Спаситель

Судорожно ухватившись за пластмассовый бортик, Валерий медленно и с легким страхом в душе опустил забинтованную ногу на лед. Слишком сильно отзывалось в мозгу его нежелание снова ощутить в костях тупую боль. Он хорошо помнил, как долго и тяжело проходило его лечение, как вытаскивали из его ноги каждый мелкий осколок стекла, как рьяно промывали раны холодной водой, а потом и жгучим спиртом. Он тогда не хотел плакать, ибо не мужское это дело, но слезы все равно поневоле рвались наружу. Что он натворил… и чем поплатился в итоге. Как глупо… глупо… глупо! И теперь эта глупость отзывалась болезненным эхом в его плотно забинтованной ноге. Но сегодня определенно был какой-то особенный день, ибо боль касалась Харламова крайне осторожно, словно невинная девица. Он был удивлен, и в то же время, даже счастлив. Наконец-то он снова мог без лишних волнений прокатиться по льду. Он слышал его хриплый шепот под острыми лезвиями спортивных коньков, и его прохладное дыхание гладило ноги Валеры каждый раз, когда приходилось сгибать колени. Волшебство царило здесь с самого утра и до самого вечера, пока не вырубался последний софит. То самое, без чего Харламов не мог прожить и дня… и чего он едва не потерял из-за своей глупости. Итак, сегодня по плану они с мальчишками должны были разделиться на две команды и поочередно забрасывать в ворота шайбу, начиная с синей полосы. «Пф, да раз плюнуть, — подумал Валера, сразу забыв о своем недуге. — Я могу попасть в цель и с другого конца площадки!» Все же, если оставить серьезность по боку, то ему безумно нравилось выглядеть крутым на фоне этих девятилетних ребятишек. Они же не своего коллегу в нем видели, а выдающегося хоккеиста! Семнадцатый каждый день, словно царь Египта, купался в их восхищении, слушая их комплименты, завистливые вздохи и взгляды… до тех пор, пока на сцене не появлялся Анатолий Владимирович Тарасов. Вечно мрачный до мозга костей, одетый во все мрачное и мрачной походкой он вошел через главные двери и дошел до самого бортика. Единственным ярким пятном в его одежде являлась эта смехотворная, вязаная голубая шапочка, которую он любил бережно натягивать себе на голову, дабы не застудить уши. Но, честно говоря, умиление это тут же таяло, как только Харламов невольно сталкивался с пылким взглядом этих карих глаз, от которого вся душа уходила прямиком в пятки. Хоть в семнадцатого больше не швыряли шайбы и не унижали на глазах всей сборной, Валера все равно ощущал себя мелким, неумелым мальчишкой, пришедшим на первое свое занятие. Вообще, Тарасов вечно выглядел до изжоги злым и серьезным, даже когда брался тренировать детей.  — Встать по стойке смирно! — скомандовал он по привычке, выходя на лед. Малышня тут же засуетилась у ног молодого хоккеиста, словно стайка пчелок возле улья. Не прошло и минуты, как все они быстренько встали ровно по линеечке: от самого высокого до самого низкого. Ну, а компанию замыкал Харламов — как «са-амый маленький ученик». Раньше его это смущало, но теперь это уже считалось такой фишкой, которая уж больно нравилась Анатолию Владимировичу, и оспаривать ее с ним не было смысла, ибо это все равно, что спорить с бетонной стеной. То бишь — толку никакого.  — Так, рассчитались, живо! — грозно приказал тренер. Дети послушно начали поочередно пищать свои номера, ну, а Валерин громкий и басовый «двадцать первый и расчет окончен» едва не сшиб с ног соседнего мальца.  — Чудесно, — протянул Тарасов. — Теперь приступим к легкой разминке. Начинаем, как всегда, с головы! Поехали, — и он громко свистнул в свисток. Семнадцатый, разумеется, постарался выполнять упражнения быстрее и лучше своих маленьких коллег — ну, конечно, куда этой малышне до Заслуженного Хоккеиста СССР. Но Тарасову эта шибкая живучесть сразу стала не по вкусу, и когда его ученики закончили разминку, он «вежливо попросил» Валеру повторить ее с самого начала. Что же, почему бы и нет? Пока детвора перекидывалась шайбами, он очень старательно приседал на коньках, держа перед собой клюшку, и при этом даже не уронил ни одной капельки пота. Любой другой тренер был бы счастлив видеть такое великолепное старание, которое выдавал его многообещающий ученик, но только если этим тренером был не Тарасов. Ох, не таков был этот человек, чтобы так быстро и легко проникнуться уважением к своему ученику. Не-ет, все равно Валера видел сомнение в его прищуренных, проницательных глазах. Медленно проводя языком по тонким губам, Тарасов ходил вдоль пустых сидений, очевидно, придумывал хоккеисту новое задание, чтобы загрузить его по полной программе.  — Хорошо, а теперь сделаем вот что… И как думаете, что он придумал на этот раз? Теперь они с ребятней должны были наматывать большие круги, волоча на спине своего напарника. Так как Валера был «несколько крупнее» своей команды, то Тарасов велел ему взять за шкирку двоих ребят за место одного. Харламов уже и не знал — благодарить ему тренера за это или же лучше проклинать. Нога и без того все время устраивала резкие всплески боли, да тут еще и нужно было держать равновесие, чтобы не улететь за борт вместе с живым грузом.  — Ровнее, ровнее, Харламов! — вдали кричал тренер. — Уронишь Степанова — убью! От таких напутствий легче не становилось. Порядком устав, Валера плотнее обнял двух школьников, прижал их к своим бокам и начал осторожно разгоняться. Ребята висели у него на руках, как две тряпичные куклы. Валера их не винил в том, что для его ноги они были слишком тяжелыми, но все равно чувствовал, как его постепенно переполняет раздражение от этой клоунады. Не думал же Тарасов, что семнадцатому придется в Монреале таскать на себе канадцев? Лучше поскорее послал бы его к своей настоящей команде, к Борьке с Владимиром. Да и к Гусю тоже до боли хотелось. А вместо этого приходилось видеть этих мелких школьников, с которыми даже размяться невозможно.  — Дядя Валера, а вы можете еще выше нас поднять? — попросили мальчики спортсмена.  — Конечно, конечно, — громко гоняя воздух через раздутые ноздри, ответил тот, и послушно поднял ребятишек чуть выше. Теперь-то его нога не просто болела — ее разрывало от дикой боли! Валера понимал, что слишком перебарщивает с тренировкой, но отпускать ради такого детей, да еще и под насмешливый взгляд тренера, он не собирался. Нет уж, он должен был пережить эту тренировку. Он должен был представить, что это не просто гонка по пустому льду, а настоящий матч. Груз, который возлагали на него товарищи и тренер, Харламов обязан был донести до конца, с болью или без нее. Ибо он сильный. Он номер семнадцатый! Он… От боли парень уже не понимал, куда ехать. Ребята недовольно забарахтались у него подмышками, и где-то вдали, сквозь густой, красный туман, Валера услышал, как задребезжал свисток его тренера. С громадным облегчением семнадцатый избавился от двоих школьников, а сам, обмякший и ослабленный переломом, рухнул всем телом на бортик. Такое с ним происходило очень часто, но каждый раз Валера так сгорал от стыда, что хоть яичницу на нем жарь. Просто не хотел он показывать свою слабость, свою немощность, и что на самом-то деле не был он готов к матчу с канадцами, да с какими канадцами-то… даже «Звезду» он бы вряд ли смог одолеть. В ушах так и звенел этот настырный голос Анатолия Владимировича: — Тебе не больно, Харламов! Да, не больно, ни капельки. Валера хотел бы тоже в это поверить и… кажется, поверил в это, поверил настолько горячо и искренне, что когда услышал над своим ухом реальный голос тренера, то решил, что это иллюзия.  — Иди, Валера, посиди на трибуне, — как-то подозрительно спокойно и нежно сказал Тарасов.  — Пх… я уже достаточно отдохнул в свое время, — ответил парень, сжимая мокрыми красными руками бортик. Его икры пульсировали так, будто собирались вот-вот взорваться.  — Ничего, отдохни еще. Не хватало мне, чтобы ты совсем остался без ног.  — Но Анатолий Вла…  — Быстро уполз за трибуну! — от такого рявканья даже мертвец бы резво перескочил через борт и быстро скрылся в трибуне, а уж семнадцатый и подавно. Быстро очутившись на полюбившейся когда-то им трибуне, Валера долго восстанавливал дыхание. Ему было трудно смириться со своей слабостью, которая в нем жила и все чаще и чаще пыталась о себе заявить. Пока Анатолий Владимирович гонял клюшкой школяров, полностью забыв о существовании Валеры, тот решил не терять время попусту и принялся за свою ногу, решив ее хорошенько перевязать. Дело это было совсем бесхитростное — к нему он привык, как и к тренировкам своего любимого тренера — всего-то взять и затянуть, сумев при этом превозмочь свою боль, которая каждый раз окатывала его в этот момент, словно ледяной водой. Засучив штанину костюма, Валера с отвращением глянул на свою багровую, обмотанную старыми бинтами ногу. Да, он ее винил во всех своих бедах столь же рьяно, как и самого себя, как и Балашова, который пудрил ему мозги в свое время, как и Ирину, которая бросила его в самый ответственный момент, и как свою мать, с которой он так и не удосужился помириться. Если бы его нога сумела выдержать аварию и не сломаться, то он бы сейчас тренировался со своей командой, а не с этой мелочью. Он бы не чувствовал этой боли и не терял сознания по любому поводу. Как же горько было об этом самому себе напоминать. Каждый раз, как будто на рану сыпали новую порцию соли — щипало неимоверно! Хоть бросай все и рыдай, как девчонка, от полного бессилия. Увлекшись перевязыванием, он и не заметил, как начал быстро раскисать. Пока его руки привычно хлопотали над ногой, он все думал о своей ошибке. Тарасов уже говорил ему, что нет у него времени думать о всякой ерунде, что пора делать выбор и, наконец, начать к нему стремиться, не сомневаясь в своих действиях. Он и делал это…, но забыть полностью об аварии не мог даже под дулом пистолета. Это было слишком трудно. Нереально. Когда осталось сделать последние штрихи, Валера почувствовал на себе чью-то огромную тень. Подняв глаза, он увидел Тарасова. Тренер стоял прямо перед парнем, спрятав руки в карманы спортивных брюк. Но смотрел он не на хоккеиста, а на его ногу.  — Как она?  — М-м, неплохо, Анатолий Владимирович, — ответил Валера, превозмогая новые вспышки боли.  — Не ври мне, я и сам вижу, что хреново все, — тренер присел перед ним на одно колено и, быстро перехватив руки парня, аккуратно вынул из них посеревший бинт. — Не ухаживаешь за своей ногой, Валера. Когда ты в последний раз менял бинты?  — Да я разве помню? — спросил тот на автомате, при этом ощущая себя как-то очень странно. Да и понятно оно — никогда еще он не видел, чтобы Тарасов ему или кому-то другому самостоятельно перебинтовывал ногу. От удивления семнадцатый замер, боясь лишний раз вздрогнуть.  — Такие вещи ты должен помнить, Валера. Ты же хочешь вернуться обратно в команду, так? Тогда поменяй бинты, или что, мне придется стать твоей нянькой? Научить тебя правильно одеваться? Следить за собой? Я думал, что этому тебя мама хорошо научила. Тренер аккуратно перевязал ему ногу, смастерив из двух концов бинта не особо симпатичный, но достаточно крепкий бантик. Затем осмотрел свое творение с удовольствием в глазах.  — Ну вот, полуфабрикат, теперь тебя хоть обратно на прилавок отправляй, — сказал он, довольно погладив ладони и поднявшись с колен. Вдруг Валера заметил, что за спиной учителя лед оказался пустым.  — А где мальчики? — спросил он.  — Мальчики? — Тарасов удивленно поднял брови. — Я отпустил их пораньше. Решил устроить им короткий день. Ты что, не слышал? «Скорее я в призраков начну верить, нежели в вашу внезапную доброту», — подумал Валера, опуская штанину на место. Но одно он точно знал: боль в ноге отпустила, и даже в груди дышаться стало легче. Тарасов аккуратно присел рядом с молодым хоккеистом. Теперь Валере довелось любоваться профилем своего учителя, его весьма резкими, немного грубыми чертами лица, на которые небрежно ложились тени от искусственного света софитов. Темные, редкие волосы он снова любовно зализал назад, хотя некоторые пряди все равно выпадали из общей блестящей кучи.  — Наверное, я все же немного перебарщиваю с занятиями, — сказал Тарасов, не в силах больше удерживать паузу. Харламов устало глянул на свою ногу, подвигал ею и влево, и вправо. — Однако хрен тут поймешь — у тебя вечно одно и то же настроение на лице. Сколько не гляжу на тебя, а все вижу кислую мину.  — Чего тут веселиться, Анатолий Владимирович, — вздохнул он.  — Что это за унылые нотки? Снова в морг захотел? Это я тебе могу устроить.  — Нет! То есть, я имел в виду, что время идет, а моя нога…  — Не строй из себя героя. А уж героя-мученика тем более. Выходит это у тебя крайне нелепо. Радуйся, что ты хоть уже на коньки встал. Или ты все еще детишек смущаешься?  — Да не смущаюсь я…  — Ну и отлично, — радостный Тарасов резво поднялся со скамьи и предложил Валере свою руку. Семнадцатый озадаченно закусил губу. Кто он такой, чтобы отказаться от такого. К тому же рука тренера оказалась теплой и мягкой — эдакий контраст с жестким и холодным льдом, который изо дня в день приходилось точить коньками. Харламов все равно был так удивлен этой внезапной теплотой, что и не заметил, как тренер пристально посмотрел на него.  — Слушай, Валер, ты сегодня свободен? — спросил он с неожиданной живостью в голосе, словно до этого и не было никакого разговора о морге.  — Я? — своей глупостью Валера побеждал любого барана — так он полагал. — Ну… свободен.  — Что, ни одна девушка не хочет разделить такой вечер с выдающимся хоккеистом? — не унимался Тарасов. — Хм, просто хотел позвать тебя прогуляться в парк. Уж больно желтолиц ты, полуфабрикат, а такие мне в хоккее не нужны. Парень недовольно нахмурился этому заявлению, но не стал возражать или спорить.  — Ладно. Я приду.  — Славно. Думаю в пять часов — самое оно, согласен? Согласен. Вот и отлично. А теперь иди домой. Здесь они с тренером и разминулись. Тарасов резвой походкой отправился в тренерскую, а Валера заковылял в раздевалку, чтобы принять душ и переодеться. И ради чего его тренер прикладывал такие усилия… зачем так старается сделать почти невозможное… почему он не опускает руки, когда как все давно уже это сделали… отчасти, Харламов знал ответ на эти вопросы, но все равно такое нездоровое рвение его удивляло. Как и было запланировано, они встретились у парка в пять вечера. Летнее солнце размеренно плыло по розовеющему небу и освещало дорогу в лес. По парку сновали группы ребят, стариков, гуляющих, детвора носилась и пряталась за деревьями… собственно, кругом царила такая приятная, летняя атмосфера, что и самому хотелось начать улыбаться и немного подурачиться, забыв о своих проблемах. Хотелось признаться, что с Тарасовым за пределами тренировок и игры Валера встречался крайне редко, и поэтому парень понятия не имел, что в таком случае стоило на себя надеть. Он долго шарил по своим полкам, ища что-нибудь красивое и неброское. Почему красивое — пес его знает. Наверное, не хотелось представиться перед тренером неряшливым дурачком. Иначе бы снова начались нравоучения по поводу того, что кто-то за собой плохо ухаживает, хотя, на самом деле, все это была чушь собачья. Валера всегда очень тщательно за собой следил. Просто после пережитых операций он стал куда медлительнее, ну и, возможно, капельку ленивее. Совсем капельку. Он встретил Тарасова у дороги. Тот прикатил на машине и припарковался неподалеку от ворот. Видимо, он сразу заметил ученика, так как только запер дверцу автомобиля, сразу направился навстречу ему, щурясь от яркого солнца. Его черная осенняя куртка начала плавно раздуваться при теплом вечернем ветре. Глянув на его растянутую кофту, в которой он предстал перед парнем, а также на его истертые брюки, Валера с раздражением подумал о том, что уж этот человек вообще особо не заботился на счет своей внешности, а вот других журить всегда был горазд. — Хорошая погодка, — сказал Тарасов, втягивая носом теплый воздух. Валера тоже решил принюхаться, но ничего кроме запаха влажной листвы и легкого аромата мужского одеколона уловить не смог. — Не хочешь хлебнуть чего-нибудь крепкого? Скажем, водочки? — прищурив глаза, тренер посмотрел на семнадцатого. Тот сразу понял, что в этом его вопросе крылся подвох.  — Нет, я не пью.  — Неужели?  — Я бросил, Анатолий Владимирович, уже давно. Тарасов ничего ему не ответил, но Валера прямо шкурой своей почувствовал, что такие ответы вполне удовлетворили его хмурого тренера. Они смогли пройти половину парка, обойти озеро и посмотреть на кричащих уток. Удивительно, Тарасов не заставлял Валеру приседать или бегать вокруг него до первой одышки, он просто ходил рядом, оттачивая каждый свой шаг, как в армии. Иногда он перекидывался с Валерием короткими и бессмысленными диалогами, которые проходили довольно нелепо. Особенно если это звучало из уст закадычного изверга. Чтобы хоть как-то успокоиться, парень сорвал с дерева длинную палочку и представил, что это его клюшка. Пока Тарасов снова говорил что-то о «героизме», Валера прогуливался рядом, словно преданный, но очень игривый пес, аккуратно поддевая кончиком ветки опавшие зеленые листья. Некоторые приемы он знал так хорошо, будто только вчера еще играл с ребятами в хоккей против Спартака, а некоторые приходилось вспоминать заново. Тарасов иногда поглядывал за достижениями семнадцатого, как всегда вглядываясь жестким и требовательным взглядом. Признаться, Валеру это почти не смущало. Наоборот, возникало желание показать ему все, на что было способно его молодое, крепкое и полное сил тело, доказать ему (и себе) что все-таки из него еще сможет выйти прекрасный хоккеист. Что у него есть шанс… Когда они отправились обратно к воротам, Валера вдруг почувствовал, как по его костям прошлись болезненные волны. Вот только этого сейчас и не хватало! Плотно закрыв рот, он постарался вести себя стойко и не хромать. Как же это было сложно! Сложнее, чем взбираться на гору с Гусем на спине, сложнее, чем отжиматься на кулаках с камнями на спине, сложнее, чем выслушивать гневные наставление тренера по миллион раз на дню.  — Что такое, Чебаркуль? — спросил Тарасов, заметив как изменилось выражение лица его хоккеиста. — Снова эта кислая мина. Я надеялся, что смогу хорошенько выгулять тебя, чтобы вся чушь враз покинула твою голову, а ты опять за старое.  — Все в порядке, Анатолий Владимирович, — автоматически соврал Валера. Ну не хотелось ему снова слушать эти наставления — он знал их все наизусть, засыпал с ними и просыпался.  — Вот хоккеист из тебя, Валера, хороший, а врун ты вообще никудышный, — хмыкнул на него Тарасов. Они дошли до ворот и остановились на обочине дороги. К тому времени их давно уже настигли сумерки, а воздух стал в разы прохладнее и резче. Детвора уже разбежалась по домам, на проезжей части изредка мелькали круглые фары машин. Валера посмотрел по сторонам, с неохотой думая о том, как же долго ему предстоит идти до дома пешком. Машину-то он свою разбил, и теперь ездил разве что на трамвае, что ему совсем было не по душе, потому что как только он видел эту механическую гусеницу под заревом вспыхнувших проводов, так сразу начинал вспоминать об Ирине…  — Пошли в машину, — коротко приказал Тарасов, звеня в руках ключами. Валера опешил и, смутившись, слегка покраснел.  — Что? Нет-нет, Анатолий Владимирович, я и сам…  — Валерий Борисович, — мягко оборвал его Тренер. — Когда я предлагаю помощь, вам следует соглашаться, понятно? Не будьте дураком. «И то верно…» — с грустью подумал парень, хромая следом за своим учителем. Теперь боль теплыми волнами проходила не только по больной ноге, но и по всему телу.  — Довезу я тебя, Валера, с ветерком, но аккуратно, так что ты не волнуйся, — продолжал говорить Тарасов, открывая дверцу машины и жестом предлагая семнадцатому сесть рядом с водителем. Позже, когда они уже вдвоем сидели в салоне, Тарасов завел мотор и взялся обеими руками за руль. Харламову же оставалось только быстро привыкать к новым условиям. Он никогда еще не сидел в машине тренера, и все то, что окружало его теперь, казалось ему каким-то бредовым сном. В салоне так сильно пахло бензином и горьким одеколоном учителя, что аж голова начинала кружиться. С позволения хозяина машины, хоккеист опустил боковое стекло, чтобы внести в это душное место хотя бы немного прохладного воздуха.  — Глупый все же ты, Валера, — проехав на зеленом светофоре, неожиданно поведал ему Тарасов. От его неожиданно тихого и мирного голоса парень вздрогнул и удивленно вскинул брови.  — П…почему это глупый?  — Потому что ведешь себя, как малое дитя, — Тарасов водрузил на нос свои очки в черной оправе, отчего стал выглядеть втрое строже, чем обычно. И снова Валера представил его в нелепой, вязаной шапке и со свистком на тонких, напряженных губах. — Да все вы… малые дети. Безответственные, сумасшедшие, крикливые и безмозглые. Слушая его вспыльчивый монолог, Валера почувствовал, как его лицо заливается краской. Он молчаливо сидел на кресле, пытаясь на него откинуться, но тело всячески отказывалось расслабляться. Как и больная, чертова нога.  — Я ведь сказал уже тебе, что подниму тебя на ноги. И я это сделаю. Тебе остается лишь слушаться меня, понял?  — Хорошо, Анатолий Владимирович, — невнятно пробубнил Валера, ощущая себя окончательно униженным и подавленным. Но в то же время и чуточку счастливым. Все же приятно, когда твое здоровье кому-то не безразлично. Особенно Тарасову… Увидев за окном знакомые улицы, Харламов невольно заулыбался, вмиг забыв об обиде и представляя себе теплую, удобную постель. Наконец-то он вернулся домой. Было такое чувство, будто его не было здесь всю жизнь. Тарасов остановил машину возле въезда во двор и расслабленно расположился на водительском кресле, словно ему это вождение приносило столько же боли и усталости, сколько Харламову его сломанная нога. Парень выжидающе посмотрел на своего тренера, не зная что сказать.  — Вот, всегда так, — выдохнул Анатолий Владимирович. — Чуть что — сразу же ручки опускаете и сдаетесь, будто у вас выбора больше никакого нету, а мне спасать приходится… Думаешь, я сам от этого не устаю, а, Валер? Думаешь, я что, тварь бездушная, наблюдаю за вашими мучениями день ото дня, и получаю от этого удовольствие? Вдруг семнадцатого резко осенило. Он посмотрел на лицо тренера и невольно вспомнил о своей ссоре с Ириной. Воспоминания его эти были очень горькими и тяжёлыми, но он все равно держал их в себе, сам не зная, зачем. Слово «спасать» прозвучало из уст тренера слишком многозначительно. — Иди-ка сюда, Чебаркуль, — услышал он чуть позже его невнятный шепот, после чего послушно потянулся к своему тренеру. Он увидел его удивленный взгляд, а после все объяло ночным мраком. Лишь его приоткрытый рот, который Валера жадно мял своими губами, все еще удерживал хоккеиста в этом мире. Время стало течь так медленно, что парень уже и пожалеть успел о своем поступке, подумать о том, что отныне и впредь будет закрыта для него дорога в хоккей. После такого поступка-то… Но как же он удивился, когда Тарасов стал ему отвечать — немного смущенно и небрежно — не бабу же он целовал, но все же искренность в его действиях прослеживалась. В груди внезапно стало