Часть 1
13 июня 2019 г. в 01:29
Накахара Чуя отлично смотрится на коленях у его ног, с раскрасневшимися губами и порозовевшими от усердия щеками. Мори путается пальцами в разворошённых волосах и слегка подаётся бёдрами вперёд, позволяя себе маленькую вольность, и проникает в горячее тугое горло глубже, до судорожного вдоха. Он не убирает руку с затылка, лишь сильнее давит вперёд и не допускает возможности отстраниться. Чуя тихо хрипит, закашливается, но справляется с дыханием и послушно принимает член.
Мори удовлетворённо улыбается и прикрывает глаза.
За большими панорамными окнами Йокогама бурлит послеполуденной жизнью и пышет летним жаром. Сезон дождей едва закончился, обрекая город на удушливый зной. Мори не до природных причуд — у Чуи восхитительно горячий рот и умелый язык. За пару лет в мафии он научился не только ещё лучшему контролю своих способностей, но и развил совсем другие навыки. Мори не против. Мори почти настаивал на этом. Мори определённо ставил его перед фактом, что он должен.
— Умница, Чуя-кун, — Мори благодарно улыбается, гладит горящую щёку и накручивает на палец прядь рыжих волос, пока второй рукой неторопливо застёгивает штаны. Чуя ведь не против. Мори его никогда не заставлял. Может быть, он просто не оставил ему выбора, но кого это волнует сейчас?
Дверь в кабинет открывается ровно за мгновение до того, как Чуя успевает подняться на ноги и вытереть рот рукавом, отскочив от кресла Мори на приличное расстояние. Мори лишь усмехается краешком рта и переводит взгляд на Дазая, зашедшего по его просьбе ровно в два часа дня, опоздав только на пятнадцать минут. Мори не переживает о том, что если бы он пришёл вовремя, то застал бы их в не самом приличном виде, но Дазай всегда пренебрегает понятием «вовремя».
Чуя тут же подбирается, напрягается и щурится. От него ещё пышет жаром и юношеским возбуждением, и взгляд Дазая лениво скользит по его лицу, отмечая и распухшие губы, и краску на бледных щеках, едва подёрнутых веснушками. Мори лишь наблюдает, сложив руки в замок и упёршись в них подбородком.
— О, Чуя, здесь идёт раздача гормонов роста? — Дазай расслабленно тянет звуки и лишь на мгновение переводит взгляд на Мори. На глубине тёмных глаз чудится раздражение, но Мори не позволяет себе обманываться. Дазай — не тот, кто позволяет себя легко читать. — Иначе я не понимаю смысла твоего нахождения тут.
— Заткнись, — выплёвывает Чуя, моментально ведясь на провокацию. Мори снова дёргает уголком рта — вот кто без проблем читается. Вот, кто окончательно и бесповоротно честен в своих эмоциях. Вот, кто позволяет себя видеть едва ли не насквозь. И, надо отдать должное, Чуя не видит в этом проблемы. Он искренний и в своей наивной влюблённости, смешанной с восхищением, и в ненависти, и в преданности.
— Полагаю, вы можете поспорить за дверью, — в голосе Мори сквозят опасные нотки, и в кабинете через мгновение воцаряется тишина. Мори продолжает: — Для вас двоих есть работа. В живых не должно остаться никого.
Он кидает на стол тонкую папку, и Дазай тут же подтаскивает её к себе, раскрывает и хмыкает. Чуя хмурится и ждёт, когда папку отдадут и ему. В любой другой раз он бы попытался её отобрать, но после предупреждающего совета Мори тормозит себя.
— Ни сильных, ни слабых, ни тех, кто обещают информацию, — даёт указание Мори, отворачиваясь к окну. Внизу живота ещё немного тянет от воспоминаний о том, что несколько минут назад между разведённых ног сидел старательный Чуя, но мысли уже вернулись к насущным вопросам. Мори едва слышно барабанит пальцами по подлокотникам и наблюдает за тем, как за окнами высушивается под ярким солнцем город.
— Да, босс, — Чуя подаёт голос первым. Он уже вернул самообладание и избавился от предательского румянца на щеках. Теперь он сосредоточен и готов броситься в бой в любую секунду. Мори ценит исполнительность, но сейчас лишь искоса рассматривает Дазая. Тот выглядит по обыкновению спокойным, но нельзя не отметить напряжение в его пальцах, которые держат папку. Мори удовлетворённо выдыхает, откидываясь в кресле. По крайней мере, сегодняшнее опоздание Дазая пошло ему на пользу. Если бы он пришёл раньше, напряжением были бы пронизаны не только его пальцы.
— Закончите к завтрашнему утру. Надеюсь, вам хватит времени на подготовку, — Мори отпускает их взмахом руки и только напоследок улыбается Чуе чуть мягче, чем обычно. Тот едва заметно кивает ему, и Мори на мгновение ловит внимательный взгляд Дазая, но тот сразу же отворачивается и первым идёт к двери.
Мори это забавляет. С самого начала он позволил себе ввязаться в эту игру, потому что хотел посмотреть на реакцию Дазая. Тот слишком ярко реагировал на Чую, поддевал его по любому поводу, позволял себе с ним то, что не позволял с другими. И с его лица, к удивлению Мори, исчезало незаинтересованное, пресное выражение, стоило Чуе показаться на горизонте. Мори это показалось любопытным.
