в твоих руках

это начинается под закатанными рукавами темной рубашки, по обыкновению мятой, но только недавно отпаренной лучшим утюгом в южной англии. линии настолько точеные и верные, что звучат музыкой гуманизма, музыкой, прославляющей человеческое тело во всех его неточностях и недостатках. это начинается под черной дышащей тканью, свободно струящейся по предплечьям, не сковывая ни единого движения. каждая мышца, одетая в слои кожи, ходит плавно, наполненная энергией, омываяемая кровью и питаемая витаминами. каждая пора распахивается крохотной черной дырой — черной дырой в другую вселенную, сотканную из тысяч и тысяч миллиардов звезд, переливающуюся сначала нежно-голубым, почти морским, затем алым, мельчайшими частицами драгоценных рубинов, градиентирующими в свинцовые оттенки, оттенки красного и пурпурного, снисходящие до кипельно-белого, алибастрового и мелового. жилы, вены и капилляры — реки, поражающие бурными потоками кипящей акварельно-глубокой воды, пенящейся и пробирающейся в самые недоступные места, дарящей жизнь и запускающей вечный двигатель, увы, невечного бытия. дымные змеи, шипящие и вьющиеся под тонкой кожей, тянуться от локтевого сустава, огибая кости, показываясь наружу лишь иногда — эфемерная паутина голубых грез, изучая которую можно потерять себя; лабиринт жизни; пульсирующий млечный путь. локти — угловато-шышковатые, милая впадинка с лицевой стороны, острота и позволительная вульгарность неправильного квадрата. немногочисленными астероидами зависли во времени на пудренной, молочной коже родинки — составляют неоткрытые пока созвездия, карту невиданной ценности сокровищ. червоточины отливают шоколадным и медовым — брызги маслянной краски на дышащем холсте, чья поверхность шершавая, скроенная из частиц пастельных тонов: от солнечного перламутрового до багряно-бронзового. под темной синтетической тканью начинается кожа, пахнущая собственной сладостью — осенние яблоки, едва заметный аромат пота и марево безвкусного пара, влажность, даже сырость и солнечные лучи, чистейший неон прожекторов, впитывавшийся в поры десятилетиями. прогорклость и солоноватость, привкус железа и электричества въедаются слой за слоем в днк, смешиваясь с каждым атомом. побелевшие шрамики подобны обжигающим прикосновениям нечта неземного — поцелованные, вероятно, богом, превращаются в ласковые отметины жизни, вот-вот собирающиеся покинуть матовую поверхность с северным ветром. светлые волоски — золотая рожь, флиртующая с этим же северным ветром, путающая наглеца в своих негустых зарослях, заигрывающая и манящая прикоснуться, провести кончиками пальцев, ощутить нежность и ненавязчивость, невероятную мягкость и кристальную структуру. мерцающие колосья разбросаны по рельефам перекатывающихся мышц, по впадинам и ямочкам, бугоркам и неровностям, впивающимся изнутри в покровные ткани и бережно этими тканями сохраняющимся. белесый пух, сочетающийся с более грубыми волосками на внутренней стороне, смешит и радует воображение. мягкий и неощутимый, он есть там, заставляя мысли путаться — мужские ли это руки, женские или существа абсолютно бесполого, руки человека. узость и ломкость, широта и монолитность. браслеты изгибов на геометричном запястье — волны кожи, складки шелка, натянутые эластичными ласковыми струнами, скрывающие в себе синие прожилки вен. плавность материи и сотни и сотни микроморщинок, неглубокие желова, разделящие нежно-розовый орнамент. острый переход — угловатая торчащая косточка как требовательная претензия на утончённость. хрупкая лучевая кость время от времени пропадает, скрывается под подкожно-жировой клетчаткой, появляющейся из-за чрезмерного употребления шоколада. татуировка — треугольник, вписанный в окружность. подчеркиваем геометричность, рассуждаем о вечности. краска впиталась в глянцевую кожу, бликующую и блесящую, словно напудренную жемчужными белилами. ровные линии породнились с живым холстом — были здесь всю свою жизнь с самого рождения. татуировка — кольцо царя соломона, высшая мудрость, целомудренная благородная честность — "this too shall pass", набитая на незащищённой поверхности, у всех на виду. филигранные буквы, точеная каллиграфия — контраст темного с выбеленной неидеальностью. сквозь буквы прорастают волоски, укрывая нежную кожу — вкрапления бело-лилового, золотисто-солнечного и персикового, возвращая все на круги своя. тыльная сторона ладони — ладони меньшей утонченности — тени вен и перекаты мышц под натянутыми покровами, впадинка около большого пальца. благородная