Вперемешку

      Гвен просыпается на плече у Майлза.       Вернее, понимает она это не сразу. Поначалу даже льнет щекой ближе, довольная от того, как уютно и по-сонному тепло, но стоит шороху прошелестеть над ухом, а ей — несколько раз моргнуть, сфокусировавшись, как цунами из смущения и ступора проносится от макушки до самых кончиков пальцев ног. Одна из которых лежит поперек живота Майлза.       Только чудо удерживает ее от вскрика.       Распахнув глаза и в миг проснувшись, она хочет отпрянуть, резко вскочить и убежать, но Майлз коротко мычит — сдавленно и недовольно — и все в ней замирает. Тело на какую-то секунду цепенеет, и Гвен не может понять, от чего конкретно и сильнее: от того, что Майлз вот-вот проснется, обнаружит их в странной позе и постарается ретироваться на другую планету, или от того, что… она не хочет его тревожить?       Хмурая складка меж его бровей разглаживается, лицо расслабляется, и Гвен ловит себя на невольном разглядывании. Как расширяются и сужаются крылья его носа в поверхностных вдохах глубокого сна, как солнечные лучи, которым удалось пробиться через занавески, теряются в темных ресницах, но не приносят дискомфорта, как губы, привычно растянутые в улыбке, сейчас очерчены умиротворением.       Гвен определенно не хочет его беспокоить.       Вместо этого она благодарит небесных чуваков за способность бесшумно лазать по стенам, делает над Майлзом крюк и плавно приземляется у двери, сразу выскальзывая в коридор.       Так случилось, что ей пришлось остаться у Моралесов в Бруклине — ее браслет, с помощью которого она прыгала по вселенным, не вовремя разрядился, и Майлз предложил в качестве ночлега свой дом и свою комнату. Ночные смены родителей в больнице и участке совпали, и дом пустовал, однако ни Майлз, ни Гвен все равно не рискнули воспользоваться их спальней или спальней для гостей — часто, Джефферсон, чтобы не будить жену, отключался там. И было бы неловко, если бы он обнаружил там неизвестную, примерно ровесницу его сына.       Спустить Майлза на пол она тоже себе не позволила — «Как можно? Ведь это я в твоем доме!» — но и о том, чтобы Гвен легла на пол, вопроса не стояло — Майлз наотрез отказался. Упирался до последнего, краснел, а когда они зашли в тупик и подобрались едва ли не вплотную к представлению, что будут спать на одной кровати в отсутствии взрослых, вышел из комнаты и вернулся с горой подушек и мягких игрушек. Постройка ограды.       Вчера вечером это показалось им отличным выходом из ситуации. Сейчас же этот выход лежит на полу — сброшенный и никому ненужный. Там же скомкано и одеяло, которое Майлз все время отбирал «неспециально» и за которое они успели дважды побороться.       Гвен тогда пригрозила, что, если он дернет его еще раз, она закинет на него свои ледяные ноги, и была довольна подействовавшей угрозой.       Сейчас же Гвен смущенно краснеет. Босые ноги оказываются теплыми.       Пару раз поломившись не в те двери, Гвен наконец находит ванную, изнутри запираясь на замок — почему-то так сильнее кажется, что она оградилась от ситуации в комнате Майлза. Она примет душ, желательно горячий, вымоет вместе с волосами все те странные и непонятные мысли, что роятся в голове, мешают рационально думать, и вернется туда, словно ничего и не было — словно никаких струн в душе непоколебимой и твердолобой Гвен Стейси не было задето.       Она выкручивает краны в душевой кабинке на полную и замечает свое отражение в зеркале.       Футболка Майлза.       За неимением — очевидно же, почему — сменных вещей, Майлз ей предложил свой гардероб. Покопавшись в разнообразии и найдя парочку футболок, которые она бы с удовольствием забрала и не вернула назад (Гвен, что с тобой?), она вытянула самую непримечательную и самую длинную, явно не по размеру и самому Моралесу, доходящую ей до середины бедра, и понадеялась, что этого хватит. И этого действительно хватило.       Чтобы пропитаться запахом Майлза.       Гвен замечает не сразу — когда тянет за края и норовит снять — а стоит заметить, как останавливается в глупой позе и вдыхает полной грудью. Мускатные ноты, капля древесины и огромный океан, не определяющийся никакими духами мира, — нечто такое, что принадлежит только Майлзу и выделяет его одного.       Нечто теплое, заставляющее невольно прикрыть глаза и насладиться, уютное и пробирающееся под ледяную корку в грудине, согревающее острые шипы.       Гвен сдергивает футболку. Нет-нет-нет, совсем поехала рассудком, какие запахи и таяние льда? Это же бред!       Она мотает головой, вытряхивает все глупости из себя, стоит в одном белье в ванной человека, близкого по духу, друга — всего лишь друга! — и напарника, и откидывает ногой футболку дальше.       Но запах не уходит.       Он пробирается в ноздри, оседает где-то в глубинах, запоминаясь и отбирая возможность откреститься, и совместно с тем окунает в безграничное чувство безопасности, доверия. Гвен доверяет Майлзу — доверяет жизнь, доверяет самые страшные тайны — и этот аромат, рассыпанный по коже, словно вторит ей за хозяина: «Не волнуйся, я буду оберегать тебя, сохраню твои секреты».       Она собирает его ладонями, позволяет открыться и остановиться в ритме собственного сердца, насладиться и под шум льющейся воды задуматься о насущном.       Возможно, когда-нибудь она все же признается ему, что он ей нравится.