А потом… потом план немного поменялся, и что-то менять уже было поздно. Мори до сих пор легко может вспомнить, как в первый раз Чуя краснел, оторопело смотрел в ответ на ненавязчивое предложение уединиться и поужинать вместе. Чуя никогда не был глупым и всегда был сообразительным. А ещё оказался довольно ловким, умелым и с невероятной растяжкой, которую без труда продемонстрировал в тот же вечер.
Именно тогда, принимая душ после и разглядывая спящего Чую в своей кровати, Мори понял, что пропал. Попался в свою же ловушку и съел наживку.
Взаимности Чуя не требовал с самого начала. Он, наверное, лучше Мори осознавал, что тот на такие же яркие и искренние чувства просто не способен. Чуя не обманывался и не позволял вводить себя в заблуждение. Они оба получали удовольствие от близости, Чуя не придумывал себе воздушных замков, старательно выполнял свои обязанности в мафии и никогда не спрашивал, как назвать их отношения. Отчасти Мори был ему за это благодарен, потому что ответить он бы не смог.
Не сможет и сейчас, хотя прошло уже больше года. Мори предпочитает не думать об этом, а ведёт уже другую игру, не забывая цеплять Дазая словно случайными прикосновениями к Чуе на его глазах, ловя в чужом взгляде всполохи чего-то тёмного и незнакомого. Дазай слишком уверен в том, что он гениален, изворотлив и умён, Мори ставит его на место.
— Не зарывайся, Дазай-кун, — он говорит ему, когда миссия выполнена, Чуя отдыхает после использования Порчи в медицинском блоке, а Дазай сдаёт отчёт.
— Прошу прощения? — Дазай улыбается, делает вид, что не понимает, но напряжение в его взгляде не укрывается от Мори.
— Ты ещё слишком зелёный, чтобы смочь действительно что-то противопоставить мне, — Мори улыбается ему почти по-отечески дружелюбно. — Особенно, когда вопрос касается Чуи-куна. Ты ведь не думаешь, что действительно способен забрать у меня то, что принадлежит мне?
— Вы теперь владеете и людьми, Мори-сан? — в голосе у Дазая искреннее недоумение, и Мори едва ли в него верит.
— Ступай, Дазай-кун. И не пренебрегай моими советами.
Дазаю это не нравится. Он чувствует себя мальчишкой, у которого из-под носа увели лучшую в магазине игрушку, на которую он собирал деньги целый год. Чуя начинает спать с Мори, и Дазай замечает это сразу. Мори и не скрывает, хоть не показывает открыто, Чую он никогда не спрашивает, но тот хотя бы пытается спрятать под одеждой следы на шее и ключицах. Получается плохо, но за старания Дазай ставит ему сто баллов и мысленно перекрывает пятна засосов своими, до тупого изнеможения изводя себя рукой в душе.
И Чую с каждым днём он донимает всё изощрённее. Внутри чернеет гнилью ревность, отравляя собой все внутренности. Дазай не хочет отдавать то, что давно назвал своим, в руки Мори, только потому что он босс. Да и по другим причинам тоже не хочет. Он первым увидел Чую, он его привёл в мафию, Чуя сам проиграл ему в споре и стал его верной псиной, но блядский ошейник надел ему Мори вместе с уродливой шляпой, от которой Дазаю хочется избавиться совсем, как и от всего, что когда-то принадлежало Мори. Стереть с Чуи его следы, прикосновения, даже фантомное ощущение близости и, конечно, воспоминания.
— Дазай, ты рехнулся! Отъебись! — Чуя упирается в его плечи руками и пытается выбраться из захвата, но Дазай пока ещё способен зажать его, блокируя и перманентно обнуляя его способности, не давая и шанса выбраться.
— Уверен, Мори ты так не говоришь, когда он тебя втрахивает в стол. Или вы всё-таки перемещаетесь в спальню? Как он тебя трахает, а, Чуя? — Дазай жарко шепчет ему на ухо, крепче сжимая руки и сильнее наваливаясь.
Чуя шумно и сосредоточенно дышит. Шляпа у него съехала вбок, а сам он раскраснелся от злости. Дазай почти умиляется.
— Ты кусок дерьма, Дазай, и знаешь об этом. Тебя не касается то, с кем я сплю, — шипит Чуя, а Дазай уже утыкается носом в его шею, ведёт по ней, ловя судорожный вдох немного сверху, и собирает терпкий запах с кожи — запах пороха, опасности и растерянности. Чуя едва заметно вздрагивает, когда Дазай касается губами, и напрягается всем телом в попытке отпихнуть. Дазаю вновь приходится использовать способности, чтобы урезонить гравитацию, и вжаться коленом между чужих ног, окончательно прижимая к стене без ощутимой возможности выбраться.
— Ты даже не отрицаешь, — Дазай почти мурлычет, потому что Чуя тёплый и чувствительный. Он реагирует даже на простые касания, и мозг плавится от осознания, сколько раз Мори мог это ощутить.
— Пусти. Твоя шутка затянулась, — Чуя вновь дёргается, но теперь уже от сильного укуса. Дазай готов застонать от блаженства, он хочет продолжения и готов развернуть и трахнуть Чую даже здесь, пометить собой, заставить кричать своё имя, но стоит ему на мгновение отпустить одну руку Чуи, как тот резко выворачивается, с размаху бьёт по лицу и отшвыривает его к противоположной стене.
— Ты много на себя берёшь, — Чуя поправляет одежду и трёт укус на шее. Тот расцветает красным даже в полутьме коридора. Дазай представляет, как через пару дней он будет переливаться лиловым, и Мори наверняка не оставит это без внимания.
