Идут последние дни декабря и скоро все будут встречать новый год с улыбками, фейерверками и обещаниями, которые мало кто будет сдерживать в будущем. Множество людей суетятся и пытаются успеть приготовиться к наступающему празднику, закупаясь всем необходимым. Лишь один человек неторопливо идёт по шумным улицам заснеженного города. Ему некуда торопиться, поэтому он шёл размеренной и лёгкой походкой. Снег мягко хрустел под ногами, но его почти не слышно из-за городской суеты.
День оказался солнечным. Но можно сказать, что солнце было ложным. Так как никакого тепла оно не приносило, а лишь противно светило в глаза. Дул морозный ветерок, который неприятно щипал кожу.
Мужчина, свернув с главной улицы, продолжал свою зимнюю прогулку. Одет он был тепло, как впрочем и все остальные: белое пальто с приподнятым воротником опускалось до самых колен, чёрные тёплые штаны и белые полусапоги. А в руке он держал небольшой красный цветок.
Чем дальше страна отдалялась от главной улицы, тем тише становилось вокруг. И скандинаву такая перспектива была очень даже по душе. Особенно, когда он доберётся до места назначения, то северной стране будет не о чем беспокоиться, потому что вряд ли кто-то будет в такие дни ходить на кладбища. Кроме, конечно же, его самого. Ведь как раз туда он и направлялся.
В какой-то момент он сам не заметил, как стал туда захаживать. А именно к своему старому знакомому. Хотя при жизни второго они были врагами какое-то время. Однако после войн, когда ярость перестала бить в голову и разум прояснился, он считал, что можно даже наладить отношения и вновь стать друзьями.
Или даже больше. Но финну не хватало смелости для решительного шага и он всё ждал подходящего момента для этого.
Не дождался. Но Советский Союз умер. Развалился, если говорить точнее. И северной стране становилось тошно из-за своей трусости и нерешительности. Ведь если бы тот не отдавал всё на самотёк, то, возможно, всё было бы иначе. Но сделанного не воротишь, как впрочем и не сделанного. И теперь каждый год в один и тот же день он ходил к нему на могилу. Этот заканчивающийся год не стал исключением.
Добравшись до входа на кладбище, Финляндия осмотрелся. Никого. Зайдя внутрь, он вновь окинул взглядом территорию. И снова пусто.
— Пхах… Конечно тут никого нет… — мужчина слегка усмехнулся своим действиям. — Паранойя до добра не доводит.
Хоть он так и говорит, но осторожничает каждый год. Ему не хотелось бы, чтобы кто-нибудь знал о том, что тот сюда ходит. К тому же на могилу своего врага. Как все думают. Но Фин не считает того своим недругом уже очень давно, а наоборот, как говорилось ранее, хотел с ним наладить отношения. И никто об этом не знал. Никто, кроме его брата — Швеции.
Или кого-то ещё? От того ничего не укрылось. Но швед не останавливал брата или напоминал бы о тех ужасах войны. Нет. Тот попросту смирился, потому что знал — всё это бесполезно. «В следующем году перед братьями я покрывать тебя не стану! Ты должен рассказать и им об этом…» — холодная страна слышала эту фразу каждый год от старшего, но тот продолжал покрывать его и повторять это из года в год. Даже в этот.
Остановившись у нужной могилы, Финляндия окинул взглядом надгробие, которое по своим размерам было больше похоже на какой-то памятник, нежели на могилу. Он лёгким движением смахнул осевший снег с таблички. На ней были выгравированы изящным шрифтом слово «СССР» и годы его жизни. Страна, присев на корточки, аккуратно положила красный цветок к основанию надгробия. Государство закрыло глаза и втянуло в себя приятный, морозный воздух, а после выдохнуло. Но спокойней не стало. Каждый раз приходя сюда, Фина начинало что-то тревожить и каждый раз он пытался успокоить себя. Но ничего не выходило. Поэтому он лишь обречённо достал пачку сигарет из своего пальто. На самом деле страна не курила и не приветствовала это, но этот день был исключением. А точнее эта дата каждого года была исключением. Это единственное, что могло успокоить его нервы в данный момент.
