Bitte, schenkst mir den Tod

Несмотря на то, что я в Лейпциге всего полгода, он стал для меня словно родной. Почему же я переехал в этот город, заменив им так полюбившийся Санкт–Петербург и бросив там Сергея одного? Ответ на этот вопрос очень прост. В этом городе живёт мой самый любимый немец — Тило Вольфф. Я люблю его всеми фибрами души, и готов терпеть ради него всё, все его издёвки и побои. Мне это нравится так же, как ему меня безжалостно мучить. Я сижу в обшарпанном подъезде старого шестиэтажного дома, лестница и лестничная клетка покрыты кафелем с подтеками от сырости в области швов. Нахожусь на самом верхнем этаже и сижу, свесив ноги в пролёт. Страшно ли мне? Нет, я уже очень давно не боюсь смерти. Я часто задумываюсь о своем существовании и понимаю, что мне нечего терять и ничто не держит меня в этом бренном мире. Прислушиваясь к каждому шороху, я покорно жду приближающегося эха шагов Тило. Я встаю, взявшись за чёрные металлические перила, украшенные витьеватыми узорами. Погрузившись в свои мысли, я не услышал как он бесшумно подошёл ко мне сзади. Тяжёлая рука в чёрной кожаной перчатке опустилась мне на плечо, из-за чего я вздрогнул. Резко обернувшись я увидел любимый лик, который как обычно был холоден и ничего не выражал. Выбеленное до неестественной бледности лицо, густо подведённые черной подводкой глаза и чёрные, с причудливым контуром губы. Тило взял меня грубой рукой за подбородок и резким движением поднял моё лицо. Карие глаза сияли арктическим льдом. Я забыл как дышать, всматриваясь в его лицо, пытаясь насытиться его пронзительнвм чарующим взглядом, хотя понимал, что это невозможно. Я прикоснулся к его ладони своей, но он одернул её. Тило с презрением смотрел на меня, я для него лишь игрушка. Мой любимый немец, гулко ступая тяжёлыми кожаными сапогами по кафельным, потрескавшимся плиткам пола прошёл к старой деревянной двери. От влажности она пошла расколами и немного разбухла, но замочная скважина была достаточно новая. Немец достал небольшую связку ключей на крупном металлическом кольце и, подобрав нужный ключ, аккуратно просунул его в скважину. Резко повернув его в замке, он толкнул дверь ногой и она, скрипя на пострадавших от времени несмазанных петлях, медленно открылась. Тило безмолвно отошёл в сторону пропуская меня внутрь. Я прошагал мимо него, нервно сглотнув, и оглянулся. Мой немец сам по себе очень молчаливый, и сейчас он мне ничего не сказал, лишь еле заметно кивнул мне головой. Это была та самая комната, в которой мы обычно встречались: всё было как в прошлый раз: обшарпанная белая плитка, грязная, но большая ванная, жёлтоватая раковина и кран, зеркало, в углу комнаты маленький тёмно-синий столик с отбитой краской и две грязно-белые табуретки. Тило оглядел ещё раз лестничную клетку захлопнул дверь. Он достал из-под раковины стеклянную бутылку и фактически с грохотом поставил её на стол. Из кармана Тило выложил так же ампулы и пакетик с коричневатым порошком. Я сидел рядом со столом, но не на табуретке, а на полу. Он присел напротив меня на табуретку и, откупорив бутылку, сделал большой глоток. Потом, оторвавшись от горла немец протянул её мне. Я осторожно принял холодное стекло из его рук и прильнул к бутылке. Затем в ход пошёл порошок: Вольфф разделил его на две равные дорожки, вскоре и их опустошил при помощи завёрнутый в трубочку