Particles

Baby, tell me if I'm being strange And if I need to rearrange My particles I will for you Nothing but Thieves

***

Костёр полыхал, вздымаясь. Пламенные языки порывисто расчёрчивали беззвёздное небо. Потрескивали сухие сучья, медленно прогорали большие полена. Глубоко внедряясь в сухое дерево, огонь сжигал его, лишая цвета и формы, кроша и осыпая грудами пепла. Клубы дыма взгромождались над костром, достигали высот промозглого неба и таяли, подхваченные неспешным воздушным течением. Холодало. Этот огромный костёр несогласованно устроили в дань ухудшающейся погоде. Никто не оглашал тот факт, что в бликах полыхающего пламени даже смельчаки испытывали облегчение, укрываясь от нарастающей забирающейся под кожу сырости и леденящего ветра. Вокруг костра, примыкая тем или иным образом, сплочился лагерь Глэйда в полном составе. Противники тихих посиделок притащили импровизированные инструменты и задавали ритм происходящему. Кто-то попытался петь, но ограничился мелодичным посвистыванием: ни единую песню не удалось припомнить. Тут же ребята устроили потасовку: любители померить силы окружили пару, увлеченно размахивающую кулаками, и едва более удачливому удавалось выпихнуть проигравшего из круга, ему на смену в припрыжку выдвигался очередной желающий. По другую сторону костра повара притащили столы и утварь, и разливающийся в воздухе запах жареного на огне мяса усиливал ощущение уюта. Но даже больше, чем жаркое, тела и дух подунывших глэйдеров согревала настойка Галли, пользующаяся сегодня необычным успехом. Тут и там ребята устроились небольшими группами, но почти единодушные возгласы и слышный со всех сторон вызывающий смех не оставляли сомневаться во всеобщей нетрезвости. Послышался раскат грома, пока что очень издалека. Томас не был уверен в услышанном, ведь никто из окружающих не отреагировал на этот звук. Что не было достоверным показателем: вряд ли, оглядывая подвижный лагерь, он мог отметить кого-то потрезвее самого себя. С горячащим напитком производства Галли у Томаса не заладилось. В доказательство чего почти нетронутая небольшая банка с настойкой одиноко обреталась в траве между его подтянутых к груди ног. Он разместился невдалеке от большинства друзей, оперевшись спиной на поваленное бревно, глядя в костёр, на периферии зрения отмечая движение вокруг. Томас прислушался, абстрагируясь от нарастающего шума, и ему показалось, что гром разразился опять. А вместе с тем зашевелилась влажная трава у сапог, затрепыхались свободные полы рубашки, пламя задёргалось и потянулось к нему, лизнув нагромождение ящиков по пути. Лицо обдало жаром, а затем окатило холодом. Раздался звон разбитого стекла, смех громче прежнего, незамысловатая ругань. Подсознание отметило голос высказывающегося, и взгляд сфокусировался, отыскивая в толпе знакомую фигуру. Затем последовало удивление, когда копна соломенных волос промелькнула в кругу ребят, с которыми их обладатель не то чтобы ладил, по крайней мере, Томас не знал об обратном. Подпевалы и собутыльники Галли. Благодарные почитатели его талантов и, соответственно, творений. Дружки Галли дегустировали дрянь, производимую в результате его экспериментов, и нередко отлёживались в медотсеке с различными проявлениями похмелья, вплоть до отравлений. Галли за собой, разумеется, ответственности не признавал, да его и не обвиняли: для принятия решений у каждого на плечах имелась собственная голова. Но сейчас, вслушиваясь в пьяный смех друга, Томас чувствовал неприятно пробирающий укол тревоги. А потом ребята слегка переместились, и ему открылось лицо Ньюта. В этот момент тревога растворилась заживающей гематомой. Друг усмехался, хмуря брови и криво растягивая губы. Он говорил, его слов не было слышно, а потом коротко и отрывисто смеялся, склоняясь. Выпрямившись, смотрел в огонь, и выражение его лица было мечтательным. Или, должно быть, пьяным. Его поведение могло казаться нормальным, но Томас не мог припомнить, когда в последний раз видел друга улыбающимся: в тени последних событий Ньют превращался в свою хмурую версию со сдвинутыми к переносице бровями и синяками под глазами, при общении выражался коротко и всё чаще агрессивно. Сейчас, в свете костра, видеть если не радость, то расслабленность на его лице было отрадно. С глухим звуком кто-то плюхнулся на траву