Сделав затяжку, финн почувствовал, как дым заполнил его лёгкие и расслабил нервы. Встав и выдохнув табачный дым, северная страна вскинула голову назад и посмотрела в небо. Она предалась воспоминаниям связанным с коммунистом. Как хорошим, коих было очень мало, так и плохим. Всё равно воспоминание же. Ведь сейчас для большинства СССР — пережиток прошлого, не более.
Однако поток воспоминаний прервал мягкий женский голос:
— Вы приходите сюда каждый год? — этот вопрос прозвучал больше как утверждение.
А это оно и есть.
Скандинав замер. Рука с сигаретой остановилась прямо у рта. По телу прошлась дрожь. Он даже не заметил, как кто-то подошёл к нему. Государство начало надеяться на то, что это какой-нибудь человек, а не кто-то из стран. «Да, точно. Это наверное просто человек. Ведь кому из стран придёт в голову посещать кладбище в такую-то пору». С этими мыслями северная страна медленно повернулась к незнакомке.
— О, Вы даже плачете, как мило, — девушка слегка улыбнулась.
«О нет…» — все надежды посыпались крахом. Ведь перед ним стояла страна, а точнее Беларусь, дочь того самого коммуниста, к которому он собственно и пришёл. «Стоп. Что? Плачу?» — и действительно: солёные капли стекали с глаз финна, оставляя после себя мокрые дорожки. Мужчина торопливо попытался утереть слёзы, чем вызвал у Беларуси небольшой смешок.
— Вы всегда становитесь мрачнее тучи и злитесь, когда упоминают отца. Но при этом сами ходите к нему на могилу и даже плачете. На какое-то лицемерие похоже, Вам так не кажется? — младшая страна слегка наклонила голову в бок и спрятала руки с букетом за спину.
Но Фин ничего не ответил. Он лишь продолжил рассматривать стоящую перед ним страну. Она была одета вся в чёрном, будто пришла на чьи-то похороны: чёрная шинель ниже колен и чёрные лакированные сапоги.
На это действие со стороны скандинава Белая Русь одарила того ещё большей улыбкой и смотрела прямо в глаза, пытаясь высмотреть там его душу.
— Но знаете… — дочь Союза двинулась к могиле, — все мы пытаемся что-то скрыть от других, — она остановилась у могилы и положила букет синих цветов рядом с одиноко лежащим красным. — Кто-то пытается изолироваться, как можно больше, а кто-то — как можно меньше. И каждый делает это по-своему. И скрывает что-то своё, — вынув один цветок из букета и встав, страна вновь посмотрела на финна, который не спускал с неё глаз. — Но в основном все скрывают свою мягкую сторону. И мне кажется, что не важно насколько холоден или жесток человек, у него есть та мягкая сторона, просто он умело её скрывает. Наверное эта сторона была даже и… у…
Нет. Не была… — Финляндия не смог расслышать дальнейших её слов из-за того, что она стала говорить шёпотом, а переспрашивать он не решился, увидев опечаленный взгляд, который она опустила на землю, но вскоре, подняв его, от печали не осталось и следа. — И всё это по-своему притягивает людей. И то, как Вы скрываете свои отношения к странам, единственное, что при упоминании отца вы злитесь, тоже невероятно притягательно, — Беларусь улыбнулась, закончив свой монолог.
Сейчас мужчина пребывал в небольшом шоке. Он никогда бы не подумал, что стоящая перед ним девушка может быть такой.
Лицемерка?.. Нет… Ещё тогда, когда они налаживали отношения, подписывали бумаги и другое, он всегда видел её с милой и беспечной улыбкой и вела она себя довольно просто и открыто, а сейчас перед ним она стояла, несмотря на свою улыбку, серьёзная и…
подавленная (?). Если бы ему кто-нибудь об этом сказал, то он попросту ему не поверил бы, но это всё происходило прямо на его глазах.
Белоруска лишь слегка усмехнулась:
— Похоже Вам в новинку видеть меня такой, да? — и, получив одобрительный кивок, продолжила: — Об этом я Вам и говорила сейчас. Я впервые увидела Вас с той стороны, которую Вы обычно умело скрываете, а Вы меня.
А впервые ли? Так что всё честно.
Ложь.
Фин, только открыв рот, хотел что-то сказать, но тут же закрыл его, не найдя подходящих слов.