купюры. Глаза Тило подёрнулись плёнкой, и зрачки потихоньку стали расширяться, а у меня закружилась голова и повело в сторону. Немец подошёл ко мне и ударил твердой подошвой сапога мне в грудь, от чего я упал на спину и ударился затылком об стену. Я тут же вскочил и на нетвёрдых ногах подошёл к моему мучителю. Он нетрезвыми глазами с лопнувшими на них сосудиками смотрел на меня, а потом размахнулся и со всей силы дал мне пощёчину. Я с трудом устоял на ногах, но все же титаническими усилиями мне пришлось сделать шаг назад. Мой немец тем временем извлёк Бог весть откуда стэк и плётку. Я встал на колени перед ним и сложил руки на груди. Это были странные, смешанные чувства, одновременно и страх перед болью и острое желание быть избитым, униженным… Я услышал свист над самым своим ухом и почувствовал сладкую, слегка притуплённую боль в плече. Это была пока что только плётка. Мой немец вошёл в кураж и удары посыпались на меня один за другим. После каждого удара я получал наслаждение, и чем сильнее он меня бил, тем мне было приятнее. Наркотики и алкоголь сделали своё дело и я уже почти не чувствовал ударов, боль притупилась, а сознание затуманилось. Это продолжалось достаточно долго, хотя, возможно, я потерял способность оценивать прошедшее время. Побои отобрали у меня все силы и мне пришлось опуститься на колени. И тут огромный чёрный сапог Тило ударил меня в лицо. Меня откинуло на спину, а немец присел рядом со мной. Он потянул меня рукой в чёрной перчатке за плечо, призывая сесть. Я повиновался, но лицо не поворачивал, боясь снова увидеть лёд в любимых и родных глазах. Но рука потянула меня за подбородок и я был вынужден обратить взор на Вольффа. Он долго вглядывался в моё лицо, но в его глазах не отражалось ни следа жалости или раскаяния. Да и с чего вдруг, если я всем своим видом показывал то, как мне это нравится. О чём он думает? Тило относится к редкому типу людей, у которых по лицу ничего нельзя понять. Он всегда словно носит каменную маску, за которой прячет всё: грусть, страх, боль… И сейчас он не моргая смотрит в мои глаза, не отводя взгляда. Я не выдерживаю и начинаю изучать сколы на плитке грязного пола. Немец тянет мой подбородок вверх и я просто вынужден поднять глаза. — Тило, я… — начинаю я охрипшим шёпотом — Тсссс… — он прикладывает палец к моим губам, а потом мой любимый сделал то, чего я ждал с самого начала наших встреч: он прильнул своими губами к моим, оставив на них еле видимый чёрный след. Моё сердце перестало справляться со своей работой и замерло в груди. Да что там! Я и дышать как забыл. А он провёл рукой по моему лицу стирая слёзы вместе с тушью и кровью. Ещё какое-то время он смотрел на меня, а потом тихо, словно он сам боялся своего голоса сказал: — Михаэль, ты должен понять. То, что происходило между нами, навсегда останется в этой комнате. Я молод и свободен и не завишу от тебя. Скорее всего, ты больше никогда меня не увидишь. Возможно, я должен извиниться, но ты сам понимаешь, что я перед тобой извиняться не буду. Завтра я женюсь, и не хочу больше тебя видеть. Прощай, Михаэль. — Он встал и достал из-за пазухи кроваво- красную розу положил её передо мной на пол. Затем немец развернулся и решительно пошёл прочь. Я услышал, как эхо от шагов его высоких сапог по плитке отдаляется, а затем хлопнула входная дверь внизу и воцарилась полная тишина.