хорошо, словно прежде Валера не чувствовал ничего более приятного и радостного. Словно сбылась его давняя, нереальная мечта. Словно его жизнь резко перескочила на белую полосу. Дорогое и мягкое сидение протяжно заскрипело под его весом. В салоне этим заниматься было не удобно… И поэтому через несколько минут они уже стояли в прихожей двухкомнатной квартиры, в темноте, искали друг друга, как слепые котята. Тарасов захлопнул за собой дверь — кажется ногой — и снова, уже самостоятельно, потянулся к хоккеисту обратно за поцелуем. Валера был почти на голову выше своего тренера, и поэтому, чтобы дотянуться до его губ, тому пришлось проделать большущее усилие. Но эти мучения длились недолго. Не в силах удержать в себе такую необыкновенную бурю эмоций, тело юноши медленно опустилось к полу. Он думал, что сейчас попросту грохнется на ковер, но в самый последний момент тренер резко схватил его за плечи и попытался поднять обратно на ноги.  — Т-ш-ш, Валера, Валера, — озабочено зашептал он ему на ухо. Семнадцатый все еще не понимал, что между ними происходило и почему его сердце начало так учащенно биться в груди. — Подымайся, — немного сердито потребовал Анатолий Владимирович и жестче ухватился за края его рубашки. Харламов послушно, но очень рассеянно стал подниматься. Его губы горели, как и все лицо. Ему было так стыдно, что хотелось обратиться в пепел или вообще исчезнуть из этой жизни. Но как только Валера посмел об этом подумать, так сразу почувствовал приближение своего тренера. Прижав парня к стене, Тарасов снова принялся искать в темноте его губы. Охваченный неожиданным пониманием происходящего, Валера попытался увернуться от него: он отталкивал его от себя руками, но тренер был куда поменьше и ловчее своего ученика, да и упорством своим побеждал всухую. И снова Валера был захвачен его жадным поцелуем, таким горячим и влажным, что аж дыхание перехватывало. Валера чувствовал его жесткие пальцы, которые заскользили по его телу вверх, к шее, пока не оказались на загривке. Тарасов сжал там его волосы и спортсмен невольно выгнул спину от боли, так как не ожидал этого. Из его губ сорвался приглушенный стон.  — Анатолий Влади…  — Валер, помолчи, умоляю тебя, — хрипло потребовал от него Тарасов и парень, к своей глупости, снова ему покорился. Выдрессировал он Харламова ну просто отменно, тут уж даже спорить не было смысла. Пока Валера пытался придти в себя от ступора, губы тренера уже были где-то в области его шеи, жгли дыханием его чувствительную кожу, а тот стонал, как дурак, то ли от волнения, то ли от шока, то ли от удовольствия. Разобраться бы тут… Но он знал точно, что его тело, давно не испытывавшее ничего подобного уже почти пол года, на все грубые и нелепые ласки тренера отзывалось с таким отчаянием и радостью, словно это был последний день его жизни. А завтра должен был наступить конец света. И каким образом они сумели без приключений добраться до кровати — точнее до матраса, который валялся на пустом полу (ибо не было времени покупать большую кровать, а потом еще после аварии возникли проблемы с деньгами) — но они добрались. Тарасов лёг сверху, Валерий — как всегда покорный и тихий — под ним, на матрасе. Парень был почти раздет, его рубашка валялась смятая где-то на полу, у входа, там же валялась скомканная куртка нежданного гостя. Кто кого раздевал — для них также оставалось большой тайной. Да и как же Валера мог думать о подобном, тогда как ему приходилось всячески отвечать на нападения Тарасова. Кто бы мог подумать, что такой холодный и весьма сдержанный в эмоциях мужчина окажется пылким, нетерпеливым и грубым в постели? Дурак был Валера, коль надеялся что тут будет все также просто и легко, как с Ириной. В этом случае Анатолий Владимирович был уж куда крупнее и сильнее хихикающей, солнечной девочки. Он не ласкал парня так же нежно и трепетно, как это делала Ира; его руки были твёрдые, грубые, немного шершавые, и они просто ощупывали Харламова, изучали каждый сантиметр его тела — и не ради того, чтобы доставить удовольствие, а чтобы просто понять его. Видимо, для Тарасова семнадцатый был такой же загадкой, как и Тарасов для Валеры. Когда его железные и горячие пальцы начали массировать плечо, Харламов тихо и озадаченно вздохнул, понимая, что даже это ему было не безразлично. Это… это было странно. Не то, чтобы приятно, но и вовсе не противно. Тарасов сидел на нем, согнувшись, и тяжело, хрипло дышал ему на ухо, без конца терся о него губами, что-то шептал странное, что Харламов мог понять лишь местами. Время от времени Тарасов сбивчиво выговаривал его имя, с интересом пробуя его на вкус. Валера был бы рад ответить ему тем же, но только на его губах имя учителя звучало как-то глупо и недостойно. Он решил для себя не делать ничего такого внезапного, по крайней мере, до тех пор, пока сам Тарасов об этом его не попросит… Но позже, когда его руки вдруг прошлись по бедру парня, что-то в нем резко щелкнуло, Харламов толкнул тренера в плечо, перевернул его на спину и быстро оказался сверху. Нога больше его не подводила, он чувствовал себя, отчасти, прекрасно. Ему хотелось увидеть лицо партнера и на мгновение ощутить себя победителем.  — Валер… — в такой темноте хоккеист не смог увидеть его лица, но дрожащий голос слышал великолепно. — Валера… — ладонь тренера робко легла ему на лицо, легко заскользила пальцами по напряженным губам хоккеиста и по его большому и сильному подбородку. — Ты… — спортсмену показалось, что дрожал уже не только голос, но и все тело лежащего под ним мужчины. Или же это он сам дрожал? Они были так близко друг к другу, что уже и не понять — кто дышал громче, чей голос отдавал большей хрипотой, чья дрожь была сильнее и ощутимее. — Ты мой, Валера, слышишь? Ты мой, Семнадцатый, — непривычно сиплый голос Тарасова отдавался громким звоном в ушах. Его слова, как скопище острых ножей, входили в тело молодого хоккеиста, впивались в самую глубь, через толщу мышц, прямо в саму душу. Утомившись держаться на руках, Валера лег на мужчину, снова отыскал его губы и впился в них с таким голодом, словно без этого уже невозможно было существовать. Харламов говорил самому себе, что при появлении Анатолия Владимировича то волшебство, которое окутывало его жизнь после пережитой аварии, начинало приобретать новые краски. Это было действительно так. И это было замечательное чувство, сочетавшее в себе милую хрупкость, и, вместе с этим, несокрушимую мощь. Это чувство будоражило в семнадцатом каждую клеточку его тела, каждый волосок, каждый шрам и синяк, подаренный любимыми тренировками. Все это в нем начинало переплетаться между собою и неистово пылать. Кое-как отведя мысли в сторону, Валера вдруг распахнул глаза и понял, что каким-то образом снова оказался лежать на спине. Когда Тарасов успел столкнуть его — он не помнил, видимо слишком сильно был увлечен своими мыслями. Удобно устроившись на животе ученика, Тарасов медленно наклонил к нему голову, коснулся его лица своими тонкими, сбившимися прядями.  — Я поклялся, что подниму тебя с колен, Чебаркуль, поклялся, слышишь? — шипел он на него с какой-то внезапной злобой в голосе. Валера хотел ответить ему, но рука тренера, легшая на пряжку ремня, быстро заставила забыть обо всем на свете. Валера уже догадывался, к чему вел этот жест, и почему-то от этой мысли ему вдруг стало так дискомфортно на душе, словно что-то внутри пыталось вытеснить его наружу. Словно… он плыл по воздуху, далеко от земли, навстречу сильному и холодному ветру. От высоты сердце его замирало, и кровь холодела в венах. — Поклялся, — тихо, но четко повторил тренер и смело просунул руку под ремень. Пальцы у него были достаточно тонкие, ловкие, но сильные, и до ужаса горячие. Валера думал, что никогда не забудет этого момента, когда одно движение этих пальцев побуждало его начать метаться по матрасу, не зная, куда деть себя и свое пугающее возбуждение. — У тебя будет все, что ты захочешь. Я дам тебе все это. Я помогу. Только потерпи… Не отталкивай, — и Тарасов постепенно затих, очевидно, начиная терять над собой контроль. Его глаза загорелись, как две маленькие точки на, казалось бы, каменном, мрачном лице. Найдя пальцами чувствительную точку, он решительно, не удосужившись даже спросить семнадцатого — хочет ли он этого — ввел туда палец. Харламов старательно закусывал губы, чтобы не застонать громче нужного, иначе бы это означало проигрыш, однако это движение все равно рвало его на куски. Больно, неприятно, но возбуждение все равно не спадало. Оно лишь усиливалось, доказывая свою непрошибаемую извращенность. Их действия чем-то отдаленно напоминали ему тренировки, только вот там Валера не чувствовал в себе столько смущения, сколько испытывал здесь, наедине с Тарасовым. Каждое действие тренера было пропитано такой же железной решимостью, с какой он обычно дрессировал своих ребят. Да уж, где бы ни был этот человек, в какой бы обстановке не оказывался, он оставался тем же Тарасовым, каким его все и знали, какого, поначалу, боялся и искренне ненавидел сам Валерий. Когда семнадцатый хотел сделать что-то против его желания, тот его хватал без лишнего за запястья рук, отводил их в сторону, дабы те не мешались, и продолжал упрямо и резко погружаться в спортсмена, двигаясь все глубже и болезненнее, тем самым указывая свое бесспорное превосходство. Эти двое были похожи на два языка пламени — одинаково горячие, волевые и гордые, и в то же время совершенно не похожие друг на друга. От одного еле сдержанного, хриплого тренерского стона у Валеры кровь начинала кипеть в жилах. И когда эта борьба закончилась, семнадцатый не чувствовал ни ног своих, ни рук. Словно его разум отделился от тела, но он все равно имел возможность чувствовать окружающий мир, ощущать, как по коже быстро проскочили теплые волны умиротворения. Его грудь, покрытая легкой испариной, часто вздымалась то вверх, то вниз, не в силах остановиться. Но Тарасов выглядел не лучше. Его тело — обмякшее, обессиленное — рухнуло на широкую грудь хоккеиста, всего секунду продержалось в таком положении, после чего Анатолий Владимирович каким-то образом сумел сгрести юношу в свои объятия. *** Следующим утром Валера проснулся в одиночестве. Он лежал на подушках, полностью раздетый, и, почему-то, без одеяла. Вспоминать о прошедшей ночи он не то чтобы не хотел, он просто боялся! Ему было настолько стыдно за себя, что в первую очередь он принялся нещадно бить себя по сонной голове. Надеялся, что если он и не насильно вышвырнет эти поганые мысли из головы, то хотя бы хорошенько себя отлупит за свое бесстыдство. Позже, он устало поднялся, лениво нащупал ногой свою одежду, раскиданную по полу. К счастью, и рубашка, и брюки выглядели целехонькими, и единственное, что продолжало напоминать хоккеисту о былой ночи — это истерзанное постельной борьбой, побагровевшее тело. Кое-как, прыгая на одной ноге, Валера натянул на себя трусы, затем накинул на себя майку, чтобы хоть как-то закрыться от синяков и ссадин. А потом, морщась от несильных спазмов в мышцах, Валера решил еще раз осмотреться, чтобы уж наверняка понять, что в комнате он был один. Ну да, и чего он ожидал здесь найти… Тарасов забрал с собой все, что могло о нем напомнить. Видимо, ушел еще ночью, как только все закончилось. Валера отнюдь не винил его в этом побеге, он был даже рад в душе, что все завершилось именно так, а не как в Чебаркуле, когда после третьей рюмки за столом он очухался в общежитии рядом со светловолосой незнакомкой. А уж в объятиях Тарасова ему просыпаться не хотелось и подавно. Скорее всего, он бы от