Милая улыбка же не сходила с лица республики. Она вновь ловко обошла холодную страну и с кошачьей грацией направилась к выходу. Но сделав пару шагов, она остановилась.
— Идёмте со мной.
— К… Куда? — будто очнувшись ото сна, произнёс Финляндия.
— О, так Вы говорить всё-таки умеете? — с «искренним» удивлением спросила девушка и развернулась лицом к собеседнику, чтобы увидеть того реакцию.
Но тот лишь нахмурил брови от такого вопроса. А в ответ она звонко рассмеялась, а успокоившись произнесла:
— Да ладно Вам. Это была лишь шутка, — но по лицу скандинава читалось, что шутка была не смешной.
Беларусь пожала плечами и тронулась к выходу, маня рукой за собой мужчину.
— Так куда же? — государство повторило свой вопрос.
Дочь коммуниста остановилась и, чуть улыбнувшись, произнесла:
— Увидите, — а после продолжила идти.
У северной страны было два варианта: проигнорировать манящую за собой страну или же пойти за ней. Но сам Фин считал, что выбора у него нет. Так как чувствовал, что если не согласиться пойти за ней, то упустит что-то очень важное и никогда больше не сможет об этом узнать. А упускать всё во второй раз ему не хотелось. Поэтому он отправился следом за республикой.
***
Большую часть пути две страны шли молча, только слушали, как хрустит снег под ногами.
Финляндия начал осматриваться. В какой-то момент он просто забылся и машинально следовал за девушкой, не замечая происходящего вокруг и незаметно для себя успел скурить сигарету. А они уже почти вышли из города: дома становятся редкими и людей уже не встретишь. Лишь изредка проезжали машины. Они прошли в старую часть города, где мало кто уже жил. А Беларусь всё так же уверенно шла вперёд, а вскоре свернула на дорогу, которая вела в лес.
За долгое время, которое они шли, никто не осмеливался завести диалог первым. Но республика решилась на это:
— В отличии от других стран СНГ, я сильно сомневалась в том, что стоит ли уходить от отца в свободное плавание, — нарушив тишину, начала рассказ Белая Русь, привлекая внимание финна. — Но братья уговорили меня это сделать. И я сделала это. И в итоге получила независимость… Какое-то время было очень легко и чувство свободы сильно опьяняло, лишая всех сомнений, но длилось это недолго.
Сделав небольшую паузу, девушка чуть обернулась и удостоверившись, что её слушают, продолжила:
— Вскоре наступили первые трудности, с которыми было сложно справиться без поддержки отца. Поэтому я решила почти ничего не менять — не добавлять себе лишних проблем, — на этих словах она усмехнулась. — Даже флаг такой же остался, когда остальные почти полностью поменяли свои в доказательство своей независимости.
Снова пауза. Белоруска, вдохнув полной грудью морозный воздух, продолжила:
— Вспоминая прошлое, становится тяжело на сердце из-за того, что наша семья распалась. Печаль начинает обволакивать душу. И когда мы уходили от отца, он был очень зол: сначала уговаривал нас остаться, а после, подписав всё-таки бумаги, с криками выгонял из дома. Тогда ему было очень больно. Больно от того, что собственные дети предают его. И наверное как раз таки мы являемся причиной его… Кхм… «
смерти»… — республике стало не по себе говорить дальше, но, вдохнув в лёгкие побольше воздуха, продолжила: — Сейчас все тоскуют по отцу и некоторые даже иногда плачут. Но в те роковые дни мы сами от него ушли, оставив его одного… Какое-то лицемерие, не правда ли?
Её слушатель лишь слабо кивнул на вопрос. Он не мог понять зачем она всё это ему рассказывает, но перебивать не собирался.
К этому времени, пока Беларусь вела свой монолог, они уже вошли в лес.
— Однажды я всё же решилась навестить отца и пришла в наш бывший дом. Но он оказался пустым. Только в его кабинете на стуле висели его излюбленные коричневая шинель и шапка-ушанка. А на столе письмо. Прощальное.
Повисла тишина. Девушка попыталась проглотить подступающий к горлу ком. А сквозь деревья начали проявляться очертания дома.
