***
Антону не спалось. За окном уже занимался рассвет: посерело на востоке небо; птицы, громкие и непрошенные, защебетали на деревьях; воздух стал теплее, и из открытого окна уже не веяло так свежестью. Цифры на экране телефона мигнули, поменявшись. Было тесно и неспокойно. Антон ворочался, поджимая ноги, не умещаясь полностью на своей кровати, хоть и купили ее пару лет назад. Кто же знал, что к своим восемнадцати годам Антон вымахает в два метра ростом? Антон резко сел на кровати. Тревожность, появившаяся непонятно откуда, затмила радость последних двух месяцев. Он был счастлив, когда после тяжелейшего учебного года, смог хорошо сдать ЕГЭ — для него, прогульщика и раздолбая, человека по натуре легкого и тяжело концентрировавшегося, это было испытанием. Он не привык учиться регулярно, и занятия с репетиторами по несколько раз в неделю, занятия дома без выходных давили на него. Он считал дни до экзаменов, надеясь как следует отдохнуть после. Тогда, весной своего последнего школьного года, он хотел не поступить — нет, он хотел, чтобы все наконец закончилось. Спасало совместное нытье в общей классной беседе, родители, помогающие с чем только можно и зачастую выгоняющие погулять и часовые беседы в скайпе с другом детства Димкой из соседнего подъезда. Димка был крутым: учился в Москве на третьем курсе журфака, вел свой канал в телеграме и мечтал стать спортивным журналистом. Именно он подбивал Антона поступать к нему в универ. Дима говорил: «Ну что тебе сидеть в Воронеже? Ты умный пацан, в любую дыру без масла пролезешь. Приезжай. Тут возможностей в сотни раз больше. Познакомишься с кем, работу найдешь. Тут хотя бы перспектива есть». Димка был такой убедительный, так горел этой идеей, что и Антон, считающий себя не особенно умным или талантливым, не представляющий, что он может чего-то достичь — спасибо, школа — зажегся в ответ. Зажегся и взялся за учебу. Сумел выправить аттестат, закончить без троек, и экзамены сдал достойно, даже ненавистный английский. Так что когда из Димкиного университета позвонили: «Привозите оригиналы, вы поступили», Антон чуть не расплакался — стоило оно того, стоило! Окупились труды, окупились бессонные ночи, исчерканные поля тетрадей, окупилась вся ненависть и усталость. Потому что поступил на бюджет, и семье не надо было так сильно напрягаться, чтобы ему помочь. Да, родители хорошо зарабатывали, но дома были еще сестры и бабушка, и Антону самому хотелось сделать для них что-то, потому что однажды посчитав, сколько в месяц уходит на всех репетиторов, Антону стало мучительно стыдно за то, что не вкладывался в учебу раньше, и что теперь приходилось начинать практически с азов. И больше тратиться на репетиторов. Антону и общагу выделили быстро. Еще когда он привозил оригиналы, зашел в канцелярию, и там с ним заключили договор и выдали пропуск: белую бумажку, заверенную синей печатью, с напечатанным его именем, факультетом и сроком действия с 30 августа по 7 сентября. Димка подсуетился, занес коменданту тортик и договорился, что первокурсник Антон Шастун будет жить с ним — так что Антона в Москве ждал Димка, ждала кровать в общаге, и все было достаточно радужным. До сегодняшнего вечера. Он вдруг понял, что это все привычное — в последний раз. И что теперь у него начинается новая жизнь, вдали от семьи и друзей: все остались в Воронеже. И что уже утром он уедет неизвестно на сколько, и его комната станет не совсем его — он слышал, что родители хотели переделать ее в гостевую, и что его жизнь отделится от жизни друзей и родных, и он пойдет своей дорогой, и может быть, больше ничего не будет того, что приносило ему радость, и что не будет такого взаимопонимания и доверия, и что он останется один. Он понимал, что будет что-то другое, что-то новое и интересное, но страх одиночества сковывал все внутри. Хотелось все отменить, никуда не поехать, остаться навсегда в этом доме и в этой комнате, с этими людьми. Было страшно. Мягкий ковер щекотал пятки, за стенкой раздавался знакомый с детства храп отца, и Антон решил, что сейчас самое время покурить. Его успокаивали сигареты, их запах, размеренные вдохи и выдохи — и он на цыпочках, чтобы никого не