рядом с Томасом. Ему и поворачиваться не нужно было, чтобы узнать в запыхавшемся шумном соседе Чака. Паренёк украдкой потянулся к полупустой банке Томаса, но, получив шутливого леща по пухлым пальцам, обиженно надул пухлые губы и сложил на груди руки. Пряча улыбку, Томас в который раз обвёл взглядом лагерь. Внимание привлёк раздвинувшийся круг сражающихся. Томас заметил Алби, согласно восхищенным воплям, отправившего за пределы так называемой арены третьего по счету соперника. Алби вытирал голову, наклонившись и подняв с земли рубаху, в бликах костра на его разгорячённой спине виднелись дорожки пота, даром что холод усиливался. Он возбуждённо вызывал на поединок следующего противника, но ребята медлили, и Томас вскоре увидел причину: двое тащили под руки Фрайпана. Возмущённо сопротивляясь для вида, тот был затолкан в центр круга. Тотчас разъярённая толпа сомкнулась, и Томасу не довелось стать свидетелем сражения. Непроизвольно он снова сыскал глазами Ньюта. Компания Галли поредела, но парень, похоже, вовсе в ней не нуждался. На его лице расплывалось отстраненное выражение умиротворения. Его глаза угольками темнились в неровном свете пламени. Какие мысли плескались в глубине этих чёрных колодцев? Почувствовав, что оказался под прицелом пристального взгляда, Томас скосил свой взгляд на Чака. Тот не выглядел любопытным, скорее понимающим. - Здорово видеть его таким, – с неловкостью выдал Томас. Помедлив, добавил: – В последнее время он как будто сам не свой. Но сейчас выглядит вполне неплохо. Томас вновь уставился на друга, в этот раз не в силах отвести взгляд. Словно зачарованный, глядел, как пара поглощённых костром глаз впитывает, казалось, само пространство. Ибо как объяснить, что, чем дольше он глядел, тем меньше движений замечал вокруг, будто и рябь, и голоса, и костёр, очаг вечернего помутнения всеобщего рассудка, теряли плотность, значимость, сущность, расплывались, неизменно обтекая пару бездонных глаз. - Да, здорово, – совсем не по детски, в тон ему вздохнул Чак, – было б, если бы ты был прав. – Томас перевёл на него удивлённый взгляд. - Он пьёт, только когда дела совсем плохи, – в голосе паренька проскользнули грусть и доля страха. – Он эту компанию в главе с Галли терпеть не может. Я.., – тут он запнулся, сглотнул. Украдкой оглянулся по сторонам, затем произнёс тихо: – Не хотел никому рассказывать. Не моё это дело. Но если только тебе... только ты никому. Томасу передалось его состояние нервной напряжённости. А ещё начала потихоньку поднимать голову убаюканная тревога. Он доверительно кивнул. Чак немного придвинулся к нему, сильнее понизив голос. - Как-то ночью я пробирался через лагерь, – он замешкался, но о причине ночных похождений умолчал. – Спешил так, что не сразу различил, как будто стонет кто вдалеке. Прислушался – точно, кто-то ворочался, разговаривая во сне. Света хватало только, чтобы пробраться среди коек, не задев никого, и не свалиться, за что-нибудь зацепившись. Так вот, когда я наконец подобрался к месту, где кто-то неразборчиво твердил «нет нет не надо», то смог различить только голос и, кажется, всхлипы. Голос принадлежал Ньюту. Я... я хотел разбудить его, клянусь, и в мыслях не было плохого! Я легонько потряс его, а он как заорал, сорвался с места, меня даже не заметил. Умчался, как угорелый, в сторону рощи. Я боялся пошевелиться, в ушах звенело, сердце колотилось... Но никто из ребят не проснулся. Наверно, к лучшему. Услышанное не находило места в голове Томаса, эхом раздаваясь внутри черепной коробки. «Стонет», «всхлипы», «заорал», «умчался» – слова, не вяжущиеся с Ньютом. Для него, Томаса, за время их недолгого знакомства друг стал олицетворением той естественной жизненной силы, силы духа и воли, присущей настоящим лидерам, что, наряду с ответственностью и чувством долга, помогала принимать решения, сохранять ясность ума даже с затуманенном яростью сознанием. Однако. Томас вынужден согласится, характер друга не был прост, и если скрытая меланхолия и тоска, проявляющаяся в его поведении горькими усмешками и многозначительными замечаниями, ускользали от внимания Томаса, виной тому были его собственные предопределения. Он не относился к Ньюту поверхностно. Он, скорее, цеплялся за собственноручно идеализированный образ как за ведомую опору, то немногое внушающее