— Я беру столько, сколько мне положено, — Дазай поднимается на ноги, держась за стену. Чуя приложил его, не пощадив. Кости ломит, но удовлетворение от содеянного сильнее. И кожу ещё греет жар тела Чуи, поспешно уходящего и сгорающего от злости и, Дазай полагает, от смущения. Будь он окутан только злостью, то не ушёл бы так быстро.
Дазай вновь проводит в душе слишком много времени, но не может устоять перед воображением, которое подкидывает яркую картинку раскрасневшегося и растрёпанного Чуи у его ног. Прямо тут, на кафельном полу, с послушно открытым ртом. И Дазай двигает бёдрами, плотнее обхватывая пальцами член, представляя, как скользит головкой по влажному языку, как утыкается в щёку Чуи, и она слегка оттопыривается, придавая ему развратный и блядский вид. Дазай ускоряется, тяжело дышит, хватаясь за стену, и жмурится, в воображении держит Чую за его грёбаный ошейник и долбит в узкое горло, судорожно и тесно сжимающееся.
Оргазм накрывает стремительно, но не приносит удовлетворения. Дазай смывает его остатки горячей водой, включает холодную и пытается остудиться, но в голову теперь лезет другая картинка — Чуя, раскинувшийся на кровати Мори, подмахивающий ему, пошло стонущий и просящий большего. Стискивая зубы, Дазай шарит по полке рукой, находит тонкое лезвие и, не раздумывая, давит им по коже. Боль отрезвляет, и предательское сознание, помешанное и зацикленное на Чуе, наконец расслабляется и чернеет, впуская в себя остальной мир.
Сны у Дазая липкие и тусклые. В них нет Чуи, но есть засасывающая тьма. Дазай давно не обращает на неё внимания. Он пуст, как старая бутыль выдохшегося вина, забытая в углу. И совесть его не мучает. Его вообще ничего не мучает и не истязает, кроме мыслей о том, что в любой момент, когда Чуи нет рядом, он может находиться возле Мори. И это куда хуже истреблённых Дазаем душ и искалеченных пытками тел.
— Ты свободен, Дазай-кун, — Мори смотрит на Дазая проникновенно, но с пониманием. — Чуя-кун, будь добр, останься.
В изгибе шеи Чуи цветёт синяк с отчётливым следом от зубов. Цветёт прямо под ошейником, не скрываемый одеждой. У Чуи все шмотки блядские, сползающие с его плеч, открывающие острые ключицы и впадину между ними. Дазай жадно облизывает их взглядом и думает, что его следы смотрятся на Чуе куда лучше, чем что-то другое. Он готов пометить каждый сантиметр его кожи, но вместо этого вынужден закрыть дверь со стороны коридора и прижаться к ней затылком, сосредоточенно вслушиваясь в тишину за ними — слишком хорошая звукоизоляция играет не на его стороне.
— Что это, Чуя-кун? — Мори поднимается с кресла, обводит пальцем синяк и давит на него сильнее, чем требуется.
Пальцы обхватывают острый подбородок, вздёргивают и заставляют посмотреть в глаза. Чуя не скрывает взгляда, смотрит спокойно и не лжёт, отвечая:
— У Дазая снесло крышу.
Мори приподнимает бровь и негромко хмыкает. Подбородок он не отпускает, но свободной рукой заставляет Чую сделать шаг ближе, надавливая на поясницу.
— Чтобы больше я этого не видел.
Он говорит обманчиво спокойно, но Чуя не дурак, он знает эти предупреждающие нотки в голосе. Он весь подбирается, вскидывается и смотрит с упрямой враждебностью — не к Мори, ко всей ситуации в целом.
— Как будто я хотел этого.
— Если бы ты хотел, я бы разговаривал с тобой по-другому.
У Чуи мурашки бегут по затылку, но вовсе не от слов, а от прикосновений. Мори скользит пальцами по шее, открытым ключицам и оттягивает ворот просторной майки, не заботясь о сохранности вещи.
— Тебе следует носить что-то более строгое. В конце концов, ты уже давно не шпана с улицы.
— Я ношу то, в чём мне удобно.
— Ты один из ценных членов мафии, у меня на тебя большие планы. Будь добр соответствовать им, — Мори не просит, он ставит перед фактом. А потом ставит Чую коленями на кресло, заставляя упереться в спинку, и неторопливо трахает, вплетая в его волосы пальцы и заставляя выгибаться на каждый толчок.
Чуя кусает губы, негромко стонет и елозит собственным членом по тёмной обивке. Всё тело ломит от неудобной позы и от удовольствия. Член проникает в него до упора, растягивает мышцы и заставляет задыхаться и давиться собственными стонами. Мори закрывает ему рот ладонью, вжимается сзади, полностью притесняя к спинке, и прикладывает пальцы к приоткрытым губам. Чуя их с готовностью обхватывает, облизывает и принимает глубже. Рвотный рефлекс у него практически отсутствует, и Мори без опаски давит на язык, толкаясь ещё глубже и задевая внутри Чуи все чувствительные точки разом.
Это заводит — трахать Чую. Заводит слышать его стоны, заводит ощущать, как он реагирует. Чуя — опасный и дерзкий пёс без намордника, верный, но не поддающийся дрессировке. И Мори не может не упиваться ощущением, что этот зверь с животным удовольствием отдаётся ему, не стесняясь ни себя, ни своего наслаждения.
— Чуя-кун, — Мори не запрещает ему сидеть обнажённым прямо на столе, убрав документы в сторону, и курить. Чуя выглядит потрясающе в свете закатного солнца, с изящно поднятой рукой и зажатыми между пальцами сигаретой. Растрёпанный, удовлетворённый и порочный.