разбудить, аккуратно направился к двери. Антон открыл замок, потянул дверь на себя — и дверь скрипнула, резко и жалобно. Храп отца на секунду прекратился и Антон замер: лишь бы никто не проснулся. Но дом спал, и Антон выскользнул в подъезд, аккуратно притворив дверь. На лестничной клетке этажом ниже стояла банка из-под Нескафе, подъездная пепельница. Антон присел на подоконник, закинул одну ногу на батарею. В грязном окне отражалось антоново лицо, чуть опухшее, небритое. За окном легонько шевелились деревья. Антон закурил. Серый дым он выдыхал в форточку тонкой струей, пепел скидывал привычно в банку. Пахло табаком, сыростью подъезда, свежестью и зеленью из окна. За соседним домом показалось розовое, вышло из-за горизонта солнце, и Антону стало легче дышать. Он вдруг успокоился и понял, что все правильно, что все идет своим чередом. Все взрослеют и все меняют свою жизнь, но перемены еще не означают, что ты останешься один. Ты будешь, твои друзья будет, твоя семья будет — и всем станет еще интереснее друг с другом. Нельзя расти, стоя на одном месте. Нельзя чему-то учиться, если это не пробовать. Нельзя знать что-то о жизни, если не жить ее. Антон воткнул окурок в пепельницу и вернулся домой. От непотушенной сигареты тонкой струйкой поднимался дым.***
Утро началось с суматохи: мама, тихонько матерясь под нос, бегала по комнате, проверяя, все ли собрано; бабушка готовила завтрак и над чем-то охала вместе с теткой; сестры бессовестно и беспощадно влетели к Антону в комнату и принялись его тормошить. Антон лишь натягивал на голову одеяло, попутно отбиваясь от щекотки. Через несколько часов он уезжал в университет, и проводить его пришли все ближайшие родственники. Теткин муж вместе с отцом курил во дворе, пока женщины занимались делами. Солнце ярким светом влетало в окна, теплые руки сестер гладили по волосам и плечам, и Антон нежился в этих ласковых, особенно после щекотки, прикосновениях, пока старшая не сдернула его с кровати за ногу. И грохнулся от рывка на пол Антон не потому что хилый, вовсе нет! Просто неожиданно. С кухни тянуло бабушкиными блинчиками, свежесваренным кофе, слышались приглушенные разговоры, и Антону было так спокойно и правильно, так по-настоящему хорошо, что он зажмурился как кот, улыбаясь. На кухне ждал завтрак, в Москве — Димка, а впереди — долгая и интересная жизнь. На маленькой кухне все еле поместились, сталкивались локтями, плечами. На столе места не хватало, и Антоха ел на весу, забравшись на подоконник. Мама шутливо шлепнула его полотенцем, но слезть не заставила, а прислонилась рядом, умостив голову у Антона на плече. Бабушка вспоминала, как они его, лопоухого, провожали в первый класс с букетом в половину его роста, каким важным он тогда был. И как на линейке столкнулся лоб в лоб с четвероклассником Димой, маленьким, чуть больше самого Антона. И как они чуть не подрались, а потом сдружились — да так крепко, что Димка утащил Антона за собой в Москву. Теткин муж, вспоминая свою общажную жизнь, выдавал наставления: водку водой не запивать — только чаем; с девочками быть сконцентрированным, а с мальчиками — еще сконцентрированней; в общем душе мыло не ронять… — Да там блочка, дядь Вить, на две комнаты душ! — хохоча, отвечал Антон, а дядя лишь пожимал плечами: кто знает, с кем ты туда пойдешь. — Витька, чему ты ребенка учишь! — возмущалась мать, кидаясь в него салфеткой. — Да этот ребенок больше меня в два раза, ты посмотри! — начал вставать дядя. Край стола пошатнулся, зазвенели жалобно бокалы с горячим еще кофе, и в четыре руки дядю усадили на место: от греха подальше. Пока Антон выслушивал наставления от мамы, тетки и бабушки по очереди, отец с дядей Витей перенесли все вещи в машину, плотно утрамбовав пакеты и сумки в багажник и на заднее сиденье. Все вышли к подъезду. Бабушка тихонько промокала глаза платочком, мама гладила ее по плечу: ну, вырос мальчишка, куда деваться. Антон обнял всех по очереди: теплых и родных, свою семью — такую большую и такую дружную. На минутку стало грустно, но он не мог сдержать улыбки: чувствовал, что их любовь не только за какие-то двести с лишним километров до него дотянется, но и куда бы он не уехал. Антон