этого тоже не был в восторге. Хотя, если только вспомнить, с каким нездоровым желанием этот человек выговаривал его имя прошлой ночью, тяжело было убедить себя в том, что Тарасов творил все это без особого интереса… Да и семнадцатый особо не был против, он же все и начал, в конце концов. Валера озадаченно почесал затылок, думая о том, что все же, как бы старательно и ни пытался придумать каждому своему поступку объяснение, все равно он оставался круглым дураком. Выйдя в коридор, он быстро захромал в сторону ванной — для начала нужно было быстро умыться и забинтовать заново ногу. А потом еще минут десять он просидел на краю ванной, любуясь белыми бинтами, что были обмотаны вокруг ноги и скреплены знакомым, неряшливым бантом. Когда только он успел это сделать? Не ночью же он этим маялся! Но стоило ему об этом подумать, как вдруг парень услышал престранный стук, раздавшийся на кухне, за стеной. Удивленный и немножечко напуганный, хоккеист схватился за старый веник, который стоял за туалетом и прокрался на кухню, беззвучно сжимая зубы от боли. Дрожащая рука надавила на дверцу, и та послушно, без скрипа, отворилась перед ним, озарив изумленного Харламова лучами утреннего, летнего солнца.  — А, ты уже проснулся, Чебаркуль. Что ты с веником стоишь? Бери чашку, наливай себе чай. На тарелке яйца, майонез, соль, все как надо. При виде абсолютно спокойного Тарасова, Валера потерял дар речи. Аккуратно одетый, умытый тренер сидел за столом, пил чай из его, Валериной, чашки. И читал его газету. Помимо сваренных яиц на столе стояла еще огромная, круглая тарелка с маминым печеньем. Между прочим, Тарасов и туда успел сунуть руку. Очевидно, решил, что раз они с Валерой пережили такое, то теперь семнадцатый стал его собственностью в самом буквальном смысле. Не понятно, это ли сильнее разозлило Харламова или же вообще сам факт присутствия тренера в его квартире. Но все же, ничего хорошего такое утро не предвещало, это точно! «Я попал… — подумал парень. — Сейчас меня точно лишат головы…» Воспользовавшись минутой свободы, когда Тарасов еще не вздумал учинить казнь над своим учеником, Валера быстро отыскал в шкафчике еще одну чашку, с треснутым краем, и вылил в нее оставшуюся заварку. Пока его руки занимались делом, он же продолжал старательно продумывать всевозможные ходы, с которыми ему следовало бы начать эту непростую беседу. Единственная здравая мысль, которая хоть как-то устраивала его существо — это, в первую очередь, попросить прощения за глупость. Да! Да! Именно с этого и нужно было и начинать. Пораженный своей догадливостью, Харламов вернулся обратно к столу, сел на жесткую табуретку, при этом сильно вздрогнув от боли, налил в чашку кипяток. Итак, они сидели за одним столом, их разделяло каких-то тридцать или сорок сантиметров друг от друга. Казалось бы, что могло пойти здесь не так? Валера медленно набрал в грудь побольше воздуха, перед тем, как начать позориться.  — Анатолий Владимирович, я…  — Ты яйца-то ешь, Валер. Для костей полезно. От волнения мгновенно забыв то, что хотел сказать, Валера быстро сунул в рот всё яйцо целиком и принялся его крайне старательно разжевывать. Анатолий Владимирович глянул на него поверх газеты, приподняв в удивлении брови. На всякий случай Валера решил сунуть в рот еще одно яйцо. Не понятно зачем. Наверное, потому что волновался шибко.  — Подавишься же… И Валера подавился. Яйцо застряло у него в горле, и он раскашлялся, содрогаясь всем телом. Его учитель оказался уже тут как тут, принялся хлопать рукой по спине.  — Горе луковое, — пробурчал он, когда парень, наконец, прокашлялся и вытер ладонью губы. — Куда ты торопишься? На поезд? Или есть разучился?  — С…спасибо.  — Да уж, — Тарасов с видом знатока снова присел обратно на стул и резким движением расправил газету, едва ее не порвав на куски. — Вот это я и имел в виду, говоря о нетерпении.  — Я больше так не буду.  — Все вы так говорите, — вздохнул Тарасов. Валера все смотрел на его лицо и пытался понять, был ли он реально на него так зол или же нет.  — Спасибо… — повторил он, поглаживая пальцами горячую чашку.  — Я слышал, Валер, я не глухой.  — Я на счет ноги. Спасибо, что перевязали, хотя… могли этого и не делать. Я и сам в состоянии был…  — Ты не в состоянии нормально позавтракать без происшествий, о какой ноге может вообще идти речь? — и снова этот повышенный тон, от которого хоть прячься, хоть беги. — Знаешь, когда я увидел, что там творится у тебя под повязкой, то стал подумывать над тем, чтобы дать тебе немного передохнуть…  — Нет! — выкрикнул неожиданно Валера. — Пожалуйста, Анатолий Владимирович, не надо! Я нормально себя чувствую! А эта… опухоль пройдет! Можно немного затянуть, и все будет отлично! Глядя в тоскливые глаза семнадцатого, Тарасов тяжко вздохнул и перевернул страницу газеты. Иногда Харламову казалось, что тренер держал газету в руках лишь для того, чтобы хоть как-то избежать с хоккеистом частых зрительных контактов.  — Ладно, отправлю тебя к пятилеткам, будешь вместе с ними водить хороводы, — милосердно выдал Тарасов после недолгого размышления. Валера окончательно осунулся, невольно представив это немыслимое зрелище.  — Хватит морды корчить. Налетай на завтрак. Потом собирайся, пойдем в ясельки.  — Но Анатолий Влади…  — Цыц, полуфабрикат. Ты, кстати, душ принял? Лучше… ты это… — Тарасов слегка замялся и передернул плечами. — Прими. Валера опустил голову к чашке, при этом пытаясь выдавить из себя улыбку. Даже это выходило у него никудышно. Единственное, что совсем немного согревало его сердце — это то, что жизнь его продолжалась. Тарасов, видимо, убивать его не торопился, так же, как и выгонять из хоккея. А значит, все… почти все… было в порядке. Наверное… Но о той ночи он так с Валерой заговорить и не решился. Или же просто не хотел. Кто бы знал… Весь день прошел подозрительно вяло. Мелкая детвора корчилась на льду, но при этом даже не раздражала. Валера ездил где-то рядом, вертя клюшкой то взад, то вперед, и постоянно возвращался в своих мыслях лишь к одному человеку, и к его нервному шепоту, который все еще обжигал ухо и заставлял сердце биться чаще. Голос казался ему настолько живым, что, закрывая глаза, Валера начинал верить в то, что тренер стоял за его спиной. Что он нашептывал эти слова прямо сейчас и здесь, не смущаясь лишней публики. Но, само собой, это была его фантазия. Глупая, нелепая, но все же, по-своему необыкновенная. «Боже, и когда я таким успел стать.?» — думал Валера, наворачивая уже двадцатый круг на стадионе. Сегодня никто за ним не следил, будто чувствовали все, что Харламову было сейчас не до этого мира. Тарасов тоже был чем-то занят. Интересно, изводили ли его такие же мысли? Конечно, Валера никогда не думал о таком, но сегодня просто не мог не задать себе этот вопрос: а был ли он для тренера кем-то более значимым, кроме того, что уже из себя представлял? А сам тренер кем был для Харламова? И вообще, неужели то, что они пережили вместе, больше никогда не повторится?! Измученный этим вопросом вдоль и поперек, Харламов все же решил сам расставить все точки над «i». После тренировки с пятилетками, в которую включался, как и обещал его любимый тренер, наискучнейший хоровод, Валерий влетел в кабинет тренера, предварительно убедившись в том, что в этот день Кулагин на работу не заявлялся. Так даже лучше, ничто не было помехой в их важном разговоре. — Харламов? Ты чего расшумелся? — тренер отвел от лица телефонную трубку и недовольным взглядом уставился на своего подопечного. — Анатолий Владимирович, мне нужно поговорить с вами. Это очень важно! — Не сомневаюсь. Да? Да, слушаю, — переключившись снова на телефон, Тарасов жестом приказал Валерию подождать. Кажется, разговор был очень серьезный, подумал Харламов, вновь почувствовав себя не в своей тарелке. Тихо присев на скамеечку, Валера сцепил пальцы в замок и принялся ожидать. Хорошо, что его хоть сразу не выгнали в коридор, а ведь Тарасов мог это сделать. Когда Анатолий Владимирович отложил трубку в сторону и посмотрел на своего хоккеиста, его взгляд неожиданно смягчился. Может быть, это была игра света… Валера надеялся, что это было именно так… так все же привычнее, когда ты сидишь с уже знакомым человеком, которого вроде бы знаешь и можешь предугадать его дальнейшие действия, нежели с тем, от которого вообще ничего нельзя было ожидать. А вот непривычная и неожиданная нежность, сокрытая в карих глазах, лишь сильнее наводила на странные мысли. Валера растерялся, не зная, как вести себя в таком случае, с чего бы начать спрашивать… — Эй, Чебаркуль, — позвал его этот голос — вроде бы такой знакомый и родной, и, в то же время, совершенно чуждый. — Эхм… Я надеялся, что ты поймешь все. — Да как такое понять… — Валера устало потер пальцами веки. — Просто… хотел попросить прощения. Вы возлагали на меня большущие надежды, а я подвел вас — сначала с ногой, а теперь вот это… Не пойму вообще, что на меня нашло. Как-то странно ухмыльнувшись, Тарасов бесшумно встал со своего места и подошел к семнадцатому вплотную. Боясь взглянуть на своего тренера, Харламов опустил голову, согнулся и напряг плечи, ожидая, что сейчас его начнут бить. Но, к неожиданности, вместо побоев, он почувствовал, как на его спину легла теплая, мужская рука. Она плавно прошлась вдоль позвоночника вверх, к голове, затем весело взъерошила его мокрые, после душа, волосы. Валера замер, боясь вздохнуть. — За такое не стоит у меня просить прощения, Валер. Правда не стоит. — А… что же это тогда было, Анатолий Владимирович? — невинно спросил юноша. — Объясните мне, а то я… я с ума сойду! — Это? Гм… — Тарасов опустился перед ним на одно колено и крепко-крепко обнял своего семнадцатого. Так крепко, словно собирался сломать ему ребра. — Я просто хотел спасти тебя, Валер. Ты же мой любимый ученик, в конце концов. Представь себе, как я переживал за тебя, когда узнал про аварию, представь… Валера-а! Просто словами не передать, как мне сложно это давалось. Я ведь боялся, что сам руки опущу, ведь столько сил на тебя потратил, сколько нервов ты мне вытрепал… «А уж вы мне…» — закатив глаза, подумал Харламов. — Как я мог оставить тебя, Валер? Ну как? Неужели ты думал об этом? — Нет, просто не верил… — Знаешь, а я ведь тоже сначала не верил в тебя, — с усмешкой сказал Тарасов. — Но решил послушаться мнения Кулагина, стал приглядываться к тебе. Все это длилось очень долго, а для тебя — мучительно, но оно того стоило, поверь. Ты сам когда-то доказал мне, что способен на большее, и теперь я в тебе не сомневаюсь ни на минуту. Ты замечательный хоккеист, Чебаркуль, — затем его губы скользнули к уху спортсмена. Валера от неожиданности вздрогнул, все никак не желая привыкать к этому интимному шепоту, от которого по спине пробегали мурашки. — Нет… ты для меня даже нечто большее. Валера и представить себе не мог, что эти слова смогут подарить ему столько радости. — Осталось только до канадцев дотянуть… — прошептал он, больше наигрывая тоску, нежели реально ощущая ее в себе. — Не волнуйся, Валер, времени у нас еще полным-полно, — Тарасов сверкнул на Валеру хитрыми глазками, чего парень не выдержал и наконец-то улыбнулся во всю ширь. Давно у него не получалось так широко и искренне улыбаться. Видимо, в Тарасове и вправду было что-то такое, волшебное, которое быстро и легко могло заразить своей энергией. Когда тренер снова уткнулся носом в его лохматую шевелюру, любовно втягивая носом запах шампуня и кожи, Валера прикрыл глаза от спокойного понимания непосредственной важности этого мира и этого изверга-тренера в своем сердце.