Мори подхватывает одну его ногу, ставит себе на колени, оглаживает выступающую щиколотку и кончиками пальцев ведёт к ямочке под коленом. Чуя смотрит на него сверху вниз, затягивается дымом и заинтересованно поднимает брови.
— Чуя-кун, — повторяет Мори и крепче сжимает его ногу под коленом, дёргая на себя. Чуя слегка сползает по скользкой поверхности стола и оказывается на чужих коленях, сумев удержать сигарету. — Держись от Дазая подальше вне заданий. Я не хочу, чтобы он допускал мысль, что ты можешь быть заинтересован в нём больше, чем в напарнике.
— Я не заинтересован в Дазае больше, чем в человеке, которого хочу послать нахуй, — Чуя улыбается, снова затягивается и склоняется к Мори за поцелуем, выпуская дым ему в рот. Тот одобрительно гладит его по голым бёдрам.
У Чуи есть свои недостатки. Он вспыльчивый, не всегда умеющий взять под контроль эмоции и чересчур ценящий своих людей, но он точно не глупый. Он прекрасно понимает, что у Мори нет к нему чувств, кроме чувства собственничества, а у Дазая яркой надписью на лбу светится «я хочу такое же». Они оба похожи на маленьких детей, делящих в песочнице одну игрушку. Они бы убили Чую за такое сравнение, и он держит его при себе.
Но поделать ничего не может. У Дазая и Мори свои игры. Их гениальность не может сразиться в настоящей схватке, и полем боя оказывается Чуя. Тому не нравится, но Мори охуительно трахается, а Дазай бесподобно смотрится в своём бессильном желании поиметь то, что ему не принадлежит и никогда принадлежать не будет. Чуя не принадлежит и Мори, ему просто удобно. Он уверен, что если скажет о том, что хочет прекратить, Мори не откажет.
Но только в том случае, если причиной для прекращения не станет Дазай.
— Какого хуя? — Чуя дёргается из неожиданной хватки и недовольно морщится. Дазай жмётся сзади, утыкается носом в его волосы и тяжело выдыхает в макушку. — Прекрати, ублюдок.
— Нет, — в этот раз Дазай не использует способности, но обнимает так крепко, что у Чуи духу не хватает сбросить его руки.
— Дазай, я серьёзно.
— Иначе что? Расскажешь боссу, и он поставит меня в угол?
Чуя всё-таки выворачивается, оказывается к нему лицом и смотрит возмущённо и одновременно устало. У него выдалась тяжёлая миссия, на ней погибло двое его людей, и, честно говоря, ему хочется просто свалиться спать в собственном кабинете, а отчёт сдать завтра, послезавтра или через месяц. Но он слишком ответственно относится к своей работе даже для того, чтобы пойти писать отчёт домой.
— Иди спать, Дазай, мне, правда, не до тебя, — он выдыхает, стаскивает с головы шляпу и усталым движением зарывается на мгновение в волосы.
— А до чего тебе? Пойдёшь к Мори и сбросишь напряжение? — Дазай ядовито улыбается, но в глазах у него совсем детская обида. Чуе немного смешно. Дазай — человек, которого боится даже босс Портовой мафии, потому что тот слишком способный, обладающий тёмным разумом и умеющий воплощать свою гениальность в жизнь, ведёт себя, как ребёнок, завидующий старшему брату, который привёл девчонку потрахаться домой, пока родители уехали в отпуск.
— Это абсурд, Дазай. Тебя это всё ещё не касается.
— Какой он, Чуя? — Дазай резко сокращает расстояние между ними, гладит Чую по щеке и наклоняется. — Расскажи мне. И я буду лучше.
— Ты бредишь.
— Может быть, — Дазай опаляет дыхание щеки, ведёт по скуле носом, и Чуя чувствует шершавые бинты. Дазай обмотан ими с головы до ног. Закрытый от всего мира, не принимающий его всерьёз, граничащий детской непосредственностью с маниакальностью. Дазай — на самом деле ребёнок. Жестокий, отчуждённый, но ребёнок, у которого чёрт ногу сломит в голове.
Чуя, наверное, впервые думает, что понятия не имеет, какое у Дазая было детство, имел ли он родителей и жил ли в красивеньком доме в пригороде, где ему бы готовили завтраки и провожали в детский сад. Судя по всему, нет. Дазай — такая же потерянная душа, как и он сам. С одной только разницей, что у Чуи, сколько он себя помнил, всегда были те, за кого он нёс ответственность и не мог позволить себе быть эгоистом. Дазай — может и сейчас.
Вздыхая, Чуя протягивает руку и ерошит тёмные волосы, вновь отступая на шаг. Оставляет руку в волнистых вихрах и, слегка потянув за них, заставляет посмотреть на себя. Лицо у Дазая сбитое с толку и немного потерянное.
— Я не игрушка в магазине, Дазай, — говорит Чуя. — Из-за меня нельзя закатывать родителям истерики и стучать по полу ногами, крича «купи».
— Поцелуй меня.
Чуя замирает, смотрит в чужие глаза и фыркает:
— Ты невозможен.
— Поцелуй меня. Пожалуйста.
Дазай выпрашивает, словно щенок клянчит еду. Снова трётся о лоб Чуи своим, обжигает дыханием и замирает только, когда его губы останавливаются в нескольких миллиметрах ото рта. Замирает и ждёт, в этот раз не ломая Чую напором.
