Койольшауки

Дирижабль, огромный, словно упитанный сытый дракон, лениво пересекающий воздушное пространство, совершал ночной рейс. Перелёт был достаточно долог, и, вылетев на закате, судно должно было достичь пункта назначения только в девять часов утра. По этой причине для пассажиров при деньгах предусматривались каюты не хуже номеров в приличной гостинице, где можно было с комфортом провести ночь в пути. В салоне дирижабля на вполне удобных мягких креслах размещались пассажиры, путешествующие без изысков, а также располагался бар — для желающих приятно скоротать время за немудрёным хмельным занятием. До полуночи оставалась всего четверть часа — самое время, когда тянет в сон, особенно если маешься от скуки. Большинство пассажиров уже дремало в своих креслах, изредка тревожа умиротворённое замкнутое пространство воздушного судна несдержанным потешным храпом. Заприметив в этой сонливой, тягучей, как жидкий янтарь, пленивший ископаемые объекты, среде что-то для себя интересное, мужчина, резко выделяющийся своей яркой внешностью: огненная шевелюра, вздымающаяся языками пламени; броский макияж — чёткая звезда на одной щеке и аккуратная капля слезы на другой; костюм как у джокера, сошедшего с полотна игральных карт, подчёркивающий ладное тренированное тело, — растянул губы в ухмылке, сочетавшей в себе дикую смесь плотоядности и игривости. Предвкушая вскорости нечто забавное, он залпом осушил стакан с плескавшимся на дне виски и, встав из-за барной стойки, возвратился к своему спутнику, с самой посадки безвылазно засевшему в каюте. — Ты такой нелюдимый, Иллуми-кун, — с порога попенял своему компаньону эксцентричный путешественник. В тоне его голоса было лишь артистичное разочарование и ни капли серьёзности к тому, что он произнёс. Парень, названный Иллуми, сидел, скрестив ноги, на просторной двуспальной кровати спиной к вошедшему и что-то читал. На брошенную в его адрес реплику он не посчитал нужным реагировать. Вместо этого парень, даже не обернувшись, озвучил своё пожелание. — Хисока, — Иллуми звучал ровно, словно фагот, разыгрываемый на одной ноте. — Дверь. — И такой неприветливый… — почти огорчённо вздохнул Хисока, но дверь в каюту закрыл. Даже запер. Два резких щелчка замка пошло прошлись по слуху. Сквозь плотные стёкла иллюминаторов в каюту просачивалась беззвёздная ночь, робко размываемая искусственным светом прикроватных бра. Такой приглушённый свет в каюте, предназначенной для супружеских пар — других свободных, к своему удовольствию, как отметил Хисока, и безразлично, как принял Иллуми, не нашлось — превращал обстановку в чрезвычайно откровенную. Правда, старший сын знаменитой семьи наёмных убийц Золдик на обстановку не обращал никакого внимания, всецело поглощённый своим чтивом, и попутчик его, по укоренившейся уже традиции ставший напарником Иллуми на очередной его миссии, с ленивой грацией хищного зверя приблизился к кровати с нескрываемым намерением докучать компаньону, вгоняющему его в тоску своей инертностью, и этим же раздразнивающему. За это его хотелось дразнить в отместку… Постель чуть прогнулась под весом второго человека. Хисока встал позади Иллуми на колени и с любопытством заглянул тому через плечо. — Хм… — он удивлённо хмыкнул. — Не знал, что ты увлекаешься мифологией. — Я нашёл книгу в ящике стола, — пояснил Иллуми, повернув голову вправо и встретившись с кстати подставленной разрисованной щекой. Золдик, как ни в чём не бывало, едва касаясь при разговоре чужой кожи разомкнутыми губами и кончиком носа, продолжил: — Наверное, осталась от прежних постояльцев. Вновь вернувшись к увлёкшему его тексту, Иллуми пробежал своими огромными соколиными глазами ещё пару строк, а затем голосом, очень отдалённо выражающим заинтересованность, которую, возможно, из всех людей мог заметить только тесно общающийся с ним человек, добавил: — Она и вправду занимательная. Хисока сзади хмыкнул и плотнее прильнул грудью к каменно застывшей спине компаньона. Сковав запястья держащего книгу Иллуми своими сильными ладонями и зарывшись лицом в его длинные чёрные волосы, он промурлыкал тому куда-то в загривок: — Согласен. Миф занятный… Отклика не последовало, хотя Хисока и ощутил, как парень в его руках слегка повёл плечом, то ли проявляя небольшое раздражение на то, что ему мешают, то ли подначивая на продолжение игры. Мужчине по душе пришёлся второй вариант, поэтому ладони его скользнули вверх — по предплечьям Иллуми, прошлись по крепким мышцам рук и остановились только тогда, когда добрались до его шеи. Хисока охватил открытое горло своего спутника, легко, почти не надавливая на ровно пульсирующие сосуды, и ласково, дразнящими круговыми движениями больших пальцев погладил соблазнительно обнажённую прохладную кожу. Атмосфера в каюте резко изменилась. Несмотря на то, что внешне Золдик оставался бесстрастен, опытный боец без труда почувствовал бы, насколько убийственной стала окутавшая его аура. Это было предупреждение: чужие враждебные намерения не остались незамеченными, и противник подобрался к опасной черте, за которой неминуемо последует смертельная битва. Но Хисока именно