кроули согласно хмыкает и допивает то, что в таверне, где они останавливаются, называют вином. Вот гадость же.       — Так… Крестоносцы?       — Нет, я абсолютно случайно решил приехать в это захолустье, чтобы выпить это отвратительное вино, слухи о котором распространяются до самого Рима.       — Я знал, что это было твоих рук дело!       Кроули досадливо морщится, а после удивленно приподнимает брови, когда видит на лице Азирафеля… улыбку. Улыбку, которая тут же пропадает под его взглядом, сменяясь смущением и какой-то нервозностью.       — И чем ты занимался?       — Это было дерьмовое столетие, мой ангел, и я рад, что оно подошло к концу. Я все его потратил на поиски своего лучшего друга.       — О, — Азирафель сочувственно поворачивается к нему и спрашивает: — И нашел?       Кроули молча смотрит на него долгую минуту, за которую ангел успевает состроить недоуменное, удивленное, шокированное, а после — смущенное выражение лица. И спрятать его в кружке с вином. Кроули ухмыляется — хотя ситуация не располагает к этому, — и одним жестом осушает свое.       У демонов нет проблем с тем, чтобы без лишних движений найти себе вина.       В груди поселяется странное тепло, спокойствие и умиротворенность. Азирафель рядом — и все дни поисков, скучных, обыденных дней, сражений, которые не приносили никакого удовлетворения, перестают иметь значение. Они сидят так близко, что практически соприкасаются плечами, и Азирафель, оглядываясь по сторонам, незаметно достает из-за пазухи бутылку чего-то крепкого и явно не этого десятилетия.       Возможно, если бы Кроули умел читать мысли (а конкретнее — мысли одного определенного ангела), то все сложилось немного иначе. Возможно, тогда бы он узнал, что Азирафель задумался над тем, почему он всегда с таким нетерпением ждет их встреч, почему в груди поселяется невероятное тепло, когда он видит его вдалеке, почему, когда он ловит его взгляд, то все окружение перестает иметь какого-либо значения. Возможно, тогда бы для него не было секретом то, что ангел жутко испугался и пытался всеми силами избавиться от этих чувств путем простого избегания — не виделись же они как-то целое тысячелетие, почему сейчас это должно быть проблемой?       Вполне возможно, что тогда бы он посмеялся вместе с Азирафелем, узнав, что тот испытывал такую же невообразимую тягу, такое же чувство утраты, будто изнутри вырвали что-то безумно важное, такую же пустоту и безумную тоску.       Возможно, он бы выпил за то, что в итоге они нашли друг друга.       К сожалению, несмотря на все мыслимые и немыслимые способности, читать мысли он все же не умеет (и мысли одного упрямого, пугливого, но такого дорогого ангела — тоже). К сожалению, их хождения вокруг да около затягиваются еще на несколько веков. К невероятному несчастью, Кроули так и не узнает, что Азирафель избегал его не из-за их глупого, невероятно глупого спора, а из-за отчаянного непринятия своих чувств — которые в итоге оказались сильнее любого довода разума.       А, может быть, это и к лучшему.       Ведь ни сейчас, ни даже в ближайшие годы никто из них не сможет понять и принять чувства другого. И все, что им остается — это ухмылки, странные, особенные взгляды и отчаянное желание знать, что они непременно встретятся вновь.