— Пожалуйста, Чуя… — выдыхает он. Ему и вовсе кажется, что он сойдёт с ума окончательно, если Чуя его сейчас оттолкнёт, откажет, снова пошлёт.
А Чуя прикрывает глаза и чувствует себя очень-очень взрослым. Тем, кому легче прогнуться под упрямого подростка, впавшего в бунтарский период, чем переубедить в том, что его поступки неправильны и нелогичны. И он целует Дазая, совсем легко, почти невинно, просто касается его губ своими и одним мазком скользит по ним языком, тут же отстраняясь.
У Дазая разом срывает крышу. Он вскидывается, рвётся вперёд, снова сжимает Чую в объятиях и начинает сам его целовать: в губы, скулы, подбородок, лоб. Во всё, куда может дотянуться и не отпустить Чую от себя даже на сантиметр. Его почти трясёт от того, что Чуя даёт слабину и наконец подпускает ближе.
— Остановись, подожди, — Чуя не вырывается, но пытается немного притормозить его.
— Не хочу. Чуя, я не хочу, — Дазай едва ли не скулит. У него лёгкие сжимаются от осознания того, что Чуя наконец-то рядом. В него хочется вцепиться и не отпускать ни на шаг. Хотя бы этой ночью.
Чуя уговаривает его, словно маленького. Гладит по голове и считает, что это полный сюр. У Дазая однозначно проблемы с головой и восприятием реальности, иначе бы этой ситуации вообще бы не произошло.
— Давай пойдём на свидание.
Чуе хочется провалиться сквозь землю от этих слов. Буквально. Он может себе это позволить.
— Дазай, это уже не смешно.
— Я и не смеюсь. Пошли на свидание, — Дазай дёргает его за рукав, снова прижимается и смотрит, растягивая рот в очаровательной улыбке. С такой же он ходит по барам и просит всех девушек в округе покончить с собой за компанию с ним. — Ты же с ним никуда не ходишь. Я докажу тебе, что со мной лучше.
— Ты и правда рехнулся. Дазай, я хочу спать, а мне ещё нужно сделать кучу работы. Прекрати идиотничать и иди домой, — Чуя трёт виски. В нём начинает расти раздражение, а лицо почему-то горит от такого простого предложения.
— Нет, пока ты не согласишься.
— Дазай.
— Скажи «да».
Он берёт его измором. Чуя кивает просто, чтобы отвязаться, а Дазай сияет новогодней гирляндой, тут же отступая. Его улыбка становится шире, и он теперь больше похож на самого себя, а не на растерявшегося мальчишку. Чуе хочется убить и себя, но он слишком устал для этого.
Для свидания Дазай выбирает рыбный ресторан в порту. Там подают прекрасных крабов, а ещё любит ужинать Мори. Чуя тоже знает об этом, поэтому садится за столик напряжённый и недовольный.
— Ты доставляешь одни неприятности.
— Мори накажет тебя? — Дазай двигает бровями, тихо смеётся и заказывает бутылку Каберне Совиньон сорок шестого года. Им ещё нельзя пить по закону, но это Порт, и никто не спрашивает у них документов. — Расскажешь, как он это делает? — Дазай задевает его ногу своей, цепляет штанину и ведёт по лодыжке носком ботинка.
Чуя сегодня в костюме, белоснежной рубашке и даже галстуке. Дазай облизывает его взглядом, мысленно трахает прямо на столе, не стесняясь посетителей и доказывая им, что Чуя — его. Только его. Он бы положил его спиной на стол, сметая со скатерти тарелки, расстегнул бы рубашку и оставил галстук болтаться на шее, а штаны бы стянул полностью и трахал бы так глубоко, что Чуя заходился бы не в стонах, а в криках, срывая голос.
Наверное, это читается в его глазах, потому что Чуя слегка нервно облизывает губы и ведёт плечами под узким пиджаком.
— Это просто ужин, ладно?
— Нет, — Дазай хищно и довольно щурится. — Это свидание.
Они едят крабов с зелёным салатом, выпивают две бутылки вина и почти не разговаривают, только перебрасываются колкостями через стол. Но Чуя чувствует себя удивительно спокойно, словно они с Дазаем ходят сюда каждый вечер. Официант приносит счёт, и они делят его пополам. Дазай берёт с собой ещё одну бутылку Каберне, её распивают уже на пляже, по которому они гуляют в отсветах городских огней.
Чуя уже всклочен, пьян и достаточно расслаблен. Он давно ослабил галстук, расстегнул пиджак и две верхние пуговицы на рубашке. Дазай скользит взглядом по его шее и не находит грёбаного ошейника, который он ненавидит всем своим существом. Он знает, что чокер — Дазай всё равно называет его ошейником — подарил Чуе Мори. Чуть позже, чем проклятую шляпу. Чуя таскает и первое, и второе постоянно. Наверное, даже спит в них, но сегодня на нём их нет. Дазай обещал себе, что будет сдержанным, но отсутствие таких важных вещей в сегодняшней одежде наводит на определённые мысли.
— То, что на тебе нет вот этого, — Дазай останавливает Чую, поворачивает к себе и, осторожно вынимая бутылку с остатками вина из его рук, оглаживает горло, — я могу считать за приглашение к чему-то большему?
— Чокеры не сочетаются с галстуками, — фыркает Чуя.
— Это никогда тебе не мешало. Что насчёт шляпы? Скажешь, что она испортит тебе причёску, поэтому ты её не надел?
— Скажу, что ты заебал своими предположениями.