— В нём он прощался со всеми нами и писал, что простил нас за то, что мы так ушли от него. И… И… — к глазам начали подступать слёзы, — и то, как он сильно любит нас всех, и то, что должен был нас выпустить из гнезда, а не сопротивляться этому, и… — в этот момент с глаз потекли слёзы, а слова не хотели идти, вспоминая тот день, — и просит прощения за то, что накричал на нас, а не пожелал доброго пути, как должен поступать любой любящий отец, — начиная всхлипывать, республика остановилась.
Финляндия хотел подойти к ней и сказать, чтобы она перестала всё это ему рассказывать раз ей так больно, но его остановила рука девушки, вытянутая перед ним. Она быстро утёрла слёзы и продолжила путь. А финну ничего не оставалось, как молча идти за ней.
Теперь можно было хорошо рассмотреть дом, прячущийся в лесу. И первое, что бросалось в глаза — его размеры. Он был невероятно огромным. Да к тому же трёхэтажным.
— После этого я не могла успокоиться три дня. И из-за постоянной истерики, я решила сбежать в наш старый дом, в котором мы жили до того, как переехали в другой. Вы его, наверное, помните… — белоруска указала на возвышающееся здание впереди, к которому они собственно и шли.
«А ведь и правда…». Присмотревшись к дому Фин понял, что это тот самый дом, в который он иногда заглядывал к Союзу и его семье до Зимней войны, когда у них были ещё хорошие отношения… Воспоминания нахлынули волной. «Как я сразу не узнал эту дорогу и этот дом… Хотя это было так давно, наверное поэтому и не узнал».
— … и я наконец-то почувствовала успокоение. Нам отец как-то говорил, что в этом месте происходят чудеса. На это мы лишь смеялись и не верили этому. Но он не соврал. Когда я пришла сюда, то увидела настоящее
чудо из чудес. В какой-то момент я подумала, что мне это всё-таки снится, но это происходило наяву. Я была так рада, что не хотела уходить, но мне пришлось, — а в это время две страны уже вошли во двор, который был полностью покрыт нетронутым снегом. — А ещё мне пришлось сохранить в тайне от всего мира то, что произошло там, — окончив свой монолог, Белая Русь как-то печально улыбнулась.
— Зачем ты мне всё это рассказала? И зачем мы сюда пришли? — скандинав до сих пор не мог понять к чему это всё и зачем она привела его сюда, рассказав то, что наверное стоило оставить в секрете от него.
— Дядя Фин, а Вы ещё не догадались? — Беларусь как-то загадочно при этом улыбнулась, но доля печали в ней осталось.
«Дядя… Фин?..» — Финляндская республика смутилась от того, как к ней обратилась младшая страна. «Меня так называли только тогда… До войны… И только дети Союза…» — мужчине слышать такое вновь было в новинку. Ведь к нему уже давно так никто не обращался. Хотя и раньше ему это не очень нравилось. От этого ему даже стало как-то не по себе.
Белоруска поняла, что вопрос собеседник пропустил мимо ушей и зациклился на том, как она его назвала. Она решила не повторять вопрос, но сказала следующее:
— А на счёт того зачем я Вам всё рассказала-то… Раз я узнала Ваш секрет, то решила поделиться своим, чтобы было всё честно, хотя прямо его пока что не озвучила. А всё это была небольшая предыстория, чтобы Вы всё-таки поняли о чём секрет, но видимо до Вас так и не дошло, — от неё послышался смешок.
«Не дошло… что?» — сейчас северная страна пыталась понять, что хотела всем этим сказать девушка. Но пазл не хотел собираться в единую картинку.
Тем временем девушка уже открывала дверь.
— Ах да. В письме было ещё указано, чтобы мы передали Вам его извинения. Извинения за всё. Но при рассказе я решила опустить это, так как подумала, что наверняка Вы сейчас их получите
лично, — она загадочно улыбнулась. — Если конечно уже
не поздно, — улыбка с лица Беларуси спала и она зашла в дом.
Финн, последовав за республикой, закрыл за собой дверь. «Получу извинения от Союза
лично? Что это значит? Не может же быть, что…» — увидев осознавшее лицо собеседника, дочь коммуниста усмехнулась, снимая при этом свою шинель и сапоги. «И что значит если не поздно?»