доверие, на что можно положиться в чертогах незнакомого мира. Он видел это в Ньюте, к которому и тянулся подсознательно. Откровения Чака привели Томаса в смятение. Но чем больше он об этом думал, тем сильнее ему хотелось во всем разобраться. – Чаки, ты молодец, – выдал он в попытке ободрить приунывшего друга. – Тебе хватило храбрости выяснить, что за странности происходят ночью в Глэйде, работа не для робкого десятка, – с улыбкой он хлопнул мальчика по плечу, тот недоверчиво уставился на него. Томасу было важно, чтобы настроение Чака изменилось, когда он продолжил. – Ты должен пообещать мне вот что. Это важно, – он обождал, когда серьезность во взгляде Чака достигла удовлетворительной отметки. – Сейчас ты перестанешь волноваться и пойдешь спать. Я обещаю тебе, что попытаюсь поговорить с Ньютом, как только это станет возможным, – кивком он указал в направлении обсуждаемого, намекая на вызванную избытком алкоголя временную невменяемость последнего. С минуту Чак недовольным взором изучал лицо Томаса, но, не найдя подвоха, пожал плечами и с усилием поднялся. Потрепал коленки и поплёлся в сторону спальных лачуг, бросив короткое пожелание доброй ночи напоследок. Томас проводил его косым взглядом, а затем задумался. Краем глаза по другую сторону костра он всё ещё видел Ньюта. Подсесть и попытаться разговорить его сейчас было нецелесообразно. Во первых, не было надобности привлекать свидетелей в лице случайных глэйдеров, а во вторых, от Ньюта вряд ли удалось бы разузнать что-нибудь содержательное. И всё же, всё же... Томас устроился поудобнее, принявшись ждать. Гроза надвигалась медленно и целеустремлённо. Вот уже не только он, но поодиночные глэйдеры переглядывались на отдаленные раскаты грома. Костёр трепетал, ветер раздувал огонь всё сильнее, и тот всё яростнее пожирал исчезающие на глазах остатки хвороста и древесины. Больше в костёр не подбрасывали полена, не подливали выпивку в опустевшие чашки, всё меньше громких похабных возгласов слышалось в поредевших компаниях. Ребята уносили с лужайки всё, чему ливень мог нанести ущерб, и после не возвращались, устраиваясь на ночлег. Вокруг помельчалого костра осталось несколько человек, в большинстве те, кто, уставившись на огонь, были не в состоянии реагировать на происходящее вокруг. Друзья расталкивали и уводили горе-пьяниц под руки. В их числе оказался и Ньют. Когда к пареньку приблизился Алби и потряс его за плечо, Томас вдруг вскочил, как ошпаренный. – Алби, – в пару шагов и доли секунды он преодолел расстояние, удостоившись внимания одного прищуренного и другого расфокусированного взглядов. – Мы присмотрим за костром, пока не погаснет, – приподнятая бровь на темнокожем лице высказала недоумение. – И потолкуем. Я потом провожу его. Если Алби хотел высказаться по этому поводу, то воздержался. Он одобрительно кивнул, бросив: – Не засиживайтесь, двинет гроза, – а потом неторопливо побрёл в сторону хижин. Томас, оставшись у костра наедине с Ньютом, помешкал, а затем уселся рядом с ним, скрестив лодыжки и уперевшись локтями в разведённые колени. – Давай, Томми, потолкуем, – он глазом моргнуть не успел, как Ньют оказался очень близко, плечом подперев его плечо. Он клевал носом, терял равновесие, и, по-хорошему, следовало проводить его на вынужденный отдых в койку, но Томас этого не сделал. Ньют то и дело приходил в себя, стараясь сконцентрировать ясность мысли, но, не преуспевая, запрокидывал голову, и его веки, вопреки стараниям, мучительно стягивались вместе. В очередной раз, когда ему удалось их разлепить, он успел повернуться к Томасу и выдохнуть: – О чём хотел поговорить? – прежде чем его подернутые дымкой глаза сомкнулись опять. Голова начала клониться, продолжая тянуть за собой горемычного владельца, пока не нашла пристанище на плече Томаса. Поёрзав подбородком, устраиваясь удобнее, Ньют уткнулся холодным носом в шею Томаса и уютно засопел, ероша дыханием взлохмаченные вихры. Щекотнувшие его щёку волосы заставили Томаса вздрогнуть. Пламя угасало, и он начал ощущать усиливающийся холод. Но оттуда, где к его боку прижимался подрагивающий друг, беспокойно засыпая, мягкое тепло распространялось по телу, неспешно затапливая, убаюкивая и расслабляя. Томас не заметил, когда собственные веки потяжелели. Он обвил свободной рукой плечо Ньюта, и сон поглотил его.