— Я тебя ещё не ебал, детка, поэтому не делай скоропостижных выводов. Ты меня расстраиваешь, — Дазай отпивает из бутылки, но не глотает, а наклоняется и, цепляя губы Чуи, вливает вино ему в рот. Не отпускает, прижимает к себе за затылок и вылизывает его язык и нёбо, собирая остатки вкуса. Несколько капель проливаются мимо, скользят по подбородку к шее, и Дазай гонится за ними, прикусывая кожу под подбородком и возле кадыка.
— Дазай, нет, — Чуя напрягается в его руках, но Дазаю плевать. Если бы Чуя не хотел, он бы уже воспользовался гравитацией, Порчей, кулаком — чем угодно, чтобы отвязаться. Но Чуя только бормочет что-то пьяное, несуразное и неубедительное.
— Я обещаю, что тебе понравится, — шепчет Дазай и оттягивает его нижнюю губу, зализывая укус языком.
Они всё-таки трахаются. Не на столе в ресторане, не в коридорах базы Порта, не в кабинете Мори прямо на его глазах, как воображал иногда Дазай. Они трахаются вполне обычно в квартире Чуи. Сначала в коридоре. Потом на кровати. И в душе.
Два раза.
Дазай не может остановиться. Он вдалбливается в гибкое и жаркое тело раз за разом, держит его в руках, толкается в него, чувствует, как Чуя сжимает его сильнее, стонет под ним, рядом с ним, на нём. Толкается на член сам и цепляется за плечи, когда съезжает спиной по кафелю.
— Твою мать, Чуя, если бы я знал, что ты такая сучка, я бы трахнул тебя ещё в пятнадцать. И ты носил бы мой ошейник, — Дазай переворачивает его, облизывает выступающие позвонки на шее и впечатывает в стену душевой ещё теснее, не давая продохнуть нормально.
— Боги, иди нахуй, — стонет Чуя, у него разъезжаются колени и ноги нормально не держат. Он дрожит от переизбытка ощущений, от того, что Дазай не останавливается и не даёт передышки. И вся Вселенная сжимается до этой проклятой ванной, где душно, пахнет шампунем, мылом и похотью.
— Не матерись в одном предложении с богами, — Дазай прикусывает его ухо и вновь проникает, раздвигает податливые мышцы членом и входит на всю длину одним движением. — Чуя, ты же отсосёшь мне после? — хрипло спрашивает Дазай. — Опустишься на колени, возьмёшь мой член в рот и дашь мне спустить тебе на язык. А потом проглотишь, как послушная девочка. Так же ты делаешь для него?
Чуя шипит от недовольства. Мори — последнее, что он хочет слышать во время того, как трахается с кем-то другим. Дазай удерживает его за бёдра, фиксирует и вбивается так быстро, что дыхание перехватывает у обоих. Пальцы, перемотанные мокрыми бинтами, обхватывают член Чуи и двигаются по нему. Чуе много не надо, он кончает даже слишком быстро, и потому Дазай, пользуясь его дезориентацией, заставляет его вновь повернуться лицом, опуститься и взять в рот. Чуя лениво моргает, но рот открывает шире, умело принимая глубже, позволяя тереться головкой о щёку и действительно проглатывает, когда Дазая прошибает оргазменной волной.
— Умница, — и этот тон настолько похож на тон Мори, что у Чуи холодеют лёгкие. Но он слишком вымотан, чтобы думать об этом сейчас.
Утром Дазая нет ни в кровати, ни в постели. На тумбочке только обрывок бумаги и чёрная лента, запакованная в прозрачный пакет. «Твой новый ошейник. Будь хорошим мальчиком и носи его бережно», — Чуя скрипит зубами от досады. Швыряет чокер в угол и снова идёт в душ. Тот всё ещё пропитан сексом и запахом шампуня, и Чуе хочется умереть не только от похмелья, но и от того, что ублюдок Дазай добился своего. Четыре раза.
Тело ломит, но Чуя чувствует себя таким сытым, что даже стыдно.
— Кажется, я предупреждал, Чуя-кун, — Мори осматривает его с головы до ног. Увидев Чую, только слепой не скажет, что он выглядит выебанным и довольным. А ещё у него на шее, плечах, спине и ключицах засосы, следы от укусов и просто отметины. Дазай старательно выполнял обещания, данные и себе, и Чуе.
Чуе понравилось. Очень. Мори в бешенстве. Но держит лицо спокойным, только стучит пальцами по столу явственнее. Каждый звук соприкосновения пальца и деревянной столешницы оглушает Чую, но он лишь сильнее расправляет плечи.
— Я не стану говорить, что это случайность.
— И что же это? — уточняет Мори.
— Свидание, — Чуя усмехается, но не очень весело. Он всё ещё не идиот, чтобы не понимать, что руководило Дазаем. — Я хочу заметить, что мы с вами ни о чём не договаривались. Никто из нас не уточнял, в каких мы отношениях.
Это слабое оправдание, потому что Мори ясно дал понять, чего Чуе не стоит делать. Но он уже сделал, ясно осознавая последствия.
— Иди сюда, — Мори манит его к себе и движением руки говорит опуститься у ног. В его голосе много властности, но даже без неё Чуя не думает ослушаться. Мори хватает его за подбородок, больно сжимает между пальцами и холодно говорит: — Меня не интересует, кто вставляет в тебя член, но не забывай, кому ты клялся в верности. Ты — не его собачка, Чуя-кун, ты принадлежишь мафии. А мафия принадлежит мне. Помни об этом и не прыгай выше головы.
Лёгкие Чуи снова опаляет холодом. Он тяжело сглатывает и медленно кивает.
