" Запретная любовь — самое сладкое и самое совершенное орудие пыток"
Они в комнате совершенно одни, хотя Мэтт не сразу это осознает. Начинает смутно припоминать, как прощался и уходил Айзая. Они с Гарри так увлеклись разговором, что не замечали ничего вокруг. Ему так этого не хватало: говорить с ним, слышать его смех, просто быть рядом. Они давно не виделись. Мэтту вдруг приходит в голову, что он как будто только что вышел из комы, в которой пребывал все эти месяцы. Он упрекает себя за излишний драматизм, но внутренний, далеко не трезвый, голос возмущается: «Сегодня можно». Они молчат. Воздух плотный, будто тучи сгущаются. И ни следа от непринужденности и легкости, царивших буквально несколько минут назад. — Я, наверное, тоже пойду, — Гарри встает из кресла и начинает суетливо собираться. Мэттью пытается поймать его взгляд, увидеть хоть какой-то намек, но тот постоянно отводит глаза. — Может, останешься? — решает рискнуть он. Мэтт не вполне уверен, что именно подразумевает под этим предложением: остаться еще выпить и поболтать? Остаться и провести ночь в его постели? Или остаться навсегда?.. Он немного жалеет, что не подумал об этом до того, как спросить. — Ты ведь на самом деле не думаешь, что это хорошая идея? — нервно усмехается Гарри. Они в прихожей, Гарри натягивает свои кеды. И все не смотрит на него. Мэтт начинает паниковать. Он ведь правда сейчас уйдет... К черту все, он должен что-то сделать! — Пожалуйста, останься, — «Ты просто жалок, Даддарио!» — Нам необязательно что-то делать, просто… поговорим. Гарри вздыхает и наконец поднимает на него тяжелый взгляд. В нем так много всего всего, что Мэтт просто не может зацепиться за что-то конкретное. Гарри медленно снимает обувь. — Где спальня? — неожиданно спрашивает он. — Что? — Мэтт аж сипит от неожиданности. — Спальня. Поговорим там. — Прямо и направо, — растерянно произносит Мэтт, махнув рукой в нужном направлении. Больше двух лет прошло после Мексики, но в эту самую минуту Мэтту кажется, что это было вот только что, мгновение назад. Он будто запрещал себе думать, вспоминать, запрещал себе чувствовать. Его вдруг накрывает такой страшной болью, что с места не сдвинуться. Больно представлять, что может произойти в его спальне. Больно представлять, как он прикоснется к нему, как поцелует. Но больнее всего представлять, как он потом уйдет. Ведь этот момент, когда они оставляют друг друга за дверью — гребаная константа в их отношениях, — Мэтт всегда ненавидел всеми фибрами своей души. И он совсем не уверен, что сможет пережить его уход в этот раз. Когда он заходит в спальню, Гарри стоит перед кроватью. У Мэтта перехватывает дыхание. У него абсолютно точно больше не будет шанса — он должен сказать ему все, что хочет, прямо сейчас. Все, что должен был сказать еще тогда, два года назад. Скажи или умри? Черт знает, откуда всплывает эта фраза. — Гарри, давай поговорим. Гарри резко разворачивается и подходит к Мэтту почти вплотную, не глядя в лицо. Начинает лихорадочно расстегивать пуговицы на его рубашке. Дыхание тяжелое, ноздри трепещут. Мэтт пытается справиться с волнением от его близости. Обхватывает его запястья. Руки дрожат у обоих. — Да что с тобой такое? — шепчет Мэтт. Гарри поднимает глаза. В них та же боль, что раздирает Мэтта изнутри. Сердце щемит так сильно, не вдохнуть. — Прости, я…я не знаю, что на меня нашло, — Гарри выдергивает свои руки из крепкой хватки Мэтта и садится на кровать, опустив локти на колени, ерошит волосы. Такое ощущение, что алкоголь уже успел выветриться, оставив после себя тяжелое похмелье. По крайней мере, Мэтт больше не чувствует себя пьяным. Скорее, больным. Хотя вряд ли виски