***

Томас проснулся спустя всего пару часов. Непонятно, что именно вывело его из состояния неглубокого сна, но он часто заморгал, адаптируясь к окружившей его темноте. В костре тлели красные угли, не освещая лужайку, но светясь в подобравшемся со сторон мраке. В попытке сфокусировать зрение, Томас дёрнулся потереть глаза, но овладеть ладонями у него не получилось. Различить смутные очертания вокруг ему далось с большим трудом. Очевидно, уснув, он сполз наземь, устроившись на высохшей траве. За собой он увлёк Ньюта, сгрёб того в охапку и заключил в тиски. Поэтому не чувствовал онемелых рук, его спина и плечи затекли. Впрочем, крепко прижатый к нему источник тепла послужил причиной необъяснимой умиротворённости, разлившейся в груди Томаса. Ему хотелось продолжить сон, удобнее перехватив свои медвежьи объятия, когда его вниманию открылось то, что Ньют дрожал. По ощущениям, друга била неслабая дрожь, он ворочался, неслышно выдыхая что-то сквозь сон. Томас высвободил руку и нащупал в темноте лоб друга, разгрёб налипшие пряди. Холодная кожа была покрыта испариной. – Ньют, – позвал он шёпотом. Рука сместилась на висок, неумело поглаживая. Пальцы осторожно прошлись по подрагивающим векам, замерли от прикосновения влажных трепещущих ресниц. Воздух шумно вырывался из приоткрытого рта, формируя еле различимые слова. – Нет, – на грани слышного просипел Ньют. Томас подался вперёд, не различая лица друга в темноте, ориентируясь на восприятие пространства, прошелся ухом по подбородку, не рассчитав расстояние, и с трудом расслышал: – Прошу, не надо. – И снова: – Нет, только не... Большего понять не удалось. Вскоре Томас отодвинулся. Осторожно вытащив другую руку из-под спины друга, окончательно размыкая объятие, Томас бережно уложил его голову рядом. Подтянувшись на локте, приподнялся, вглядываясь в очертания его лица. Из-за отсутствия каких-либо источников света привыкающий взгляд подыскивал изображение медленно и осторожно. Безмолвным небом чернота нависла над ними, и Томас сообразил, что надвигающаяся накануне стихия обошла их стороной. В воздухе стояла звенящая тишина, ни шелеста травы, ни потрескивания костра не слышалось. Бесшумно ночная свежесть занесла и заполнила Глэйд слабым запахом озона. Внезапно воздух пронзил далекий грохот. Он нарастал, стремительной волной двигаясь навстречу. Достигнув пика, оглушив Томаса внезапным появлением и неестественной громогласностью в ночной тиши, грохотание разлилось исчерпывающимся гулом и растаяло. Лабиринт перестроился, и по мере того, как он затихал, рядом с Томасом забился во сне Ньют. Томас схватил его за плечи в надежде успокоить, но тот лишь задрожал сильнее, замотал головой, вскрикнул что-то неразборчивое и порывисто сел. От неожиданности Томас отпустил его, но стоило Ньюту попытаться рывком подняться на ноги, как хватка возобновилась, став сильнее. Казалось, Ньют опешил. С промедлением он повторил попытку подняться, отбиваясь от назойливых удерживающих его рук. Томас не сразу понял, что друг не пришёл в себя, а лишь когда дыхание последнего начало срываться, он выбился из сил и неистово задрожал. – Ньют, – предпринял очередную попытку разбудить друга. Молчание. А затем: – Они вернутся. Они нас уничтожат. Разорвут на части. Изведут. Перебьют