этого и жаждал. Возможно, не прямо сейчас… Но отказать себе в удовольствии взбудоражить море восхитительной силы и гнева он не мог. Поэтому… Сильные руки аккуратно сдавили горло даже не вздрогнувшего парня, запечатав в яростно всколыхнувшейся груди разгневанной жертвы наполнивший лёгкие кислородом вдох. Хисоку, чуть грубее впившегося в шею своего идеального противника и при этом ни на мгновение не прекращающего нежно поглаживать подушечками больших пальцев его кожу, внезапно обожгло мощной волной взбесившегося нэн, тёмным туманом окутавшим тело Моро, запахом крови забившимся в его затрепетавшие от блаженства ноздри и выдавшим намерение Иллуми разорвать своего заигравшегося компаньона на куски. Будь Хисока серьёзен — и Золдик незамедлительно реализовал бы своё намерение. Разъярённый Иллуми был по-настоящему страшен. Если бы Хисока силой уступал этому прирождённому убийце, его от ужаса непременно бросило в дрожь. Правда, его и бросило, но далеко не от страха… — Иллуми-кун, — Хисока внезапно перешёл на совратительный шёпот, и в тот же миг, как рассеялась его полушутливая злонамеренность, исчезла без следа и враждебность Иллуми. — А если меня расчленят, ты будешь заботиться обо мне и хранить части моего тела? Когда Золдик, уже свободный от сдавливающего ошейника чужих ладоней и отложивший в сторону случайно обнаруженную им книгу, обернулся, на его нечитаемом лице, непроницаемом и холодном, точно высеченном изо льда, отразились черты удивления. Такой странный вопрос Иллуми явно озадачил, однако разглядеть это мало кому было дано, разве что Хисоке, который входил в исключительное число единиц, способных понимать безнадёжно размытые грани эмоций казавшегося бесчувственным убийцы. В этот раз Золдика выдали брови, лишь незначительно приподнявшиеся над его пронзительными чёрными глазами. — Я скормлю твои останки Мике, — выдал Иллуми бессердечный и крайне разумный для него ответ, на что его компаньон только рассмеялся. — Это будет самый жуткий погребальный обряд! Хисока, казалось, был в восторге — в той его ипостаси, когда не прослеживается даже видимости благопристойности. Более того, он планировал склонить к такому же состоянию и эмоционально неприступного парня, с которым делил хлопоты путешествия, комнату и постель. Иллуми никогда не был склонен к аллегориям, но сейчас, наблюдая за Хисокой, он невольно ассоциировал его со Змеем-искусителем, завлекающим потенциального грешника. Вызывающая раскрепощённость, распутная агрессия, сладострастный шёпот — этого оказалось достаточно, чтобы заставить убийцу-манипулятора потянуться к источнику этих тёмных материй. Иллуми невесомо скользнул по постели ближе к довольно ухмыльнувшемуся от предвкушения охотнику. — Тебя так возбуждает собственная смерть? Золдик, разместившись между расставленными коленями компаньона и вперив в хитро прищуренные янтарные глаза Хисоки немигающий жуткий взгляд, не удержался от вопроса. Он должен был знать на него ответ, чтобы, вооружившись полученным знанием, использовать его в случае необходимости. Иллуми всегда мыслил на свой лад рационально. — О, да… — протяжно выдохнул — почти пропел — Хисока. Мгновение — и антрацитовый водопад волос Иллуми оказывается небрежно стиснут в кулаке у самых корней, а его стройное гибкое тело, поддерживаемое рукой партнёра под поясницей, — наклонено над плоскостью кровати красивой и плавной дугой. Уха убийцы бесстыдно коснулся приглушённый дьявольский шёпот: — А ещё больше меня возбуждает мысль о том, что ты можешь стать её причиной… Ремарка осталась без какой-либо словесной реакции, но Хисока почувствовал, как Иллуми, расслабленно свесивший руки так, что они касались постели, с нажимом упёрся ему коленом в давно переполнившийся желанием орган. За что и поплатился: его голову, будто в надежде её оторвать, рывком запрокинули ещё сильнее, вынудив безразлично рассматривать весьма прозаичного вида потолок, а обнажённую плоть, пробравшись под ткань брюк и белья, беззастенчиво накрыл ладонью его разгорячённый партнёр, который злорадно усмехнулся, услышав, как Золдик издал плохо поддающийся отождествлению звук, напоминающий нечто среднее между сдержанным вздохом и неодобрительным мычанием. В своём положении, однако, Иллуми ничего менять не собирался. Пока что его всё устраивало: и неудобная поза — будто, атакованный напористым противником, пытаешься удержать равновесие над волчьей ямой; и дразнящие ласки Хисоки, лениво поглаживающего под одеждой его достоинство; и его укусы у самого основания шеи, которые тот методично оставлял по полуокружности предоставленного в его распоряжение горла, медленно, плавно оттягивая светлую кожу зубами, миллиметр за миллиметром, словно намечая линию отсечения головы от тела… В какой-то момент, увлёкшись гипотетическим обезглавливанием партнёра, Хисока, с удовлетворением прислушивающийся к постепенно тяжелеющиму ритму его дыхания, уловил сбоку острый холодный блеск и мгновенное профессионально выверенное движение — точные выпады убийцы, которые завершились полным уничтожением цели. Игла в правой руке Иллуми, извлечённая из усеянного подобного рода оружием