имеет к этому отношение. Гарри здесь. Он здесь, в его спальне, и Мэттью гадает, на сколько же хватит его выдержки, прежде чем он опрокинет его на свою кровать. Он садится на стул у стены напротив того места, где сидит Гарри. — Мы можем поговорить о нас? — тихо спрашивает Мэтт. Гарри поднимает голову и смотрит на Мэтта, как на привидение. — Нет никаких «НАС», — он выделяет последнее слово воздушными кавычками. Он выглядит раздраженным, но Мэтт не собирается отступать. — Есть, Гарри. Сколько еще должно пройти лет, чтобы до тебя, наконец, дошло? — Хорошо. Что именно ты хочешь обсудить? Может быть, нашу свадьбу или наших будущих детей, или… — Прекрати это! Знаю, ты злишься. И знаю, что не на меня. Ты пытаешься делать вид, будто ничего нет, но это же неправда. У нас… Ничего ведь еще не кончено… Они сверлят друг друга взглядами. У Гарри совершенно нечитаемое выражение лица. Сердце Мэттью так бешено стучит, что он боится, как бы ему не стало плохо. — Ты и я — этого никогда не будет, — тихо произносит Гарри. — Почему? Гарри вздрагивает, на губах его горькая усмешка. — Почему? Ты и сам прекрасно знаешь почему! Не задавай идиотских вопросов! — он встает и подходит к комоду справа от двери. Начинает нервно перебирать рамки с фотографиями. — Объясни мне, как будто я не знаю. Мэтт вдруг четко понимает, что не сможет его больше отпустить. Никогда. Он будет бороться. Гарри нужен ему. И он готов рискнуть всем — своей карьерой, своей прежней жизнью, — чтобы быть с ним. Он любит этого мужчину, как не любил никого и никогда. Гарри возвращается на прежнее место. Он выглядит усталым, как будто несет на своих плечах все беды этого мира.***
У Гарри Шама-младшего в жизни есть все, о чем он мечтал в молодости. Он настоящая звезда — актер и танцор, который много снимается и даже задумывается о собственных проектах; у него большая семья: здоровые и счастливые родители, прекрасная жена, которую он очень любит, дочь – его маленькое чудо – в которой он души не чает. Много верных друзей и миллионы возможностей. Весь мир у его ног. Почему же тогда в редкие минуты одиночества так болит сердце? Почему горло сводит судорогой? Почему хочется рыдать от горя? Зачем он мечется из угла в угол, хватаясь за что угодно, лишь бы не за телефон? Телефон, который так жжет карман, что хочется выкинуть его в окно или швырнуть о стену. Как перестать хотеть набрать ЕГО номер? Как перестать хотеть услышать ЕГО голос? Как этот чертов голос произносит его имя… Иногда он снится ему. Гарри просыпается, чувствуя на себе его руки. Да, Гарри сам его оттолкнул, и все еще верил, что поступил правильно. По-другому и быть не могло. Но почему же так невыносимо? Когда же это закончится? Гарри просто хотел, чтобы перестала болеть каждая мышца, каждый нерв, каждая микроскопическая частица его организма при одной только мысли об этом человеке. Ему позвонил Айзая и пригласил на этот ужин с кастом. Прошло уже довольно много времени, с тех пор, как они собирались все вместе. Они встретились в одном из ресторанов Нью-Йорка. А после, Мэтт пригласил тех, кто еще не уехал, к себе домой. — А Эстер не будет против, бро? — поинтересовался Айзая. — Ее нет в городе, — ответил Мэттью, мазнув по Гарри взглядом. Вопреки опасениям, вечер проходил в непринужденной, веселой обстановке. Хотя Гарри и Мэтт едва ли перекинулись парой слов за ужином. Когда они пересекались взглядами, Мэтт только тепло улыбался, отчего у Гарри сводило желудок. Он так сильно скучал по нему, но пообещал себе, что не даст волю эмоциям. И рукам. Когда они приехали к нему в квартиру, то выпили еще, и Гарри немного расслабился, отпустил себя. Ничего страшного не