— Вам не нужно сомневаться в моей верности, босс.
Мори отпускает его, и Чуя идёт к двери. Но ещё один оклик его останавливает. Мори уже возвращает на лицо привычное доброжелательное выражение и смотрит теперь с отеческой заботой.
— Не влюбляйся в него, Чуя-кун. Спи с ним, но не влюбляйся.
— Я не…
— Он похож на меня больше, чем хочет думать. И поэтому я советую тебе: не влюбляйся.
Чуя сбит с толку, но растерянно благодарит.
Он не влюбляется в Дазая. Они чаще проводят время вместе, иногда ужинают, порой Дазай ночует у него, и тогда они включают глупые телешоу, готовят вместе нехитрые блюда и запивают их вином или чем-то покрепче. А иногда просто пьют чай на холодной кухне, поджав под себя ноги, потому что солёный ветер из открытого окна обмораживает пальцы.
Дазай спит в его кровати, пьёт из его кружки и обнимает по утрам, утыкаясь в макушку, пока Чуя пытается приготовить завтрак. Это похоже на идиллию в бешеном мире, где люди умирают, способности истребляют изнутри, а чувства ничего не значат. И Чуя постоянно ждёт подвоха.
— Где ты вырос? — спрашивает Чуя, когда они снова остаются в его квартире. Лежат в кровати, переплетая ноги друг с другом. И Чуя трётся своей лодыжкой об чужую.
Дазай щекочет пальцами его лопатки и рисует на них невидимые узоры под одеялом. Они ещё влажные после душа, но одеяло прочно запечатывает тепло под собой и не позволяет холоду пробраться к разгорячённым телам.
— Это слишком скучная история.
— Я хочу её услышать, — Чуя настаивает. Он до обидного мало знает о Дазае. Он даже не знает, в какой момент поддался ему и теперь пускает к себе домой, в свою кровать и душу.
— Может, как-нибудь потом, — Дазай тянется к нему, мягко прикусывает за нос и едва слышно смеётся. — Я не хочу, чтобы ты уснул от скуки прямо сейчас. У меня ещё есть планы на эту ночь.
— Мы только из душа. И завтра рано вставать, — Чуя зевает и перекладывает голову с плеча Дазая на подушку. — Так что твои планы подождут.
— Тогда и твои вопросы тоже, — Дазай целует его, но мягко, без намёка на продолжение, и позволяет окунуться в сон.
Утром он просыпается от запаха кофе, включённого на кухне телевизора и звуков скворчащей сковородки. Шлёпая босыми ногами по холодному полу, он подбирается к Чуе, который готовит завтрак, и обвивает руками за пояс.
— Ты холодный, как ледышка, — делится он.
На Чуе только длинная просторная футболка и носки. Он смотрится по-домашнему трогательно, и Дазаю банально не хочется его отпускать — такого мягкого и ещё немного сонного, пока не колючего и не задающего неудобные вопросы.
У него и правда много планов на Чую. И все они сводятся к тому, чтобы вечность сидеть на этой кухне, есть тосты с клубничным джемом, смотреть телевизор и греть ноги друг о друга. Дазай старается думать, что это всё для того, чтобы показать Мори, что он не такой, как он. Что Чуя предпочёл его, что Чуя выбрал, что Чуя готовит ему завтраки и будет его ругать за то, что он пришёл в кухню необутый в тапочки.
Но обмануть себя не выходит, потому что Дазай ни за что в жизни не расскажет никому о том, что происходит за закрытыми дверьми квартиры Чуи, где всегда холодно, но слишком тепло, чтобы хоть на мгновение появилось желание отсюда уходить.
И Дазай всё равно уходит. Не из квартиры Чуи, а из мафии, от Мори и его игры. Не признаёт поражение, но не собирается больше играть по его правилам. Он оставляет записку Чуе, но сжигает её, потому что думает, что так будет ещё тяжелее — им обоим. Хочет отправить сообщение, но кроме «извини» ничего не пишется. И Дазай оставляет его в черновиках.
Дазай хочет забрать Чую с собой, но знает, что Чуя предан Порту. Врос в него и телом, и душой. И никогда не пойдёт следом даже за ним. Он, скорее, попросит остаться, и Дазай не сможет отказать. Но тогда окажется, что Ода умер зря. И Дазай выбирает. Выбирает не между Чуей и чем-то ещё, а между мафией и тем, что поможет ему сделаться лучше. Может быть, Чуя позже отблагодарит его за это. Но, скорее всего, он будет в бешенстве.
Хмыкая, Дазай невесомо гладит спящего Чую по щеке, наклоняется и замирает, так и не касаясь его губ. Если он пробудет здесь ещё, то точно останется.
Из квартиры Дазай не берёт ничего из своих вещей. Оставляет их на месте. Может быть, ему удастся вернуться не в мафию, а под тёплое одеяло, к ворчащему по утрам Чуе и его неудобным вопросам. Он хочет, чтобы у него был шанс, и поэтому он не забирает ничего, кроме ленты чокера, лежащей на прикроватной тумбочке, которую он подарил несколько месяцев назад, и которую Чуя исправно носит изо дня в день. У него свои бзики, и Дазай их одобряет. Но ошейник забирает с собой, предоставляя Чуе полную свободу.
Чуя и правда в бешенстве. Он рвётся с цепи и готов землю носом рыть, чтобы найти Дазая, а потом напивается в баре, непрерывно печатает сообщения, звонит раз за разом, но телефон недоступен. Чуя давит себя работой, выпивкой и бесконечными отчётами, лишь бы не возвращаться в пустую квартиру, которая теперь кажется чужой и не принадлежащей ему.