надетого на парня жилета, опасной резвой молнией блеснула в тусклом свете бра и покорно замерла у самых губ своего хозяина, сомкнутых в равнодушную прямую линию. — Варварство, — снисходительно констатировал Хисока, резюмируя итог работы компаньона, и одной рукой ловко избавился от лоскутов того, что некогда было его топом. Интимные ласки пришлось прервать, хотя Иллуми, казалось, было всё равно. Он, всё так же удерживаемый Моро под голову, слегка прикоснувшись к нижней губе чуть разомкнутых уст острием иглы, продолжал изучать потолок — теперь уже задумчиво. Хисока жадно облизнулся. Иглу, касающуюся склоняющих к пороку губ, хотелось до крови вогнать в плоть её владельцу, а самим владельцем — яростно, безудержно овладеть… Впрочем, Иллуми размышлял недолго, так что Хисоке пришлось остыть. — Где наши вещи? — спросил Золдик, вывернувшись из грубых объятий партнёра и быстро снимая с себя жилет и майку. Несмотря на возбуждение и слегка участившееся дыхание, его голос по-прежнему звучал ровно. — Кажется, я забросил их под кровать, — с максимальной невинностью ответил Хисока, пожав плечами, и улыбнулся тому, с какой живостью Иллуми приступил к поискам. Свесившись с кровати и оставив Хисоку обозревать свой тыл, он принялся тщательно исследовать содержимое обнаруженной в указанном ему месте дорожной сумки. Волосы, сползшие со спины и чёрной завесой загораживающие обзор, словно липкая паутина, надоедливо лезли в глаза, но Золдик успешно игнорировал эту досадную и несущественную помеху. Впрочем, как и тот факт, что уставший ждать самопровозглашённый маг, всей поверхностью ладоней прикасаясь к постепенно обнажающимся его стараниями бёдрам партнёра, плавно стянул с него штаны вместе с бельём. Иллуми буквально ощущал на себе жгучий взгляд ярких глаз, представлял, как дикое, экстатическое наслаждение искажает завораживающе-жестокие черты лица Хисоки, который бесстыдно рассматривал его, удобно расположившись сзади на другом конце кровати, любуясь роскошным зрелищем соблазнительно открытых сокровенных мест, крепких, напряжённых бедренных и ягодичных мышц, красиво очерченных чёткими полутенями в золотисто-блёклом свете, создающем иллюзию, словно прекрасное сильное тело молодого убийцы вылито из бронзы. То, что он искал, никак не находилось, и Иллуми с удивлением поймал себя на понимании того, что начинает раздражаться. Он тут же снисходительно списал избыток эмоций на пагубное влияние Хисоки и решил, что всё это незначительная мелочь: Хисоки не будет — и эмоции исчезнут сами по себе. — Не это ищешь? У самого уха раздался глубокий, волнующий голос Хисоки, и Иллуми замер, когда чужое, скованное бронёй одежды возбуждение втиснулось между его ягодиц, а рука наклонившегося над ним охотника остановила его поиски и, быстро отыскав в одном из потайных карманов сумки тюбик с лубрикантом, вложила искомое в его ладонь. Золдик обернулся. Его широко распахнутые нечеловеческие глаза, скрытые эбонитовым шёлком растрепавшихся волос, невозмутимо посмотрели на заговорщически оскалившегося компаньона. Иллуми кивнул, подтверждая значимость находки, потом сделал резкое движение назад, вжимаясь ягодицами в пах партнёра так, что Хисока из-за болезненного трения казавшейся ужасно жёсткой ткани о чувствительный восставший орган протяжно ахнул. Или взвыл — как опьяневший от крови зверь. Так, во всяком случае, послышалось Иллуми. Сжав партнёра обеими руками за поясницу, Хисока легко и ловко оттащил апатично поддавшегося ему парня от края к центру кровати, случайно задев оставленную на постели некстати подвернувшуюся книгу, на которую, впрочем, никто не обращал больше внимания. Пока Моро был занят собственным разоблачением до совершенной наготы, Иллуми попытался воспользоваться содержимым заветного тюбика, однако Хисока, проворно оказавшийся рядом, нагло выхватил лубрикант из его ладоней. — Позволь-ка мне, — искушающе прошелестел зовущий себя волшебником мужчина, и Золдику вновь пришлось отмахнуться от странного видения совращающего его змея. — Как хочешь, — равнодушно произнёс Иллуми, словно зачарованный, безотрывно глядя на чуть скривившиеся в усмешке развратные губы и ожидая, что вот-вот между их манящими створками мелькнёт раздвоенный змеиный язык. Он едва подавил желание, словно стремительному гордому соколу, выпустить зловещие когти и вступить в борьбу с опасным гадом, но сдержался. Такая борьба была сейчас не выгодна и бессмысленна. И не так приятна, как то, чего жаждало его тело. Отвернувшись от Хисоки, но по-прежнему стоя на коленях, Иллуми сцепил руки за спиной и наклонился, приникая грудью к шероховатой ткани покрывала. Предложение было воспринято с энтузиазмом. Хисока любил, когда Иллуми проявлял инициативу. Сведённые вместе руки тут же оказались захвачены мощной ладонью охотника и беспощадно подняты вверх практически над головой добровольного пленника и почти перпендикулярно поверхности кровати; до опасного предела вывернуты в суставах, как будто играющий в палача любовник всерьёз хотел вывихнуть партнёру конечности в плечах. А затем вырвать и швырнуть в разные концы комнаты, разбрызгивая тёмно-красную