— То есть ты хочешь мне сказать, что…
Но договаривать он не стал, увидев, как Беларусь преподнесла палец к своим губам и тихо произнесла:
— Тссс… Не стоит говорить о таком вслух. Даже здесь. А теперь идёмте. Его комната на втором этаже.
Белоруска мягкой походкой пошла к лестнице, которая находилась посередине этой же комнаты. А скандинав поспешил снять с себя верхнюю одежду и сапоги. Скинув всё, он торопливо последовал за уходящей фигурой наверх. Поднявшись, Финляндская Республика осмотрелась. Большой холл и протяжные коридоры, ведущие вглубь дома. Паркет был тёмного цвета и кое-где был покрыт коврами красных цветов. Стены тоже были тёмные, но на несколько тонов светлее. В холле второго этажа стояло несколько кресел, диван и стол. Всё остальное место оставалось пустым. В левом коридоре финн заметил фигуру девушки, стоявшую возле какой-то двери и ждавшую его. Но заметив, что тот взглядом высмотрел её, она открыла дверь и вошла внутрь, не дожидаясь пока гость подойдёт к ней, прикрывая за собой дверь. Финляндия поспешил за ней. Подходя к двери, он заметил, что на ней висит какая-то табличка. Но подойдя ближе он не смог прочитать то, что там написано. Табличка была невероятно старой и не читабельной, а времени разбираться, что там написано не было. Мужчина хотел было открыть дверь, но его рука остановилась возле дверной ручки после того, как он услышал тихий и обеспокоенный голос Беларуси:
— Отец, точно всё в порядке? Сегодня ты выглядишь ещё хуже, — в её голосе читалось сильное беспокойство и он немного дрожал.
— Не беспокойся… И тебе не стоит так часто ко мне ходить… Я уверен у тебя полно других дел… Чтобы не тратить время на такого мертвеца, как я, — на последние слова Союз рассмеялся. Точнее попытался. Так как на смену смеха, резко пришёл сдавленный кашель.
— Отец… — судя по интонации в голосе, Фин мог предположить, что девушка нахмурила брови.
— Не хмурься, милая… Так морщины быстрей появятся, — голос коммуниста звучал сдавленно и хрипло, словно ему тяжело было говорить.
— Лучше бы о себе побеспокоился…
Наступила тишина, но вскоре её нарушила белоруска:
— Ммм… Отец… Тут это…
— Что такое?
— Как бы так сказать… Я пришла не одна… — по голосу можно было понять, что девушке было беспокойно и стыдно одновременно.
— Ты, что? — СССР явно нахмурил брови.
— Ну…
В этот момент Финляндия понял, что ему стоит всё-таки зайти в комнату. Сделав глубокий вдох, он открыл дверь. Его взору предстала довольно обширная комната и она была светлых цветов в отличии от холла и коридоров. Большая кровать с нежно-жёлтым покрывалом, а древесина была из берёзы. Большой шкаф с правой стороны, который тоже был из того же дерева. Впрочем вся мебель была из берёзы. А посередине расстилался большой ковёр небесного цвета. Занавески на окне были того же цвета, что и ковёр. А рядом с кроватью располагался небольшой комод, а нём стояла пустая ваза.
Союз же сидел на кровати, а рядом стояла Беларусь, крутя цветок в руке. Все обратили внимание на вошедшего. Девушка посмотрела на финна, как на спасителя в этой неловкой ситуации, в которой ей пришлось оказаться по своей же вине, а коммунист был приятно удивлён ему.
Сердце у скандинава дрогнуло от вида некогда великой и огромной страны. Советский Союз выглядел так, будто сейчас рассыпется. А так и было. Ещё немного и он перестанет существовать. Казалось, если до него дотронуться, то он обратиться в пыль. Продолжал жить он наверное только благодаря силе воли.
Но сила воли не вечна и когда-то она заканчивается.
— Я… Я пойду наберу воды в вазу… — и с этими словами Белая Русь схватила вазу и торопливо пошла к выходу из комнаты.
Финн прошёл внутрь комнаты, пропуская девушку. Она шла тихо. Так тихо, что не слышно было даже шагов. Лишь изредка можно было услышать, как скрипел пол.
Умирающий же не спускал глаз с гостя. Он был очень удивлён. Кого-кого, а вот Финляндию он не ожидал увидеть. А вскоре усмехнулся своим же мыслям и опустил голову.