***

Я не знаю, сколько я находился в ступоре, но когда я отошёл, первое что я сделал, это поставил набирать ванну горячей водой. Когда струя ударила по кафелю, я подошёл к столику, на котором остались шприцы и ампулы. Отломив кончик стеклянного сосуда, я приступил к забору препарата. Когда шприц был до отказа полон грязно-жёлтой жидкостью, я закатал рукав своей черной рубашки и вонзил иглу в вену. Резко опустив поршень, я поморщился от боли, но дожал всё до последней капли. Тяжело опустившись на пол я стал вслушиваться в звук набирающейся ванны. Всё же лучше, чем давящая тишина. Минут через десять я подошёл к ванне, выключил воду и медленно опустился туда. Вода была горячая. В моей руке была роза и я провёл ей по лицу, потом по шее и затем по груди, торчащей из-под расстёгнутой рубашки. Потом я начал отрывать лепестки и кидать их в воду. Когда от некогда прекрасного цветка остался лишь черенок, он упал на белый кафель пола. На груди я ношу кулон в виде лезвия, а в кармане настоящее, но вытащить вещицу из кармана стало тяжело, так как пальцы не слушались, но победив всё же в битве с карманом, я извлёк на свет блестящую серебристую штуковину. Не сильно нажимая, я провёл лезвием по щеке, потом спустился на шею и завершил грудью. Я не почувствовал боли, зато почувствовал, как горячие мелкие капельки крови выступили на коже. Положив лезвие на бортик ванны, я сполз по ней и погрузил голову в воду. Упершись руками в белый кафель, я старался не выныривать и надеялся на то, что прям сейчас утону, но смачно вдохнув воду я резко вынырнул и закашлялся. Не отчаявшись я снова взялся за лезвие. Аккуратным, но точным движением, нажимая изо всех сил я провёл им вдоль левой руки. Из длинного глубокого пореза тут же хлынула кровь. Потом я сделал то же самое только с правой рукой. Вода в ванной окрасилась алым, а меня всего начало трясти. Нет, мне не было больно, было какое-то опьяняющее чувство лёгкости, как будто с кровью из меня выходила боль и все проблемы. Может быть, самоубийство это и эгоизм. Человек заставляет мучиться близких ему людей, которым он был не безразличен. А разве это не эгоизм, заставлять человека терпеть такую боль, с которой он не справляется, и из-за которой он готов отказаться от жизни, лишь бы эти муки прекратились. Разве это не эгоизм? Как Вы себе представляли смерть? Когда Вы умираете, что происходит? Вы видите огромные золочёные ворота, слева стоят черти, справа белоснежные ангелы, у ангела в руках список Ваших добрых деяний, а у демона злых. Список ангела оказывается намного длиннее, чем список нечисти и золотые врата открываются, за ними райский сад, а демон сгорает в огне. Так? У меня всё намного ужаснее. Я вздрогнул и открыл глаза, опустив взгляд на мои руки. Кровь перестала идти. Попытавшись поднять свои руки, я ничего не понял. Бледно-синее подобие рук осталось лежать на краю ванны. Я вскочил в ванне и кинулся к зеркалу. Хоть я и не старался приглушить свои шаги, их всё равно не было слышно. Ужасная истина стала маячить на горизонте, я не отражался в зеркале. Я прикоснулся к зеркалу и надавил на него. Вместо твёрдой поверхности моя рука провалилась во что-то густое, и вот оно уже стало меня затягивать и уже я смотрю на комнату через грязное, исцарапанное стекло. Мне уже минут через пять наскучило сидеть тут, и я попытался выбраться: надавил руками на амальгамированную поверхность. Но она оказалась твёрдой, и я понял, что стал пленником зеркала навеки, или пока не свершится месть. Почему-то мне пришла в голову мысль, что убив семью и его самого, того, кто заварил всю эту кашу, мне станет легче. Я огляделся: было очень темно, но немного сбоку было ещё одно стекло, через которое проникал свет. Подойдя к нему я понял, что это другое зеркало, в другом доме. Немного побродив по закоулкам зеркального лабиринта я наконец нашёл то, что искал: вот он, мой любимый немец со своей будущей супругой. Она стояла перед ним в белоснежном шелковом халатике, с высокой причёской и торжественным макияжем, а он был в дорогом шикарном темно-синем смокинге. — Выйди, я надену платье. — Говорила девушка. «Боже, как она прекрасна!» — подумал я. — Почему я не могу надеть его на тебя? — Это плохая примета, Тило, разве ты не можешь потерпеть всего пять минут? — Хорошо, Анне, как скажешь. — Немец покорно вышел из комнаты, а на его место поступили две хорошенькие девушки. Одна блондинка с бледно- голубыми глазами, а другая кареглазая шатенка. Они молча одевали Анне, казалось, вся атмосфера была пропитана радостью и торжеством. Какое же прекрасное было платье! Очень пышная юбка и облегающий топ без рукавов шитый кружевом. Когда девушки вышли, Анне осталась одна и подошла к зеркалу. Она долго вглядывалась в своё отражение и думала про то, как же ей идёт свадебный макияж. Девушка наклонилась за кисточкой, слегка припудрить лоб, но отражение из зеркала продолжало смотреть на неё.Подняв голову, Анне вскрикнула и отшатнулась. Отражение смотрело ей в глаза с печальным выражением лица, вдруг кожа начала синеть, как у мертвеца. Девушка закричала и опустила взгляд на руки: кожа покрылась трупными пятнами, а на предплечьях появились длинные порезы, из которых сочилась кровь. Сейчас она кричала, но не слышала свой голос. Подняв глаза на зеркало она увидела, что глаза в отражении закрыты, а с губ течёт тоненькая струйка крови. Анне подскочила и побежала к двери. Она дёргала ручку, но дверь не поддавалась, тогда девушка стала просто колотить в неё со всей дури и кричать, но всё безрезультатно. Когда до свадьбы оставалось всего полчаса, а невеста ещё не вышла из своей комнаты, гости решили проверить, всё ли у неё в порядке. Перед их глазами предстала ужасная картина: Анне лежит под дверью, с искажённым от ужаса лицом, в луже собственной крови, её кожа сине — фиолетового оттенка, а на теле чёрные трупные пятна. Вены на руках вскрыты, а губы разбиты.