кровь из порванных сосудов по нежно-кремовой постели и дереву пола. Хисока нетерпеливо задрожал. Это сочное, жестокое видение практически лишило его самообладания. Ему страстно нужна была жертва, нужна до умопомрачения, но жертва отнюдь не кровавая. Это — потом. Гордо вздымающийся фаллос трепетал и нуждался в освобождении от томительного напряжения. И Иллуми был нужен. Иллуми убивать или калечить было расточительно и не резонно. Но кровавое видение одурманивало, как и парень, властно позвавший его по имени и пытающийся металлическим тоном настроенной на уничтожение программы отдавать приказы даже будучи в такой откровенной позе с призывно разведёнными ногами и грудью прильнувший к постели. Золдик не чувствовал боли, только небольшое онемение и колючую пульсацию в плечах, в то время как его ануса касалась вязкая прохлада, проталкиваемая всё глубже внутрь уверенно и неторопливо разминающими его тесное нутро пальцами. — Кстати, забыл спросить, — вдруг заявил Хисока, продолжая разрабатывать нахмурившегося партнёра: его каверзный тон Иллуми совершенно не понравился. — Признайся, Иллуми-кун, ты ведь сел именно на этот рейс не случайно? Моро сделал невообразимо стремительное движение в расслабившемся от умелых прикосновений анусе любовника, задев чуткие нервы, тут же отреагировавшие сладостной судорогой, трепетно порхнувшей по всему его обездвиженному телу. Иллуми приглушённо ахнул в поглотившее непроизвольно вырвавшийся вскрик покрывало — слишком шумно и постыдно, как показалось ему самому. Хисока сделал вид, что вовсе ничего не услышал. — Очевидно, что не случайно, — немного сиплым и тихим, скраденным материей голосом бесхитростно ответил Золдик и с силой прикусил губу, ощутив у своего ануса жар готовой ворваться в него головки крупного члена. Но Хисока не двигался. Он ждал, пока Иллуми не закончит свою мысль, но тот медлил, подозревая компаньона в присущем его амплуа трикстера подвохе. И убийца, находившийся в менее выгодном положении, — стеснённый в движениях, болезненно напряжённый в сокровенном месте, сконцентрировавшем в себе всё возбуждение, ощущающий напористую пульсацию чужого органа, распространяющую частицы соблазна по всему изнывающему от желания телу, — на этот раз покорился. — Дирижабль хоть и вылетел из порта на два часа позже других, следующих этим же курсом, — с затаённым, плохо скрытым недовольством пояснил Иллуми, настойчивой манипуляцией освобождая сведённые позади руки, чтобы победа удовлетворённого охотника была хотя бы частично огорчена, — но он не совершает промежуточные посадки в пути и прибывает в пункт назначения на три часа-а-ах!.. — Внезапно принявший сразу и до конца пронзивший его нутро окаменевший от страсти фаллос, Золдик захлебнулся произносимыми чётко выверенными словами, не сдержав тихого стона, насильно сорванного с обычно бесчувственных губ. — …раньше, — с неподражаемым непобедимым упрямством договорил Иллуми. Вот так. Исключительная откровенность и рациональность. Хисока бархатно, совсем без издёвки рассмеялся — и ответу любовника, и его упорству во что бы то ни стало держать безэмоциональность на лице. Такая чудная прямолинейность почти не похожего на живого человека парня приводила мага в восторг. Но он собрался добиться от него ещё больше прямолинейности и — чистых эмоций… — О, вот как… — с абсолютно патетическим изумлением протянул Хисока, сделав ленивое, мучительно медленное, но очень мощное движение внутри партнёра, так что тот, ощутив чувственно напрягшимися сосками шершавое скольжение по поверхности покрывала, рвано выдохнул и инстинктивно смял в безотчётном удовольствии ткань. — А я думал, что мы здесь из-за Киллуа… — Киллуа здесь? — как-то растерянно переспросил Иллуми, приподнявшись и глубже насаживаясь на член, отчего Хисока, хищно прорычав, стиснул партнёра покрепче за тазовые кости и прильнул пахом к его ягодицам, не оставляя между сплетёнными разгорячёнными телами ни дюйма свободного пространства. Пока ошарашенный Золдик осмысливал полученную информацию, Хисока поступательно атаковал гостеприимно принимающий его и эластично подстраивающийся под форму и размеры его члена анус, но не получал от замершего в раздумье партнёра должного отклика. И пока Иллуми, словно обратившись в ледяную скульптуру, оценивал степень вероятности лжи компаньона, склонного к бессмысленным провокациям, Моро, не ослабляя вожделенный натиск, горячо ласкал молодое и сильное тело, изучая при этом изменения в настроении своего холодного любовника. Но Золдик какое-то время оставался безучастным. — Ты врёшь, — наконец, решает он. — Возможно, — тянет Хисока, потом, перекинув мешающие длинные волосы парня ему на грудь, щекоча, проводит языком между лопаток Иллуми по позвоночнику вверх, одновременно лаская ладонью его член, плотно обхватив ствол цепкими пальцами, и Золдик, выгнувшись навстречу приятной неге, расслабляется и накрывает чужую ладонь своей, побуждая продолжать долгожданные прикосновения. Брат, которого просто не может быть на борту именно этого дирижабля, растворяется в вязком, непроницаемом тумане, закравшемся в непогрешимую ясность его мыслей