любил свою семью: как-то гармонично в ней все сошлись, характерами ли, биоритмами, но любовь и смех были у них всегда, и всегда была поддержка — что бы он не задумал. Иногда Антон жалел, что не может сделать так, чтобы все семьи были как его, потому что видел, как тяжело многим друзьям жить, как несчастливо. И в те моменты, когда ему жаловались на очередной скандал с родителями, он чувствовал себя немного виноватым — потому что у него было то, чего многие были лишены. Конечно, и у них были ссоры, и обиды случались, но все по мелочам. В глобальном смысле: в интересах, в учебе или личной жизни поддерживали его всегда безоговорочно и что бы ни случилось. Он знал, что ему повезло, и надеялся, что будет везти на людей и дальше. Обниматься прекратить было сложно: всех хотелось покрепче прижать к себе, чтобы хватило на подольше. Но надо ехать — и вот, Антон уже садится на переднее сиденье отцовского авто, машет рукой и видит в зеркало, как бабушка аккуратно, чтобы никто не заметил, крестит машину. С отцом они разговаривают мало — тот вообще не болтун, если и говорит, то по делу, либо о чем-то, что его интересует. А Антону комфортно: трасса, старый рок, запах отцовских духов. Он вглядывается в хорошо выученную дорогу, будто планирует найти там что-то новое, но смотрит он в себя — думает. Ему интересно, какие будут с ним учиться ребята. Будут ли они мажориками или же обычными? Не будет ли он на их фоне казаться тупым? Есть ли на курсе симпатичные девочки? Что за соседи у него в общаге? Каково вообще это — жить в Москве? Конечно, можно было найти всех в соцсетях, но так же не интересно. Куда круче идти в пустоту и строить мнение не на основе постов и фото в соцсетях — чересчур пафосных или нарочито простых, — а по поведению, по улыбкам, по взглядам и интересам. За этими мыслями двухчасовая дорога заканчивается слишком быстро, и Антону даже не хочется приезжать: слишком уютно. Но впереди уже виднеется серая высотка, и Антону остается только позвонить Димке, чтобы помог. Димка спускается быстро, помятый, небритый и заспанный. Он без очков, щурится подслеповато, но Антона узнает издалека: такую рельсу трудно пропустить. Димка улыбается, сразу раскидывает в стороны руки для обнимашек — будто год не виделись, а не неделю всего. Антону приходится нагибаться почти вполовину, чтобы обнять Диму, но оба радостно хохочут и похлопывают друг друга по спине: соскучились. Димка вообще очень приветливый и солнечный, хоть по нему так сразу и не скажешь, разговорить и расположить к себе может даже дерево. С антоновым отцом он тоже обнимается, по привычке дядьандрейкая, словно ему двенадцать. — Так, молодежь, — дядя Андрей осматривает парней, готовясь выдать им задания. — Давайте вещи таскать, чего. — Не, дядь Андрей, — Димка трет переносицу, будто хочет поправить очки, — сначала к коменде надо, регистрироваться и ключ получать. Потом вам ворота откроют, машину подгоните и вот тогда таскать и будем. Дядя Андрей хмыкает, легким толчком в спину отправляет Антона заниматься делами и тащит Димку курить. Антону курить хочется тоже, но при бате нельзя — влетит. Хоть и палили пару раз с сигаретами в школе, хоть и наверняка догадываются, что курит, наглеть не надо, он все же еще вчерашний школьник и статус студента окончательно к нему не прилип. Да и портить прощание скандалом — не самая удачная идея, так что Антон мужественно терпит, пока Димка издевательски подмигивает.***
На входе Антона встречает охранник: седой дядька с пивным животиком. Антон сует ему пропуск, и болтает без остановки (Антону кажется, что так проще понравиться людям, и это, на удивление, срабатывает почти всегда), что он заселяться, и что первый курс, и ничего тут не знает, и где у вас тут вообще комендант, пока охранник хмыкает в нужных местах рассказа, ищет его имя в списках и аккуратно вычеркивает — приехал. Он отправляет «сынка» прямо к коменданту. Ее кабинет на втором этаже, коридор пустой, и Антон пока даже не представляет, насколько ему повезло, что нет очереди. Комендантша Наталья Ивановна, полная, с начесом, женщина лет сорока, пахнущая пряными духами, от которых Антону сразу хочется чихать, улыбается, как