элегантность пурпурных костяшек — помесь винного и ультрамаринового с оттенком желтого. острота и неприступность округлых вытянутых сфер — пугающая угроза острия, уязвимость. мягкость кожи в расслабленном состоянии отливает оранжевым и телесным. кожа сделана из алмазов, играющих на солнце гранями, но не холод — тепло — укрыто в драгоценных камнях, живость и чувственность, неидеальность и совершенно точно небезукоризненность. суховатая кожа, обветренная слегка на ветру и растущие в разные стороны бронзовые волосы, небольшая асимметрия и возрастное отсутствие такой беспрекословной упругости. все еще грация и надежность. пальцы — плотные и мягкие, одетые в кожу, гибкие и правильные, ровные и чувствительные. расстояние меж указательным и средним чуть больше, чем меж остальными. фаланги наполнены воздухом, увиты капиллярами, будто внутри распускаются сады и рождаются водопады, взрываются и умирают целые миры. трепетность и деликатность в забавной неизящнности и широте, в некой добродушной пухлости и соразмерности. плавность и умиротворение очертаний, будто вышедших из-под карандаша художника-сентименталиста, вызывает желание прикасаться. сустав большого пальца — угол в сто пятьдесят шесть градусов, невиданная дерзость и бунтарство, точность, сочетающаяся с воздушностью и притягательной полнотою. суставы под кожаными складками сгибаются и приятно прищелкивают, схлопывая пузырьки кислорода. эластичная кожа персикового цвета, золотистая с вкраплениями бирюзового, переливается бликами. мелкие, полупрозрачные волоски на первых фалангах привлекают невесомостью, словно холодная дымка окутала вибрирующие теплом пальцы. ногти — миндальная форма бледно-розового оттенка, лунка, схожая с ярким полумесяцем — вот, где прячется идеальность. хороший маникюр, ухоженность и придирчивость к собственной внешности вскрываются в этой мелочи. ногти никогда не мешают игре на гитаре, никогда не задевают металлические струны, ногти похожи на лепестки чайной розы. ногти крепкие, едва ли их можно сломать. так выглядят мужские руки — руки, на которые хочется смотреть. шероховатые подушечки пальцев уплотнены мозолями, едва заметными, привычными, без которых невозможно представить эти пальцы. чуть огрубевшая, негладкая, но такая осязаемая и приятная на ощупь, мягкая, если надавить и легко сжать. на подушечке запечетлен временем свой собственный отпечаток, каждая линия, каждый изгиб такой индивидуальный, такой свой собственный и, в то же время, обобщенный, соприкасавшийся с тысячими таких же, с поверхностями миллиардов предметов, с сотнями тысяч материалов и материй. небольшое искривление на средних пальцах — особенность строения. кончики пальцев смыкаются и звонко шелестят. этот шелест вполне реален, его можно услышать, если поднести кисть к уху. так звучит кожа, пахнущая железом, горечью и солью — от струн, наверняка от струн и медиаторов, множества кнопочек и клавиатуры ненавистного компьютера, от сырой дождливой улицы и сигарет. перепонка меж большим и указательным пальцем — сплошная кожа, натягивающаяся при распрямлении руки. ее едва можно назвать тонкой, но она так же увита складочками и пульсирующими капиллярами. ладонь широкая, соразмерная длине пальцев. нижняя ее часть отливает в зелену из-за вен, стремящихся быть ближе к этому миру, не прятаться в глубине. несчитанное множество линий подвижности — линии динамики рассекают ладонь, делят ее на плоскости и полуплоскости, выстраиваясь в невиданные геометрические фигуры, рассказывая людям знающим многое о человеке, имеющем столь фактурные ладони. где-то по центру разместился небольшой синяк — ерунда, последствие микроскопического взрыва. две глубокие ниточки сгиба ограничивают его, создавая треугольник чуть ближе к мизинцу. жизненный путь, делящий ладонь вертикально пополам создает ощущение, будто эта ладонь — лист дерева, такой же живой и летящий, полный энергии. прожилки разного цвета — от сочного зеленого до бледно-красного — заставляют думать, что перед нами холст безумного художника, здоровая позолота и вкрапления синеющей сепии, пойманные в капкан розовой охры и нежных пудренных белил. если к этим рукам прикасаться, легко ощутить и мягкость, и строгость, и дерзость. можно сжать пальцы всего на секунды, но уже почувствовать что-то, граничащее с удивлением — нежность и трепетность, безалаберность, щепетильность и самодовольство, немного грубости и налет понимания, поддержка и вечное напоминание держаться, держать себя в руках и не отдавать свою душу в недобрые руки.