Ты пойдёшь ради них на смерть

      Наверное, подобное всегда будет искать подобное и неустанно к нему тянуться. Как кровь, стекающая с губ и оставляющая несмываемый след на белом платке. Как безостановочный кашель, обдирающий нежные стенки хрупкого человеческого горла.       Его лицо носило на себе забавные маленькие отпечатки. Их было на нём так много, что временами Щербине хотелось думать, будто этот упрямый носитель ужасающей правдивости пропускал разрушающие рентгены через кожу и сознательно карал ими всех неверующих. А потом улыбался, когда всё заканчивалось, и снова дарил неблагодарным счастливчикам жизнь. Разумеется, это не могло происходить на самом деле. Но раскалённый, не унимающийся графит всё ещё темнится, изнывая от жажды соприкосновения с теми, кто не посмеет такую ношу на руках своих вынести. Не сможет, даже если постарается. И Борис знает, что его ноша такая же тяжкая, пусть чужая причудливая и израненная временем и генетикой кожа тоже хочет, чтобы он однажды к ней прикоснулся.       Когда-нибудь голос назовёт это ждущей правдой. А правда, как радиация, просочится насквозь. И из него она тоже сочится. Она его почти разрушила, но только такой идеалист, как Легасов, может быть этому рад. Пусть и идеалист он весьма двоякий.       Новоявленный.       И вот такому подобию не место в мире, где царствует культовая идеология. Где каждый из правящей верхушки норовит спрятать в песок не только голову, но и трусливую задницу.       Легасов уже несколько месяцев к ряду предпочитает пули.       Борису не нравится эта мысль. Ему вообще много чего перестало нравиться после увиденного. Не пережитого. Он не испытает на себя двухнедельную гибель. Его удел — затяжная болезнь и кровь, погребённая в складках дорогой белой ткани.       Но ему просто необходимо быть сильнее. Хотя бы для одного настоящего человека. Ведь таких здесь больше нет. Валерий преображается, когда дело доходит до сокрушительной истины.       Валерий терпит поражение, когда Ульяна Хомюк пронизывает своими /и откуда они только взялись/ вескими доводами броню его совести.       Никто не узнает, что разговор всё-таки состоялся. Невысокие женские каблуки отстукивают маленьким сердечным эхом по запылившимся плиткам. Легасов пристраивает своё изрядно уставшее тело на таком же пыльном подоконнике. Он не может сдержать обречённой и оттого немного зловещей улыбки: его взору предстоит настоящий разъярённый тигр. А Борис мечется. Ещё одна мысль, посетившая его голову ему отвратительна. И ещё ему отвратительна Ульяна Хомюк. Где только научилась дёргать за ниточки, запутывать их в разумах наивных идиотов?       Щербина думает о том, что этой женщине в самую пору придётся его должностное место. А Легасова он хочет у всех отнять. И у смерти его отнять он хочет в первую очередь.       Валерий смеётся негромко, но уже совсем по-доброму, словно и не ему несколько минут назад неутешительный приговор подписали.       — Что вы так мельтешите, товарищ Щербина? Разве Вас не учили держать лицо?       Бориса эти слова за живое не трогают, хотя он знает, что так утопающие в болоте за соломинки и сухие травинки хватаются. Мечтают, чтобы в последний момент их спасли.       Идиот.       Не те у Щербины полномочия. Не всё он может. И отсрочить с в о й последний день он тоже не может.       — Самое смешное, что это всех ждёт.       Учёный пристально смотрит в лицо говорящего, но ничего не спрашивает. Не уточняет. А Борис всё равно произносит последнее, будто выплёвывает яд:       — То, что убьёт нас с тобой. Валера, ведь это они наивные идиоты.       Легасов мысленно готовится к осаде и достаёт из-за пазухи сигареты.       Внутри Щербины догорают остатки его терпения. Он слишком устал, но он хочет знать, ради чего ведётся столь бессмысленная борьба. У него на самом деле не так много возможностей осталось. Теперь уже точно.       — И ты пойдёшь ради них на полное самоуничтожение? Поставишь на кон всё своё благополучие?       Хомюк настоящий тиран, если думает, что сотворила этого агнца во благо всего человечества. Она просто не видит, отказывается видеть, что под их ногами земля всё время дрожит. Но Легасов любит недоговаривать, он может часами таращиться на одну точку и видеть в ней решение главной проблемы, пожирая дым отвратительно пахнущих сигарет. Что ему радиация? От того, что этот умник дымит как паровоз, лёгкие давно смирились со своей незавидной участью.       — Не ради них, Борис. Совсем не ради них.       Зато сейчас, кажется, первостепенную тайну раскрыл. Почти государственную. Впереди амбразура, пытки и одиночество. Но то ещё только будет впереди. Ещё только теплится под коркой радиоактивным металлом, а сейчас он ломает свою любимую недокуренную о подоконник, ломает, но не тушит. Дымок ещё тянется, и от этого зрелища Борису хочется поперхнуться всем, что у него и от него самого осталось.       — Иногда катастрофы объединяют людей.       Щербина устал быть в недоумении, устал быть на вторых ролях по своему уступающему умственному развитию, если можно так выразиться. Он устал давиться своим и чужим молчанием и уже очень давно желает услышать другую правду. Пусть и цена у неё совсем иными мерками измеряется.       Щербина не выдерживает и тянет руку к тлеющей сигарете, но Валерий её перехватывает и несильно сжимает.       — Не надо. Мне нравится так.       — Очень иронично, знаешь ли.       Оба видят в этом отсылку к тлеющему графиту, к тянущейся к ним через города радиации. И почему-то только сейчас этим неправедным мученикам становится чуточку смешно.       — Знаю. Мы должны были встретиться.       Академик гладит совсем не чужие пальцы и откровенно наслаждается. Он давно устал быть ведомым. Его имя — Правда. Ему хочется ощущать не боль. Ему хочется чувствовать стоящего рядом заболевшего человека.       Сигарета прекращает тлеть.       С поразительной точностью им хватает отпущенных крупиц не щадящего времени. В любой другой ситуации этими жалкими подачками даже довольствоваться было бы стыдно. Но только не теперь.       Легасов сначала расширил границы упрямого человеческого сознания, а потом и вовсе их уничтожил. Вероятно, Щербина мог бы считать его источником смерти, что было бы оправдано, ведь смастерить биороботов из людей способен только самый извращённый гений-создатель, но он подарил и жизнь. Пусть короткую, но самую ценную и благодарную.       Валерий затягивает верёвку на шее, но чувствует, как невидимые руки того, кто не позволял обращаться к себе по имени, гладят его израненное правдой лицо.       В первый и последний раз он благодарен за всё не случившееся.