— Не ожидал тебя-то увидеть. Вот кого угодно. Но не тебя, — начал разговор Союз.
— Чего это? — северная страна приподняла бровь и оперлась на стену, скрестив руки на груди.
— Не знаю. Считал, что тебе плевать на меня. Наверное. После всего-то, что произошло между нами, — его голос звучал как-то виновато.
— Я уже давно не парился на этот счёт. Даже как-то хотел отношения восстановить. Да не успел. Помер ты ведь давно по сути, — почему-то сейчас Фин почувствовал невероятное раздражение по отношению к коммунисту.
— Хех… Да… А что делать-то мне было?.. Все дети ушли, покинули родительское гнездо… А я чувствовал себя всё хуже… Вот и оставил письмо прощальное… А после сюда ушёл, — говорил он медленно и с небольшими паузами между предложений.
— Так что ж семье то не сказал, что живой-то. Вон, Беларусь только одна знает.
— Да… Не хотел я чтоб остальные знали. Пусть для них я останусь мёртвым. Не хотел было видеть их слёз перед смертью. Да вот не думал, что дочка сюда-то заглянуть решит, — голос СССР становился с каждым разом всё тише, поэтому финну пришлось подойти ближе, чтобы слышать его. — Да и если бы не Беларусь, помер бы давно. Не дожил бы до сегодня…
Между ними наступила тишина. Никто не хотел продолжать не задавшийся диалог. Советский Союз так больше и не поднял голову, смотря вниз на свои ноги. А холодная страна стояла рядом и пилила того взглядом. Так начало пролетать время: минута, две, пять, десять, пятнадцать. Если Финляндия ещё переводил взгляд то на двери, то на Союза, то ещё куда-нибудь. То хозяин дома просто сидел, смотря в одну точку на полу. Но вскоре он резко поднял голову, чем немного испугал стоящую рядом страну, и посмотрел скандинаву прямо в глаза. Тому от этого действия стало не по себе и он попытался не встречаться взглядом с коммунистом.
Так продолжалось ещё минут пять. Умирающий пытался подобрать нужные слова для того, чтобы извиниться за всё, что было. Он не успел сделать это, когда официально был жив, и думал, что не сможет извиниться сам, поэтому и написал в письме детям, чтобы те передали от него извинения. Но сейчас был подходящий момент для этого, но он, как назло, не мог подобрать слова.
Всё-таки собравшись с мыслями, Советский Союз хотел начать разговор. Но не смог. Он почувствовал резкую боль в груди, начинавшую струиться от сердца по венам и артериям. А тело начало разваливаться на мелкие пылинки. Коммунист издал истошный крик от невыносимой боли. Боль была настолько жгучей и кислотной, что он чувствовал, как буквально изнутри сгорает. Легкие не справлялись с нагрузкой и болью, поэтому ему было тяжело дышать. Он задыхался.
Финляндия не на шутку перепугался от внезапного и переполненного болью вопля Союза, что чуть отскочил от него. Но тут же спохватившись, хотел было помочь мужчине. Он думал помочь тому лечь и потянул руки, чтобы уложить. Но почти сразу же отдёрнул. Фину показалось, что если он дотронется до СССР, то тот прямо сразу же разлетится в пыль. Однако просто стоять он не мог.
Пока скандинав пытался собраться с мыслями и понять, что же ему делать, коммунист мучился в агонии. Каждый раз, когда происходил приступ, он словно попадал на круги ада. Ему казалось, что кто-то будто выплеснул на его внутренние органы кислоту и она растворяет его изнутри. Казалось, что вот-вот и все кровеносные сосуды лопнут и вся его кровь фонтаном хлестнёт из него. А так же он лишался чувств. Всё тело немело и переставало слушаться хозяина. Он не чувствовал ни рук, ни ног, ни остальные части тела. Была лишь боль. Адски невыносимая боль.