из-за острого, как самое смертоносное оружие, наслаждения. Когда же Хисока, в очередной раз яростно толкнувшись в трепещущее тело партнёра, прихватывает зубами его за выступающую косточку лопатки — не то щекоча, не то кусая — Иллуми не выдерживает и хрипло стонет, и Моро вновь прикусывает его плоть в том же месте, словно демонстрируя, что он добился того, чего хотел, и намерен вырывать из горла любовника такие же чувственные вскрики снова и снова… — Каюсь, — неожиданно Хисока возобновляет сбивающий Иллуми с толку разговор, говоря низко, переливчато играя со словами. — Я склонен иногда привирать. Он подцепляет пальцами руки, до этого плавно поглаживающей часто вздымающуюся грудь партнёра и его стальной пресс, подбородок Иллуми, разворачивает его голову и целует — со вкусом, в губы, и Золдик вдруг чувствует себя обманутым: у Хисоки, пусть и юркий, жаркий и ядовито-язвительный, но определённо обыкновенный человеческий язык. Не раздвоенный, как у змеи… И Хисока, разорвав поцелуй, добивает: — Но не в этот раз. Киллуа-кун действительно на дирижабле. Путешествует со своим другом Гоном. Придерживаемый за бёдра, будто партнёр его подозревал, что он ускользнёт от него к брату, Иллуми развернулся корпусом, насколько это было возможно в разгар соития, к Хисоке и долго смотрел ему в сузившиеся в озорном лукавстве глаза. На сей раз честные, как бы парадоксально это ни было. Не желая отпускать выказавшего намерение освободиться парня, Хисока жёстче стиснул восхитительные атлетические бёдра любовника, но Иллуми совершил молниеносный выпад и едва задел локтем подбородок успевшего уклониться противника. Воспользовавшись моментом, пока охотник ослабил хватку, Золдик разорвал тесный контакт между ними и, обладая потрясающей гибкостью, ловко извернулся на колене, с разворота метя другой ногой Хисоке в голову. Мгновенный удар был столь же стремительно перехвачен. Хисока поймал разбушевавшегося партнёра за голень и вновь опрокинул на постель, нависая над ним с жадностью, вспыхнувшей с новой силой, впившись взглядом в бездонные до потусторонней мглы глаза напротив. В коварном маге клокотал азарт. — Ты поступаешь не по-супружески, Иллуми-кун, — с почти искренней обидой пожурил любовника Хисока. Фразу «по-дружески», которую он сперва хотел произнести, Моро отбросил, припомнив, как холодно Иллуми делал ему замечания о бесполезности дружбы. Да и они с их экзотическими отношениями друзей мало напоминали. А вот не совсем обычную, экстравагантную пару — вполне. Золдик нащупал справа свой усеянный оружием жилет и, не разрывая зрительного контакта, попытался вонзить промеж глаз противника иглу. Ледяное острие металла замерло в миллиметре от кожи Хисоки. Его ладонь без особого труда перехватила запястье убийцы. Моро ненавязчиво усмехнулся. — Твой милый маленький братец подождёт, — вкрадчиво произнёс Хисока, целуя костяшки сжатой в кулак ладони Иллуми. Затем он осторожно, будто на пробу, лизнул солоноватую от пота кожу, провёл языком от запястья вверх и, наконец, прошёлся по всей длине иглы, пока не достиг её острия. — А вот я вряд ли… С этими словами Хисока схватил свою добычу за щиколотки и, собираясь снова заполнить собой приятную тесноту отверстия меж соблазнительно крепкими, упругими ягодицами, развёл ноги Иллуми в стороны с такой силой, словно хотел отделить их от тела, вырвать с корнем, чтобы этот эгоистичный бунтовщик не смог сбежать и оставить его неудовлетворённым. Внезапно Моро чертыхнулся, напоровшись коленом на увесистую мифологическую книгу и, отвлёкшись на миг, дал возможность талантливому убийце и сильному бойцу с успехом атаковать. Не успев блокировать удар, Хисока получил пяткой в челюсть. Голова его, будто кукольная, мотнулась вверх-вниз. Он в азартной усмешке растянул запульсировавшие от щиплющей боли губы и слизнул выступившую кровь. Иллуми, точно отгоняя навязчивые чары, сморгнул. Хисока был слишком соблазнительным. — Когда дело доходит до Киллуа, ты напрочь теряешь голову, — Моро всё никак не унимался. Степень раздразнённости Иллуми его не устраивала. — Ни капли хладнокровия… Это было сказано с таким обвиняющим выражением и так оскорбительно, как будто его признали абсолютно несостоятельным в качестве убийцы, не способным держать под контролем себя и свои эмоции. Лицо Иллуми стало беспримерно страшным, а всколыхнувшийся поток нэн собрался вокруг парня плотным чёрным вихрем. Но укол куда-то за рёбра, сформировавший зародыш чего-то вроде обиды, был ничем по сравнению с возникшим в лице компаньона препятствием, мешающим незамедлительно удостовериться в невредимости Киллуа. Золдик зловеще молчал, пожирая Хисоку, восхищённо приподнявшего брови, убийственно пустым взглядом. Моро же в своём эксперименте пошёл дальше, заявив с декламацией доктора, поставившего неутешительный диагноз: — На лицо крайне запущенная форма комплекса старшего брата. Твоя привязанность к нему больше похожа на маниакальную одержимость… Убийственная аура Иллуми стала не просто чёрной — она сгустилась до такой степени концентрированной тьмы, что в её непроницаемой материи можно было ослепнуть. Хисока почувствовал, как