всех... Нас всех... Нет, только не... Когда он в очередной раз вскочил, Томас, под впечатлением от услышанного, не успел отреагировать. Друг оттолкнул его и бросился бежать. Томас понимал, что если промедлит, то упустит его в кромешной тьме. Непослушными со сна ногами он припустил вдогонку. Недоумевая, откуда у друга берутся силы, он задыхался, стремительно проносясь мимо хижин, вдоль каменных стен, между деревьев, углубляясь в мрачную рощу. Неизвестно, сколько длилась бы погоня, но Ньют споткнулся, возможно, зацепившись за один из выступающих из земли корней, и полетел кувырком. Угодив наземь, он больше не поднимался. С разбегу Томас чуть не налетел на него, приземляясь рядом. Сердце его порывалось вырваться из груди от бега, от переживания и непонимания. Поднявшись на колени, он склонился над лежащим лицом вниз Ньютом, перевернул его. Друг содрогался в безмолвном бреду. Предотвращая новую попытку сорваться на бег, Томас навалился на него своим весом. – Они заберут тебя... Томми, пожалуйста... только не тебя... Томас замер, не веря услышанному, не узнавая сдавленный голос. Тот продолжал предостерегать его еле слышно, снова и снова. Сам Ньют больше не вырывался, не ворочался и не двигался. Томас низко склонился над ним, внимая шёпоту. Невзначай коснулся его лица. То было мокрым. От испуга, что Ньют мог пораниться при падении, и теперь из раны хлестала кровь, Томас отпрянул, но в темноте не смог разглядеть ничего. Чтобы убедиться в своём предположении, не долго думая, он лизнул выступившую влагу. Та оказалась солёной, но не вязкой, без характерного металлического привкуса. Не кровь, а слёзы. Непослушными руками Томас принялся вытирать бегущие по скулам и вискам дорожки, но те не высыхали. Он стал бережно водить пальцами по всему, что оказывалось под подушечками: бровям, лбу, спутанным жёстким волосам, щекам, подбородку, губам. Своё лицо он приблизил настолько, что в самое ухо шептал: «Всё хорошо, Ньют. Мы выберемся отсюда. Я найду выход из лабиринта. Обещаю, никого не заберут. Верь мне, малыш.» Ненароком задев губами ухо, он не прервал мимолётное прикосновение, но невесомо перевёл губы на висок, скулу. Не отдавая себе отчёта, он оставлял короткие теплые поцелуи на влажной коже, согревая своим дыханием. И вскоре почувствовал, как неустанная дрожь в теле, прижимаемом им к земле, медленно затихала, а безумный шёпот сходил на нет. Прильнув лбом к чужой груди, прислушиваясь к учащённым ударам сердца, Томас приходил в себя, успокаивался. На миг что-то вспыхнуло и погасло. Томас вовремя вскинул голову. Деревья осветил яркий росчерк, поделивший небо на две треснувшие половинки. Томасу показалось, что мир стал крошиться, не в силах вынести события тревожной ночи. Но нет, это его надломленная душа опадала подхваченным ветром листопадом, кружилась бесцветным пеплом, выдуваемым из потухшего костра. А затем громовой раскат оглушил парня, дезориентировал, пригвоздил сидящим на ковре из листьев рядом с бесчувственным другом. Томас очнулся, когда первые капли, рассекая воздух, ударили по лицу. Стихия, покружив над Лабиринтом в мнимом затишье, решила выместить свою ярость, взяв Глэйд под прицел. Дождь усиливался с каждой секундой. Не медля, Томас поднялся. Подхватил обездвиженного друга и поспешил в укрытие.