Внутри у Финляндской Республики всё больше нарастала паника. Она не могла понять, что же делать в такой ситуации. Никогда ведь не сталкивалась с таким. Несмотря на то, что на войне тоже были экстренные случаи, которые не любили промедлений, но там были понятны сами действия. Что и как делать, всё было понятно. Но теперь финн ничем не мог помочь. Он не знал, как помогать стране, которая буквально разваливается на маленькие частички. Однако все же попытки предпринял. Несмотря на все страхи перед тем, что если он дотронется до умирающего и тот развалится, Финляндия решил всё-таки уложить Союза на кровать. С опаской он попытался дотронуться до мученика. Тело чуть посыпалось, но осталось в порядке. И с горем пополам, холодная страна уложила коммуниста.
И возникал довольно простой, но одновременно сложный, вопрос: что делать дальше? Но раздумья Фина прервал крик:
— ОТЕЦ!!! — и в комнату влетела перепуганная белоруска со слезами на глазах. — О нет, нет, нет. Снова?..
Она подбежала к кровати, а после неё оставался кровавый след. И вскоре на небесно-чистом ковре были алые пятна, безжалостно впитывающиеся в коврик. Но ран на стопах она словно и не чувствовала. В её голове и сердце была другая боль. Боль за отца.
— К… Комод… Первый, второй, третий ящик. Неважно… Посмотри каждый. Там лежат коробочки, большинство из них пустые, но попробуйте найти ту, в которой есть хоть что-нибудь, — обратилась Беларусь к финну, который как раз таки стоял возле этого злосчастного комода.
Послушавшись девушку, мужчина стал открывать ящики и перебирать всё то, что в них было. Но попытки были тщетны. Все коробочки оказались пустыми.
— Н… Ничего нет… — северная страна обречённо повернулась к дочери коммуниста.
Её лицо становилось всё бледней. А из глаз хлынул новый поток слёз. Но Белая Русь тут же встала и рванула к дверям, выбегая из комнаты со всех сил, игнорируя кровоточащие ноги. Лишь напоследок кинула «Будь здесь» и скрылась.
А куда же, собственно, ему уходить-то?
Шло время, а республика всё не возвращалась. К этому времени СССР перестал кричать, но до сих пор корчился от боли. А скандинав даже не знал, что ему делать. Просто сидел на кровати и смотрел на хозяина дома, который, возможно,
не возможно, а точно, доживал свои последние минуты.
Сильно погрузившись в себя, Финляндия даже не заметил, как коммунист стал пристально смотреть на него. Тому было все ещё невероятно больно, но с последними усилиями он пытался держаться.
И из своих мыслей Фина вывел хриплый голос:
— Ф… Фин…
— Что?.. — выйдя из себя, мужчина заметил на себе взгляд.
— На… Наклонись… б… ближе… я… х… хочу… тебе… сказа… ть… кое-что… — каждое слово коммунисту давалось с большим усилием.
— Тебе не стоит сейчас говорить… — несмотря на своё предупреждение, холодная страна наклонилась, следуя просьбе.
— Ещё… ниже… — попросил Совет, пытаясь натянуть на себя улыбку.
Финн наклонился ещё ниже. Но последовало за этим ещё одно тихое «ниже…». И он сократил расстояние между их лицами ещё больше. И теперь они находились в пару сантиметров друг от друга.
Союз попытался набрать, как можно больше воздуха в лёгкие. Но давалось это с трудом. Воздух обжигал горло и лёгкие, словно он раскалён. Но не обращая внимание на боль и дискомфорт, он всё-таки набрал в груди достаточно воздуха.
А гость терпеливо ожидал. Он понимал, что коммунисту сейчас невероятно тяжело и больно, да и к тому же, вероятней всего, скоро прекратит своё затянувшееся существование.
Ещё мгновение и Советский Союз, не внимая боли, нежно прильнул к губам скандинава, затягивая того в блаженный поцелуй. Левой рукой он прильнул к шее младшего.
Финляндия оторопел от такого поворота, но разрывать поцелуй не стал, а ответил на него. Это был их первый и уже последний поцелуй. Каждый хотел этого, но боялся признаться об этом второму. Но сейчас все страхи и сомнения отпали и они наслаждались скоротечным моментом. Сейчас они даже забылись о том, что происходит. Они наслаждались мгновением, когда их чувства открыты друг другу: первым и последним в их жизни. По крайней мере, у одного точно это было последними минутами жизни.
Но как бы не хотелось, ничего не длилось вечно. И вскоре им пришлось оторваться друг от друга.