только понимает, что за этого мальчика ей приносили тортик, и отдает ключ от комнаты — дома Антона на ближайшие четыре года. Антон подписывает кучу бумаг, его долго фотографируют, но уже через десять минут у него на руках новенький пластиковый пропуск с его фотографией (худшей в мире!), надписью «Антон Шастун, менеджмент» и номером комнаты. Кастелянша в соседней комнате выдает ему белье, чуть влажноватое и пахнущее пылью; верблюжье, еще советских времен, одеяло и подушку с комками сбитым наполнителем. Антон поднимается на лифте до своего шестого этажа, ищет комнату (как всегда не с того конца). Комната оказывается угловой, прямо у балкона, и Антон радуется: будет куда бегать курить. Дверь открыта, и он заходит в маленький предбанник. В коридоре почему-то стоят пара тумбочек и дешевая, стремного коричневого цвета, пластиковая полка для обуви. Перед ним четыре двери: две справа, одна слева и одна прямо, из-за которой раздается негромкий храп, и Антон вдруг осознает, что рулады отца за стенкой — ничего по сравнению с руладами четырех мужиков вокруг. Это открытие его веселит, и он тихонько хихикает. Дверь в комнату слева приоткрыта, Антон аккуратно просовывает голову в щель, чтобы осмотреть комнату. Там три кровати, и на одной он видит Димкин рюкзак с нашивкой «Спартака» и маленьким брелком с футбольным мячом — подарком от Димкиной девушки, Кати. Значит, Антон на месте. Он сбрасывает вещи на пустую кровать с серым от времени наматрасником и резво спускается вниз, к отцу и Димке. Дима уже договорился с охранником о парковке, так что машина стоит у входа в общагу наполовину разгруженная. Вытаскивая пакеты на улицу, эти двое увлеченно спорят о футболе — Антонов отец тоже болельщик, — и Димка как обычно возмущается и новым тренером какой-то команды, и политикой клуба — да вообще всем. Иногда Антон думает, что Димка внутри всего лишь дед: может из-за того, что он старше, а может потому что всегда бухтит и везде находит проблемы. — Нет, мы тут не справимся, — Димка скептически осматривает гору пакетов и достает телефон. — Ща Арса попрошу, он нам поможет. Арс — это Димкин то ли друг, то ли сосед. Антон слышал про него время от времени, ржал над тем, как Дима его описывал — манерный дурачок — и не сильно надеялся на помощь. Так что приходится удивиться, когда вместо кого-то маленького, смазливого к ним подходит высокий, лишь слегка ниже самого Антона, подкачанный парень, небритый и похмельный, но невероятно красивый: со скромной улыбкой, ямочками на щеках, с голубыми глазами, с руками, усеянными родинками. Такого человека — притягательного настолько, что взгляд не отвести — Антон видит впервые. Арс (Арсений, его зовут Арсений — Антон помнит) плавно поворачивается к Антону, протягивает в приветствии руку и, наклонив чуть набок голову, улыбается. Смотрит прямо в глаза без смущения, открыто, и Антон не сдерживает ответную улыбку. Рукопожатие выходит крепким и теплым, чувствуется легкой щекоткой даже после того, как Арсений убирает руку, и Антону хочется это ощущение сохранить, оставить подольше, но впивающиеся в ладонь ручки пакетов, подхваченных Антоном сразу после прихода Арса, не оставляют ни единого шанса. Хорошо, что лифт большой — управляются они в один заход, навьюченные пакетами и сумками, с трудом протаскивают все в узкий дверной проход и скидывают на свободную кровать. Руки у всех горят глубокими красными бороздами, и ребята яростно их растирают, чтоб быстрее прошли. Комната — светлая, просторная — сразу кажется захламленной и маленькой, и Димка ворчит, хитро снизу посматривая то на одного, то на другого: «Вымахали, теперь нормальным людям мимо вас ни пройти, ни проехать, баобабищи. Еще и дрищ этот барахла понатащил». Арсений смеется негромко, смотрит на Антона, а у Антона внутри такое веселье — пузырьками шампанского, — и хочется рассмешить Арса еще. — Но-но, — наигранно возмущается Антон, — я не дрищ! Я — пространствосберегающий. Арсений хохочет в голос, Димка хмыкает довольно и радостно, а Антоха просто улыбается — ему отчего-то хорошо. Пока парни смеются, отец осматривает комнату, санузел, выглядывает из окна, открывает двери шкафов и толкает антонову кровать. Все