чужая сила окутывает его своей мощью, как пытается уничтожить его, расщепить на невидимые атомы, делая его ещё разгорячённей, вынуждая жаждать обуздать эту силу и подчинить — или быть сломленным ею. Его устраивали оба варианта. Однако закончить начатое с носителем этой силы желалось ещё страстнее. Сегодня он увидел достаточно из того, чего хотел увидеть. А вот тело его ещё не насытилось. — Ну, брось, Иллуми-кун, — примирительно, самым благодушным тоном произносит Хисока, без капли страха поглаживая взъярившегося убийцу по колену. — Ты же очень любишь Киллуа-куна? Упоминание его любви к брату действует как система пожаротушения. Словно два этих слова — «любовь» и «Киллуа» — восстанавливают так небрежно нарушенные равновесие и стабильность. Он забывает, что равносильно прощению, Хисоке его упрямое нежелание немедленно отпустить его к брату и его, в сущности, правдивые и безобидные подначивания. Он неизменно ровным голосом отвечает: — Безусловно. — Раз так, то ты, как любящий брат, не станешь ведь тревожить сон любимого младшего братика. Сейчас поздно. Киллуа-кун уже спит, честно. Видел своими глазами. Ладонь с колена недвусмысленно спускается по бедру к паху, накрывает мошонку Иллуми, сминает мягко, так что пальцы на ногах упрямца поджимаются; одновременно Хисока пальцами охватывает основание возбуждённого члена партнёра. Золдик теряется в ощущениях, пока раздумывает над словами поистине волшебника. Иллуми с раздражением ловит себя на мысли о том, что Хисока тот ещё манипулятор. Но он полезен. Иллуми действительно так считает, поэтому не может от него отказаться. А, возможно, и не только поэтому. Но это «не только» остаётся за гранью его понимания и чувствования. Таково его мировосприятие. — Я увижусь с ним утром. Золдик идёт на уступку, расслабленно откидываясь на подушки и отдавая себя в полное распоряжение взявшего верх партнёра. В голове навязчиво крутится брошенный ему давеча упрёк: «Не по-супружески…» Он не уверен, что чувствует себя виноватым. Неудовлетворённым — больше. Всё-таки Иллуми тоже желал продолжения акта, прерванного именно по вине Хисоки, вздумавшего насладиться зрелищем чужой мощи. Порой этот забавник был невыносим. — Так и знал, — вкрадчиво, как заправский подстрекатель, вздыхает Хисока, всем своим видом показывая разочарование, но при этом придерживая приподнятые ноги партнёра под коленями и не спеша вновь проникая в вожделенное нутро. — Ты не сможешь воздержаться от встречи с малышом Киллуа… Иллуми пронзает Хисоку ужасающим взглядом, в котором разрастается ледяной космос, и твёрдо, как для скудоумного, повторяет: — Я увижусь с ним утром. …И вскидывается всем телом, ощутив внутри напористое скольжение, завершающееся каждый раз доминантным аккордом по самой восприимчивой точке — так глубоко, что хочется забыться и вскрикнуть в голос. Его опущенные на постель ноги беспомощно ищут опору при новом яростном толчке, пока не задевают многострадальную книгу, сбрасывая её на пол. — Я тебя понял, — уверяет Хисока пристроившего, наконец, ноги на пояснице партнёра Иллуми. — Но давай договоримся: пообещай, что если ты и правда пойдёшь взглянуть на Киллуа до того, как дирижабль приземлится, то выполнишь одну мою маленькую просьбу. Я не беру тебя на «слабо» и не заключаю пари. Я уверен, что ты не отступишься от своего решения, поэтому хочу небольшое вознаграждение в качестве платы за информацию. — А если я сдержусь? — интересуется Золдик, просто так, заведомо отвергая такой вариант событий. — Не сдержишься, — ухмыляется Хисока, и Иллуми едва меняется в лице. Но Моро знает, что так этот странный парень хмурится, решая что-то для себя. — Хорошо. Я выполню твою просьбу, — обещает Иллуми, в то время как его ладонь — та, в которой не сжата смертоносная игла, — замирает на идеальном твёрдом прессе партнёра, а несколько отстранённый взгляд — на его красных губах. Он задумчиво смотрит на подсохшую кровь, скупо сочащуюся из маленькой трещины, и Хисока с интересом наблюдает за притихшим убийцей, ожидая, что тот собирается предпринять, мешая его сосредоточенности неистово глубокими движениями. Иллуми это нравится — то, как Хисока берёт его, перемежая одурманивающе безумную активность и степенную, томительную леность; как растрепавшиеся пламенные волосы скрывают его хищные глаза, придавая лицу мужчины сокрушительно демонический вид… Нравится бесподобное скульптурное тело Хисоки и его ошеломляющая, запредельная сила — настолько, что иногда он задумывается: «Если Хисока являет собой чистое воплощение силы, значит ли это, что мне нравится и сам Хисока — целиком, какой он есть?» Именно это не осмысленное до конца умозаключение замутняет разум Иллуми, когда он приковывает свой взгляд к губам любовника. Золдик резко подаётся бёдрами навстречу партнёру, отталкиваясь руками от кровати, и, поддерживаемый спутником за ягодицы, оказывается оседлавшим чужие колени. Иллуми нападает — вгрызается острыми зубами в израненные губы Хисоки, в том самом месте, где едва начала заживать свежая трещина, — быстро, дико, яростно; затем отстраняется и несколько секунд любуется своей работой, любуется, как