***

      Майлз просыпается под звон будильника и обижает его мысленным проклятьем. В комнате привычно светло, бардачно (хоть он и не видит этого бардака из положения лежа) и тянет спать. Бахаясь носом на подушку обратно, он отмечает про себя, как странно, что она пахнет непривычно легко и цветочно.       «Мама ведь не стирала вчера» — вчера Рио поцеловала вечером и ушла на ночное дежурство в больницу, но вместо нее с ним осталась…       — Гвен?! — встрепенувшись, он наливается красным, рыщет по пустой комнате и слышит через сверх-слух шум воды в ванной.       Паника спадает мерно, тогда как смущение только нарастает — воспоминания о том, как он проснулся посреди ночи и обнаружил ее у себя на груди, обнимающую поперек талии, предательски подкрадываются в голову и заставляют судорожно ей замотать. Жажда, которая разбудила его тогда, напоминает о себе с удвоенной силой сухим небом, но Моралес не спешит на кухню утолять ее.       Вместо этого он откидывается назад, ощупывая пальцы — незримый отпечаток памяти ее гладкой кожи, сокрытой жесткой тканью его футболки, мягкость волос и жар дыхания, упирающийся куда-то в ключицы, заставляет крупно вздрогнуть всем телом и перевернуться на живот, сдавленно взвыв.       Подушка все еще пахнет ей.       И Майлз готов найти в параллельной вселенной того маньяка-парфюмера из книжки и фильма, лишь бы он смог сделать флакончик похожих духов. Розы с добавлением ландышей и ноткой аромата самой Гвен. М-м-м.       — Наслаждаешься? — смешливый тон вынуждает спрятать красные щеки в подушку глубже.       — Твоя подушка мягче, знаешь? — ему хватает сил оторваться, напоследок сделав вдох, и посмотреть на нее — прямиком из ванной, с мокрыми волосами, влажной кожей на щеках и лбу. И все еще в его футболке.       — Определенно, — она хмыкает, ведя плечом. — Как насчет завтрака?       — Было бы неплохо, — он потягивается в удивлении. Неужели, она приготовит ему яичницу с беконом?       — Готовка на тебе, — но нет. Гвен выскакивает с хохотком в коридор — будто могло быть иначе? — и оставляет его вновь одного.       — Ну Гвен, — ворчит Майлз, хоть и прекрасно знает, что она этого не услышит, и оглядывается на постель, почти встав.       Смятая подушка с виднеющимся светлым волосом у самого края — Майлз сбрасывает его на пол, проводит по наволочке ладонью и втайне, пока никто не видит, делает последний вдох.       Она пахнет ею, и Майлзу это определенно нравится.