***

Когда я убил его жену, мне заметно полегчало. Но я понимал, что этого недостаточно и мне надо убить ещё и его самого. И случай предоставился довольно скоро. Тило высыпал на стол полоску белого порошка и, взяв бумажную трубочку, вдохнул его. После смерти Анне он стал заменять кофе героином и водкой. Забвение на этот раз пришло не так скоро, как до этого и он успел сделать ещё одну глупость. На этот раз последнюю в его никчёмной жизни. Он пошёл в ту самую комнату, где они всё время встречались с тем русским парнем, который так странно представился — Михаэль Драу. Около подъезда крутились два полицейских. Это показалось немцу подозрительным. — Эй, что тут случилось? — А ты не слыхал по новостям? На шестом этаже в ванной парень вскрыл вены. Причём в комнате нашли кучу наркотиков и алкоголя. Решили, что он напился, обдолбался, и выпилился. Но все же уголовное дело возбудили. — Ого, как раз похоже в моей комнате. И парня я знал этого… Можно в туда заглянуть? — Да, конечно, улики уже все собрали. — Благодарю. — Немец почти бегом поднялся на этаж и с размаху открыв дверь ногой влетел в комнатку. Всё было вроде бы чисто, но дух смерти остался здесь витать. На кафеле осталась чуточка крови, в углу валялась бутылка. Тило подошёл к зеркалу и посмотрел в него: на него в обратку глядело отражение, вроде бы ничего необычного. Он опустил голову и включил воду: на удивление чистая жидкость ударила струёй в кафель раковины. Немец поднял глаза на зеркало, а из него смотрел грустными голубыми глазами Михаэль. Вольфф вздрогнул и отшатнулся, а вода в кране начала окрашиваться бордовым и потом оттуда потекла тёмно — красная жидкость. — За что? — одним движением губ спросило отражение. Тило не помнил себя от ужаса, но списал всё на героиновые глюки. «Давно меня так не колбасило» — подумал он. — Подойди ближе, — опять прошипел Михаэль. Немец сделал шаг вперёд, а по ту сторону зеркала Драу прижал ладонь к стеклу. Тило дотронулся до стекла, и там где была рука призрака, зеркало было тёплое. Немец опустил глаза на свои руки: они стали голубого оттенка и покрылись трупными пятнами точь-в-точь как у его покойной невесты. Вдоль предплечий протянулись ярко-алые порезы. Кровь хлестала ручьями. Он поднял глаза на зеркало и заметил, что теперь в нём отражался он сам, только его лицо было словно у трупа, а изо рта текла струйка крови. Он упал на колени, и его глаза постепенно стали закрываться, когда он увидел светоносный образ. Он стоял перед ним: весь в белом, источал свет, протягивая ему руку. Это был его Михаэль. Немец протянул свою ладонь к горячим пальцам Драу, а призрак загорелся и буквально через несколько секунд исчез, словно его и не было. Тило упал на пол, и глаза его закрылись. Навечно.