Моро с выражением пробирающего до дрожи дьявольского наслаждения слизывает вновь пущенную кровь… Хисока удивлённо вскидывает тонкую бровь, с неудержимой, шальной радостью осуществившегося маленького желания заподозрив своего партнёра в том, что он умеет читать мысли. Он действительно думал об этом, а Иллуми воплотил его фантазии: рукою, сжимающей иглу, убийца, не дрогнув и не сводя глаз с его лица, до побеления нежной кожи в месте соприкосновения с металлом надавливает жалящим острием на плоть до тех пор, пока его нижняя губа не оказывается повреждена, и из глубокого прокола не начинает течь ярко-алая кровь… Хисока зарывается ладонью в волосы на затылке партнёра, подаётся вперёд. Израненные уста сливаются, смешивая солоноватое тепло пролившейся крови. Кровавая и красивая языческая клятва… Поцелуй, невыносимо опаляющий сакральностью. В нём нет даже примеси похоти. Любовник так не целует. Иллуми прикрывает глаза. Перед его мысленным взором почему-то появляются родители. Это кажется странным, а чувствуется — воспринимается — невероятным. Потому что так целовать может только любящий супруг… Измазанные медью губы разъединяются, и Хисока, распробовавший страстно желанную кровь покорившего его талантом и силой убийцы, срывается, жёстко укладывает вцепившегося в его ключицу зубами Иллуми на лопатки, подхватив его за бёдра, и дерзко, мощно, рьяно орудуя непреклонной плотью внутри пленённого тела любовника, похищая из его бессердечной груди безвременно почившие, похороненные чувства, облечённые в осторожные звуки однотонного голоса. Во вздохах, стонах и вскриках Иллуми, извлекаемых магом из его горла, не было страстности, но отклик его непостижимо и чудовищно заводил, будоража нервы неминуемой близостью опасности — будто в бездонное чёрное озеро вторгался бесстрашный пловец, и оно отзывалось на каждое движение в глубине его холодных таинственных вод тихим и голодным всплеском. И чем глубже погружался отчаянный ныряльщик, тем отзывчивей становилось озеро… Собственнически обняв любовника за шею, Золдик выгибается в охвативших его за пояс руках, соприкасаясь жемчужно блестящим от предэякулята членом с крепким рельефным торсом, и, ощущая в себе мучительно насыщенную пульсацию, изливается со стоном, так напоминающим ледяной озёрный всплеск. Хисока держится дольше и владеет утомленно расслабленным входом в порочное удовольствие в том же бешеном темпе, с каким привёл своего партнёра к финалу. Иллуми стискивает Хисоку за ягодицы, резко насаживается на стойко эрегированный орган, сильнее вгоняя его в себя, и с вызовом вперив безразличные глаза в ухмыляющееся лицо компаньона, сжимает мышцы ануса. От нахлынувшего на него бушующей волной экстаза Хисока, издав протяжный горловой стон и блаженно закрыв глаза, запрокидывает голову, толкнувшись во вновь расслабившееся тело любовника в последний раз. Мужчина удовлетворённо жмурится, осторожно прерывая единение тел. — Я первый в душ, — произносит Хисока и слегка прикасается губами к уголку неизменно сжатых в прямую линию губ Иллуми. Бодрый и довольный, он отстраняется от безмолвного любовника и тут же задушено всхрипывает: Золдик, мгновенно сдавив одной рукой горло компаньона, заваливает того на постель и придавливает своим телом. — Теперь меняемся, — размеренно, точно гипнотизируя, говорит он с той самой властностью, какую так любит в нём Моро. Хисока ласкающе пробегает кончиками пальцев по остро выступающей под мягкой кожей тазовой косточке Иллуми и улыбается — предвкушающе. Он вовсе не против… Ранним утром, когда расстилающееся за стёклами иллюминаторов небо едва просветлело, и пока Иллуми принимал душ и приводил себя в порядок, Хисока совершил вылазку из каюты, дабы проведать оказавшихся тут же, на дирижабле, знакомцев. Его цели отыскались быстро: их приметные макушки — чёрную и белую — зоркий глаз охотника заметил в противоположном краю салона судна. Скрыть своё присутствие для Хисоки было делом пустяковым, поэтому Гон и Киллуа, усевшиеся прямо на полу и увлечённо разглядывающие проплывающие за широкими стёклами перламутровые в рассветной дымке облака, не почувствовали приблизившегося к ним мужчину. Они вполголоса разговаривали, искренне и беспечно. Хисока прислушался и едва сдержал ядовитый смешок. Младший Золдик, периодически хмурясь и вплетая в речь интонации отчаянного негодования, жаловался своему лучшему другу на… Иллуми. — Брат совершенно бесчувственный! — гневно восклицает Киллуа. Его голос звонок и раздражён. — Думаешь? Мальчиков синхронно передёргивает от неподражаемого тембра, каким озвучен адресованный Киллуа вопрос. Юные охотники оборачиваются, встречаясь с человеком, прочно ассоциирующимся у них с безумством и кошмаром. Они оба насторожены: в присутствии Хисоки мальчики считают легкомысленным расслабляться. Но мужчина не выказывает враждебности. Он кажется доброжелательным, однако по губам его блуждает жутковатая игривая улыбка. — Киллуа-кун, — Хисока понижает голос до зловещего рокота. — А ты когда-нибудь слышал, как Иллуми кричит и стонет? Сердце в груди Киллуа сдавливает и колет, точно его заковали в усеянные изнутри