— Прошу… прости меня… за всё… извини… я был… настоящим эгоистом… — в последний момент Союз попытался всей душой извиниться перед человеком, что находился здесь.
— Не надо слов… Это лишнее, — холодная страна с горечью, но искренне, улыбнулась. — Я прощаю тебя за всё… Только не уходи… Прошу…
Коммунист лишь печально улыбнулся. А на глазах республики начали наворачиваться слёзы. Фин попытался взять руку умирающего, но после того, как он дотронулся до неё, та просто рассыпалась, не в силах держать физическую форму. И всё остальное тело Совета начало рассыпаться, превращаясь в ничто.
В этот момент вернулась Беларусь. Увидев в каком состоянии теперь отец, она выпустила всё из рук. И чашка, которая была у неё в руках, с грохот разбилась о пол, разливая всё содержимое, которое, растекаясь, смешалось с кровью. Она подбежала к кровати и из её глаз хлынуло ещё больше слёз.
— Папа… нет… прошу… нет…
— Не… плачь… милая… — СССР попытался улыбнуться и приложил к щеке дочери оставшуюся руку.
Но после прикосновения рука обратилась в пыль. Всё остальное тело также продолжает крошиться.
— Как же… я… не хотел… видеть… слёз… — с этими словами Союз закрыл глаза.
Грудь коммуниста перестала подыматься, извещая о том, что тот уже не дышит. И через несколько мгновений тело обратилось в ничто. Оставляя после себя пустоту и боль. Боль в душе каждого, кто здесь присутствовал.
Белая Русь рыдала взахлёб, опустив голову на кровать. Финляндия же сидел на кровати и молча плакал.
***
— Что с ногами? — финн осмотрел девушку, всё ещё не сумевшую отойти от смерти отца даже спустя несколько часов.
Белоруска что-то невнятно произнесла все ещё уткнувшись лицом в одеяло. Мужчина вздохнул.
— Я не слышу. Подними голову, — страна открыла окно, впуская морозный воздух внутрь комнаты.
Скандинав порыскал по карманам штанов и лишь обречённо вздохнул, вспомнив, что сигареты остались в пальто. А девушка повернула голову на бок, чтобы собеседник её услышал.
— Вазу разбила… Убрать не успела. А когда услышала крик отца, побежала и, забыв… об осколках, наступила на них случайно… — пояснила республика.
— Надо вытащить осколки и обработать раны, — Фин посмотрел на перепачканный ковёр. — Ковру конец.
Беларусь лишь промычала в знак согласия и поднялась с колен, но почувствовав ноющую боль в стопах, села на кровать.
— А что в коробочках-то было? — поинтересовался старший.
— Обычные обезболивающие. Отцу потом становилось лучше, когда боль отходила, — девушка посмотрела на собеседника. — Я каждый раз меняла их, чтобы не вызывало привыкание и не тратился эффект… Но я знала, что рано или поздно конец наступит…
— Ясно… — холодная страна сделала паузу. — Ты побудь здесь, я схожу за аптечкой…
— Угу. Она на первом этаже на кухне в нижних тумбочках.
Финн тихо пошёл к выходу. И возле двери осторожно ступал, чтобы не наступить в незасохшую из-за воды кровь. Но, не преодолев препятствие, остановился.
— Кстати. Ещё ты мне говорила, да и Союз тоже… Что мне должны были передать извинения от него. Но я так ничего и не получил, — обернувшись, мужчина вопросительно поднял бровь.
— А… это… ну… в общем… ну… — дочь коммуниста не могла подобрать нужных слов. — Ну, наверное, никто из нас не хотел напоминать Вам… об отце… вот… так и не получилось…
Она знает больше, чем говорит.
На такой ответ скандинав нахмурил брови. Он понял, что белоруска не хотела прямо отвечать на его вопрос. Но допытываться сейчас он не стал. Одолев препятствие на полу, он хотел уже уходить, но не успел, услышав голос республики.
— Сегодня ничего не произошло…
— Что? — переспросило государство.
— Надо вести себя так, будто сегодня ничего не произошло, — пояснила Белая Русь. — Сегодня я Вас не встречала и Вы меня. А отец мёртв давно…
— Да… Конечно… Ты права…
Сегодня ничего не произошло…
Слова переполненные ложью и болью…
Не произошло…