***

Проснулся Томас от подкравшегося и запрыгавшего по его векам солнечного луча. Он заморгал и потянулся, чуть не свалившись со стула. Его плечи жутко затекли, что показалось до боли знакомым. Только в этот раз ослепила его не беспроглядная темнота, а назойливый свет. Поднявшись, уходя от света, он обратил глаза на оккупировавшего больничную койку человека, у которой обретался стул, на котором он скоротал остаток ночи. Ньют тихо посапывал, его сон казался спокойным. Томас помнил, как притащил его сюда, укрываясь от дождя, и что остался рядом, боясь, как бы тот вновь не поднялся во сне. Произошедшего этой ночью Томас никак не ожидал. Он помнил Ньюта, метавшегося в бреду, помнил погоню и свой испуг за сохранность друга. И отчётливо помнил чувства, что ночью проснулись в нём. Помнил, но не знал, как ему быть с этим воспоминанием. Поймал себя на желании коснуться друга, чтобы проверить, не поднялся ли у того жар. Но даже мысленно это движение сейчас казалось несуразным. Томас поспешил убраться из медотсека подальше, на улицу. Стояло раннее утро. По территории Глэйда, затопленной ярким светом, посвежевшей и будто позеленевшей после ночного ливня, разбрелись одинокие глэйдеры. Воздух был хрустально прозрачным, а запахи омытой зелени ударили в лёгкие. Томас с упоением вдохнул. Он расслабленно оглядывал заросли пролеска, плантации, на которых начинали трудиться ребята, виноградник, невероятный запах которого был различим даже на расстоянии. Друзей, выбирающихся на свет. Кто-то приветственно махал ему, и он вскинул руку в ответ. Среди других глэйдеров он заприметил Галли. В его голове что-то щёлкнуло – настроение разом улетучилось. Он с разбегу подскочил к парню, не дав тому сориентироваться, и сгрёб того за грудки. Галли, сонный и с похмелья, отступил на шаг под таким напором, недоумённо нахмурившись. – С ума выжил? – просипел непродранным горлом. – Ты чего творишь? – Я тебе покажу, из чего выжил, – прохрипел Томас голосом ничуть не лучше. – Покажу так, что мало не покажется. В следующий раз дважды подумаешь, прежде чем наливать кому не следует своё дерьмо. Галли не огрызался, то ли башка у него пока варила медленно, то ли задумался, не натворил чего вчера по пьяни на самом деле. Но память не подкидывала ему никаких вариантов, и он прогудел. – Ты это о ком? – О Ньюте, помнишь такого? Или твоей дрянью тебе совсем мозги отшибло? – А что с ним? Каждое его слово пробивало Томаса волной злости. – А то, что у него навязчивые идеи. И нажраться в твоей компании – последнее, что ему нужно. Галли широко зевнул, окончательно приходя в себя. Затем очень гадко улыбнулся: – Навязчивые идеи? Он что, приставал к тебе? – И хрюкнул над своей шуткой. Ярость Томаса, тем временем, достигла своего пика. У него побелели костяшки, задвигались желваки. Ещё немного, и он начал бы брызгать слюной, крича: – Тебе смешно, урод? А что, если бы он набрёл ночью на яму лифта и свалился туда к чёртовой матери!? Смешно ещё? Выражение лица Галли изменилось. Брови подскочили, глаза удивлённо уставились. – Всё так плохо? – Всё просто отлично. И будет ещё лучше, если ты перестанешь его спаивать, – выплюнул Томас ему в лицо, неслабо тряхнул и разжал кулаки. Сплюнул, отступив на пару шагов. Не обращая больше внимания на прифигевшего Галли, оглянулся по сторонам. И тут увидел выскользнувшего из двери больничного здания Ньюта. Ньют, как и он сам минутами раньше, оглядывался по сторонам, глубоко дыша. Томас направился к нему, изнывая от волнения. Что, если он помнил то, что произошло ночью? Как он отреагирует? С каждым шагом сердце Томаса скатывалось всё ниже, в пятки. Поравнявшись с другом, он не успел вставить слово, как тот выдал. – Занятная у тебя компания с утра пораньше. «А у тебя вечером попозже,» – почти что вякнул Томас, спохватившись. – Чего не поделили? Томас ухмыльнулся. – Тебя. – Ньют приподнял одну бровь. – Как самочувствие? – Как будто чуток перебрал вчера, – Ньют откровенно усмехался, и Томас не мог не ответить на этот смех. Помедлив, Ньют спросил осторожно: – Томми, я ничего не натворил? Ни черта не помню... У Томаса от души отлегло. В этот момент он был так напуган, что Ньют может осудить его за вчерашнее, что не задумывался, было ли в самом деле лучше для них обоих, что тот ничего не помнил. Испытав облегчение, Томас позволил себе протянуть. – Если я признаюсь, что ты разгуливал голышом и делал глэйдерам похабные предложения, разве ты мне поверишь? – Нет? – выдал Ньют неуверенно. – Вот видишь, – Томас вздохнул. – И зачем спрашивать? Ньют какое-то время стоял, озадаченно нахмурившись. А затем с облегчением прыснул: – Ты придурок. Ребята рассмеялись, и их голоса эхом зазвенели в залитом мягким утренним светом пространстве. Поглядывая украдкой на друга, Томас нехотя представил, как ночью целовал его скулы, содрогающиеся сейчас от смеха. В свете дня это казалось ему нереальным, сном, да и только. Он не предполагал, что совершенно в ином свете воспоминание всплывёт перед его глазами уже вечером, когда, предаваясь сновидениям, разум отыщет в глубинах памяти, расшевелит непонятое чувство, дремлющее внутри. И он совершенно не представлял, что ему с этим делать.