шипами тиски. Дикие глаза Хисоки горят расплавленным золотом — так, будто он вышел победителем из тяжёлой, жестокой битвы с потрясающим противником. Его старший брат, бесспорно, устрашающе силён, но, зная Хисоку, Киллуа боится даже вообразить, что тот мог сотворить с Иллуми, если сумел заставить его, совсем не чувствительного к боли и почти полностью абстрагированного от эмоций, кричать. — Что ты с ним сделал?! — вскочив на ноги, выпалил Киллуа прежде, чем понял, что обнаружил своё беспокойство. Пусть он и боялся своего брата, а порой даже откровенно его ненавидел, но Иллуми всё равно оставался его семьёй, был одной с ним кровью. И смерти он ему не желал, по крайней мере, всерьёз. Хисока плотоядно обнажил зубы в дьявольской улыбке, и Киллуа похолодел от дурного предчувствия. — Юноши! Вы знаете миф о Койольшауки? — увлечённый страстный тон мужчины не предвещал ничего утешительного. Он вознёс глаза к небу и с завораживающей смесью артистизма и сочувствия воскликнул: — Ах! Бедняжка! Несчастную богиню разорвали на куски, а части тела разбросали по миру… Чистые глаза юных охотников, широко распахнутые, застыли в выражении немого ужаса. Киллуа, оцепеневший, нервно дёрнул головой, словно стараясь отрицать всё, что ему было сказано. Ничего не получалось. Видение не исчезало: перед взором мальчика представал жуткий образ растерзанного брата, устремляющего на него из моря собственной крови безжизненные обсидиановые глаза… Гон что-то возражал, пытаясь уличить Хисоку во лжи, но Киллуа его не слышал. Его взгляд был прикован к игле, определённо точно принадлежавшей брату, со следами засохшей крови, которую Хисока словно невзначай перебирал в пальцах, как будто бравируя своим подвигом. — Да не переживай ты так! Ты всё равно его не любил… Хисока делает вид, будто пытается поддержать младшего Золдика, и утешающе кладёт руку на плечо ошарашенного парня, но Киллуа нервно отшатывается. От слов мужчины становится стыдно, несмотря на то, что они правдивы. Киллуа не сразу понимает, что Хисока уже какое-то время смеётся… — Жив-здоров твой брат, — заверяет маг медленно отходящего от потрясения мальчика, и Золдик запоздало осознаёт, что над ним потешались. Киллуа взрывается от злости, но следующие слова Хисоки его остужают: — Но ты и правда к нему несправедлив. Иллуми-кун очень чувствительный, особенно в определённых местах… Юные охотники смотрят на мужчину с непередаваемым изумлением, не вполне осмысливая значение произносимых им реплик, но к лицам этих невинных слушателей приливает жар, а душу затапливает страшная неловкость… Хисока же закрепляет эффект своей забавы, пользуясь тем, что поражённые мальчики не могут вымолвить ни звука. — А сегодня ночью твой брат был таким отзывчивым, когда я брал… Он вдруг обрывает фразу, почувствовав пронзительный взгляд из другого конца салона, устремлённый ему в затылок. Хисока отмечает привычный испуг, заполнивший синие глаза младшего Золдика, и, усмехнувшись, направляется к его причине, непринуждённо бросив пребывающим в нервном напряжении юным охотникам приветливое: «Приятного путешествия!» — Почему Киллу посмотрел на меня с таким ужасом? — интересуется Иллуми, когда Хисока подходит к нему. — Ты его напугал? — Он на тебя всегда так смотрит, — отмахивается от компаньона Хисока и ловит на себе долгий непонимающий взгляд. — Киллуа любит меня, — убеждённо заявляет Иллуми. Слова Хисоки он принимает за плохую шутку. Моро лишь украдкой усмехается, но с партнёром не спорит, зная, что это бесполезно. В вопросах, касающихся его любви к младшему брату, Иллуми становится невменяемым. Впрочем, беспокойство Киллуа за жизнь критикуемого им брата, чем не показатель любви? — Как я и утверждал, ты не сдержался, — напоминает спутнику Хисока. — Надеюсь, ты не забыл наш уговор? Иллуми внимательно смотрит туда, где находится его брат, и подавляет желание подойти. Там же маячит и макушка ненавистного Гона, развратившего Киллуа фантазией о дружбе, и это останавливает убийцу. Гон может стать причиной конфликта с Хисокой, который оберегал мальчика по собственным маниакальным основаниям. Серьёзная и неуместная драка со своим спутником была для Иллуми не желательна. Киллуа невредим. Пока этого было достаточно. — Чего ты хочешь? Золдик, спрашивая, разворачивается и идёт обратно в каюту. Скоро посадка. Им следовало собраться. — Всего лишь чтобы ты, когда выполнишь работу, сопроводил меня в одно очень живописное место, — интригующе шепчет спутнику на ухо Хисока, приобнимая того за пояс, и заверяет: — Тебе понравится… В ответ Иллуми устремляет на него безграничный и холодный, как космическое пространство, взгляд, в котором Хисока умудряется прочесть весьма красноречивый скепсис. Но маг уверен, что спутник его, в конце концов, будет переубеждён. В своих силах Хисока никогда не сомневался. Через полдня дирижабль совершает обратный рейс. В одной из его кают остаётся в полном одиночестве из плена раскрытых страниц рассматривать прозаичный и скучный потолок глазами, распахнутыми в чудовищном смешении скорби, гнева и ужаса, расчленённая богиня, чьи части тела были разбросаны по всему свету…