Он мало спит, мало ест, но много пьёт и работает. А потом не выдерживает, приходит к Мори и долго сидит рядом с ним, привалившись лбом к его плечу и просто молчит, чувствуя горячие пальцы в своих волосах.
— Я предупреждал тебя, Чуя-кун, — Мори вздыхает где-то над ухом. — Не стоило в него влюбляться.
Чуя не влюблён в Дазая, он хочет его убить. И Мори заодно тоже, потому что Мори прав. Чуе хочется перечеркнуть всё прошлое, начать всё сначала, но вместо этого он даже мысленно запрещает себе отказываться от воспоминаний о долгих вечерах на диване в гостиной, жарких ночах в кровати и холодных утрах в насквозь прокуренной квартире.
Они не спят больше с Мори. Мори не высказывает желания, а Чуе это нужно в последнюю очередь. Но они иногда ужинают вместе, гуляют в порту и могут просто сидеть в просторном кабинете Мори, обсуждая всё что угодно, но только не Дазая. Чуя запрещает себе думать о нём вообще, зато иногда рассуждает о том, что если бы они с Мори с самого начала вели себя так, не переходя моментально к ни к чему не обязывающему сексу, то, может быть, никакого Дазая никогда бы и не было.
Чуя работает и не позволяет себе допускать мысль, что Дазай когда-то был. Его выворачивает наизнанку, стоит вспомнить о нём. Поэтому он берёт самые сложные задания, закапывается в документах и ходит в архив, вливаясь в работу мафии ещё сильнее.
Его срывает, когда Мори отдаёт ему пост исполнителя. Он приглашает его в кабинет и кивком разрешает сесть в кресло напротив.
— Чуя-кун, думаю, ты лучший кандидат на эту должность. Я всегда… Чуя-кун?
У Чуи трясутся плечи, а лицо свело в гримасе ужаса и непонимания. Он и сказать не может, что не так. Он должен благодарить, а вместо этого только и думает, что Дазай тоже был в исполнительном комитете. Что сидел, может быть, в этом самом кресле, когда его назначали, и, наверное, Мори говорил ему те же слова.
— Чуя-кун, — Мори обходит стол и впервые, присаживаясь, сам оказывается у его ног. — Ну что ты? — он берёт его руки в свои и успокаивает, словно маленького ребёнка, разбившего коленки. Чуе стыдно, но он не может остановиться. Он не плачет, но трясётся в ознобе и не в силах произнести ни слова из-за сведённых судорогой губ.
Мори гладит его по щеке, проводит пальцами по губам, расслабляя их, и вздыхает:
— Ты так сильно по нему скучаешь?
И Чуя кивает. Раз, другой, третий, пока не срывается на скулёж и не прячет лицо в ладонях.
Когда Дазай объявляется, Чуя готов к встрече с ним. Он спускается в подвальные помещения, уверенный, что всё будет в порядке. Он будет в порядке. Но стоит Дазаю начать говорить, как внутри что-то ломается, и Чуя не может не вылить накопившиеся страх, ненависть, нелюбовь. У него одно желание: избить Дазая до полусмерти, а потом высказать ему всё, что он о нём думает. И поцеловать.
Господи блядский боже, он так хочет его поцеловать, что всё тело сводит.
Но в нём достаточно самоуважения, чтобы не делать себе ещё больнее. Дазай на другой стороне, Дазай ебаный мудак, Дазай не заслужил его. Пусть катится к своему агентству и живёт в нём долго и счастливо.
Злость клокочет в Чуе, когда Дазай открывает свой чёртов рот и говорит, улыбаясь так, словно и не было этих лет.
— Сходи со мной на свидание, Чуя. Поедим крабов, выпьем вина, потрахаемся.
— Иди к чёрту, Дазай, — Чуя рычит, выходя из себя окончательно. Дазай уходит от его обоих ударов, пригибается и оказывается уже сбоку. Чуя рывком поворачивается к нему и окидывает его колким взглядом. — Тебе очень повезло, что я не могу тебя убить сейчас.
— О, полагаю, мне повезло, что ты до сих пор так реагируешь на меня. Не хочешь крабов, можем остановиться на европейской кухне. Как насчёт…
В этот раз удар приходится точно по нему, пусть и вскользь. Дазай вытирает кровь с содранной щеки и ухмыляется ещё шире. Из кармана выскальзывает знакомая чёрная лента, и Дазай раскручивает её на пальце. На шее Чуи почти такая же, только немного шире.
— Чей ты теперь пёс, Чуя?
Чуя кипит от гнева и сжимает кулаки. Дазай не может не улыбаться, глядя на него. Его наконец-то немного отпускает, потому что Чуя рядом, такой же громкий и легко выходящий из себя. Дазай жмурится одно мгновение от удовольствия и говорит, так и не дождавшись ответа:
— Ты сходишь со мной на ужин, а потом я снова надену на тебя это.
Глаза Чуи слегка расширяются при виде чокера. Он даже делает шаг назад и недоверчиво моргает.
— Не дождёшься, Дазай.
— Готов поспорить. Как насчёт следующего четверга?
— Как насчёт сдохнуть?
Дазай прячет чокер обратно в карман и, щёлкая пальцами, освобождается из наручников.
— Значит, в четверг.
В следующий четверг идёт дождь, море дышит приближающимся штормом, в квартире Чуи — ураган, крабы, разлитое вино и Дазай Осаму.
И осторожно высовывает нос идиллия.