— Саидыч… Таня умерла…
Гиреев слышит эту новость. Воспаленное сознание не желает принимать эту новость. Он смотрит по сторонам и начинает смеяться. Холодный обжигающе-липкий смех ударяется о слишком белые стены больничной палаты. Белый. Хочется навсегда убить этот цвет. Чтобы его не существовало. Гиреев смеется до боли в горле, до сумашествия, до крови из носа. Эхо разносит этот ужасный звук, делая его громче. Громче. Громче. Гиреев начинает осознавать происходящее только потом. Через несколько часов. В ночной тишине больницы раздается ужасный скрежет и шум. Молодая медсестра, вбегая в палату, видит погром. Повсюду осколки стекла, пух из подушки. Девочка-медсестра до боли похожа на Таню. Но не Таня. Гиреев становится неконтролируем, ощущая зверскую ненависть к этой девочке. Такой могла быть только Таня. Почему Таня умерла, а она жива?! Когда его сильные, почти стальные руки, хватают ее за белый халат, то та кричит что есть сил.Укол.
Туман.
Пустота.
Темнота.
Сознание возвращается тяжело. Гиреев уже опустошен. Его нет. Не существует. Он надеялся уже никогда не очнуться. Надеялся. Безликая тень, которая привязана к кровати. Плачущая девочка-медсестра где-то на периферии мыслей. Это был не он. И не будет он. Его больше нет. Перед глазами только образ дорогой и любимой Тани. Все внутренности как будто наматываются на колеса локомотива, мелко растираются в прах. Он весь как обнаженный нерв. Нерв, который не хочет жить. Нерв, который уже почувствовал смертельную боль и бьется в агонии, прежде чем умереть от болевого шока. Когда в больницу приходит женщина, спасшая его, новая волна ярости накатывает как укол смертельного яда. Покоя не дает мысль о том, что он мог умереть. Она виновата в том, что он не умер! Она! Только она! Его привозят на похороны. Когда он видит гроб с ЕГО любимой Таней, он молчит. Молчит, но прозрачные, почти незаметные слезы текут через все лицо. Он держит свечу в церкви на отпевании, но чувствует, как внутри плавится металл, разливаясь по внутренностям. Он стоит у гроба. Светлое платье, туфли… Она так и не стала счастливой в браке. И тут в голову приходит мысль о том, что это он не дал ей быть счастливой. Он. Он во всем виноват. Он ненавидит себя. На улице льет бесконечный дождь. Лужи уже собирались в большие озера, пенились, расплываясь масляными пятнами. Могильщики уже раскопки свежую яму. Гиреев держится из последних сил. Когда крышка гроба закрывается, то Гиреев осознает, что Таню он больше не увидит. Никогда. Никогда. Н и к о г д а. Когда могильщики закапывают яму, все венки водружены, люди начинают расходится. Где-то вдалеке он замечает Грека и Лину. Там же в пустоте теряется весь отряд. И только он остается. Когда первый электрический разряд разрезает темную вуаль неба, над кладбищем раздается крик. Если бы голосом можно было убивать, то вся Карелия была бы непригодна для жизни. Жизни. Как можно жить, когда нет того человека, ради которого он жил?! Гиреев бродит по сырым тропинкам между могилами, не зная жив он, или мертв. Ненависть клокочет по венам, которые хочется выдернуть из живой плоти. Он снова подходит к могиле Татьяны. Он снова ненавидит себя.Он ненавидит всех. Он ненавидит жизнь. Он ходит по кладбищу, не зная, жив ли он.
Гиреева не было нигде. Были обзвонены все морги и больницы. Нигде. Петров садится в машину, вдавливая педаль газа так сильно, как только может. Заученным маршрутом идет к могиле Татьяны, прорываясь через идущий уже девять дней дождь. Уже подходя он видит лежащего Гиреева. И он знает, что тот не дышит, но не испытывает страха. Возможно, он был единственным, кто понял, что так будет. Гиреев хоронят рядом с любимой дочерью. Солнце начинает светить на небе ярко.