крепкое и надежное, так что он удовлетворенно хмыкает: одобряет. Димка предлагает чай, но дядя Андрей отказывается: ему пора возвращаться в Воронеж. Они спускаются вниз и охранник тепло улыбается Антону, будто старому знакомцу. Отец легонько толкает Антона в бок: — Уже очаровал? Антон на это только улыбается: он любит людей и с радостью принимает их симпатии. Охранник семенит, спеша открыть им ворота, и Антон забирается в машину вместе с отцом. Странно это — вот так просто расставаться на неопределенный срок. Конечно, он будет приезжать на выходные, но когда еще получится это сделать? Отец тормозит за воротами, закуривает прямо в машине. Обычно он так не делает, но сегодня себе позволяет — и выхватит за это от мамы. Тишина угнетает, растет тревожность, и Антон начинает болтать: рассказывает что помнит про Арса, делится впечатлениями об общаге: большая; думал, там будет хуже; круто, что рядом кухня; рад, что жить будет с Димкой. Отец затягивается, как-то становится серьезнее: ему тоже не по себе. — Ты только аккуратнее тут будь, хорошо? — и Антон кивает. — Матери не забывай звонить, и мне тоже. Мы волнуемся. Отец четким движением отправляет бычок в окно и поворачивается к Антону. В глазах у него какая-то растерянность и как будто гордость. Он тянется к Антону и обнимает крепко, гладит по спине, и у Антона слезы наворачиваются. Он прижимается крепче, как детстве, и только шепчет: — Люблю вас, пап.***
— А теперь, пацаны, серьезно! — Антон врывается в комнату, подлетает к Димке и Арсу, сидящим на Димкиной кровати, опускает руки им на плечи и шепчет заговорчески: «Где у вас тут курят? Не курил с самого Воронежа, а то отец башку открутил бы». — Пойдем ко мне, — кивает на соседнюю дверь Арсений, и до Антона доходит, что молодецкий храп, который он слышал — именно его. Но идеальный образ это почему-то не рушит, а лишь добавляет красок и человечности. Вроде вот он — Кен из коробки, а вроде и настоящий. Со своей этой очаровательной челкой и острыми ключицами. Та комната, в которой предстоит жить Антону — трешка, на троих. Арсению везет больше: он живет в двушке. Двушка вполовину меньше, но выглядит совсем по-иному. Возможно, дело в том, что Арсений сделал ремонт, или же в том, что здесь атмосфера какой-то легкой загадочности, но серо-синие обои, куча театральных афиш, каких-то репродукций, билетов, фотографий, рисунков добавляет комнате глубины и таинственности. В углу у окна огромное, заваленное подушками ложе (по-другому и назвать сложно это огромное, явно мягкое и теплое), и до Антона не сразу доходит, что Арсений просто сдвинул две кровати — свою и соседскую, чтобы получилась такая большая. Напротив белеет стол, заваленный книгами, тетрадями, какими-то бумажками, ручками. На узком, с облупившейся белой краской, подоконнике чернеет кружка, треснувшая, но целая и явно пригодная к использованию. Красная жестяная банка из-под чая служит Арсению пепельницей. Пока Димка закрывает дверь блока на ключ, Арсений распахивает окна. Легкий запах перегара тут же перебивается запахом зелени и города, становится свежо и легко, и Антоха без спросу плюхается на незастеленную постель, чуть отодвигая перед этим простыню: он же не совсем дикарь. Арсений садится на подоконник, легко подгибая под себя ногу, и Антон думает: « Если он такой с похмелья, то какой же он в полной боеготовности?» Ребята достают сигареты, и Антон стреляет у Арса Парламент, присвистывая: мажор. Арсений смеется; он кажется на все смеется. А потом рассказывает о себе, и Антону и остается только присвистывать, на этот раз восхищенно. Арсению уже двадцать пять — старше на целую жизнь, и он аспирант-культуролог. А еще подрабатывает ведущим на свадьбах и корпоративах, играет в КВН (в одной команде с Димкой, к слову) и снимается как модель для каких-то полугламурных журналов, названия которых Антону даже смутно не знакомы. — Охренеть, я даже завидую! Вот чё он такой? — жалуется Антон Димке, чуть смеющемуся от таких откровенных и чистых эмоций. — Все так говорят, — Дима наклоняется поближе и шепчет хитро — поверь, он не такой крутой, как кажется! — Эээй, — толкает его в плечо улыбающийся Арсений, — я вообще-то идеален!