происходило, они и до этого встречались на конах и интервью. Правда, никогда не оставались наедине. Они разговорились, и Гарри осознал, что ему все это время не хватало этого простого дружеского общения с Мэттом. Он не знает, зачем остался. Точнее знает, конечно знает и ненавидит себя за слабость. Он не представляет, как уйдет, если они переспят сейчас. У него прямо в этот момент становятся ватными ноги, только от одной мысли об этом. В голове гудит, и Гарри разрывается между желанием броситься ему на шею и желанием оказаться сейчас дома, подальше от этой спальни, где все пахнет им. Этот запах… Он забивает ноздри, проникает внутрь, просачиваясь на поверхность сквозь поры мурашками. Разве это возможно? Разве такие чувства возможны? Такие сильные, что кажутся материальными, плотными, настолько, что их можно пощупать. И даже когда вы в разных зданиях, в разных городах или на разных континентах, можно ощутить касание, тепло, дыхание этих чувств. Гарри не уверен, что это любовь. Точнее, что это подходящее название. Ведь он знает, что такое любовь. Он любит своих родителей, своих сестер. Он любит свою жену и дочь. Это, как пришвартоваться в тихой гавани. Сойти на родной берег, где тебя всегда ждут с распростертыми объятиями. Зарыться голыми ногами в теплый песок, нежиться на солнце, слушая неторопливый шепот волн. И не думать. Не думать о неизвестном и опасном открытом океане. Где никогда не знаешь, что ждет тебя дальше. Где штиль так же губителен, как и сметающий все на своем пути шторм. Не думать, не желать все бросить ради хотя бы одного мгновения наедине со стихией. Не иметь никаких сил оторвать взгляд от манящего горизонта. Как объяснить это кому-то? Как рассказать это маме с отцом? Или Шел? Если он сам не понимает, не может облечь в слова все это пламя, эту бурю, весь этот вихрь эмоций, бурлящий в нем, заполняющий каждую клеточку его тела. Как объяснить ему, что он хочет его больше всего на свете, но любой его шаг приведет их к катастрофе? — У меня семья, Мэтт, я не могу так поступить с ними. И это одна из тысячи причин, и я не знаю, зачем ты заставляешь меня объяснять тебе все эти элементарные вещи! — Гарри злится, но больше на себя и на ситуацию. — Я это знаю, Гарри, — Мэтт, кажется, изо всех сил старается сохранять спокойствие, но у него не слишком хорошо выходит, — но как ты не понимаешь, у тебя всего одна жизнь. Почему не прожить ее так, как хочешь ты? — Это невозможно! — чуть ли по слогам произносит Гарри. — Но почему? — не унимается Даддарио, вскочив на ноги. — Да сколько можно этих «почему»?! — Гарри тоже поднимается на ноги. — Ты ведь не настолько наивен, каким хочешь казаться! Потому что все полетит к чертям, вот почему! Все, чего я добивался с таким трудом, все, ради чего я, блять, работал как проклятый годами! Ты действительно не понимаешь или прикидываешься? Нас просто сожрут! Ты прекрасно знаешь, что такое шоу-бизнес, ты знаешь, что такое СМИ. Это кишащее акулами, пираньями, аллигаторами и, еще бог знает чем, гребаное болото. Нам этого не простят! — Помусолят и забудут, — пожимает плечами Мэтт. — Плевать на них. — А на мою семью тебе тоже плевать? — Гарри уже срывается на крик, ярость клокочет в груди. — У меня есть обязательства, они зависят от меня! Черт тебя дери, ты же сам прекрасно это знаешь! Какого хрена, Мэтт? И моя дочь, что я ей скажу? Как я буду смотреть ей в глаза? — Ты думаешь, твоя дочь будет благодарна тебе за то, что ты пожертвовал ради нее своей жизнью, своим счастьем? Думаешь, она бы этого хотела? Чтобы ты жил во лжи всю жизнь? Почему ты думаешь, что она не поймет тебя, когда вырастет? — Да, возможно, когда-нибудь. Вот только меня не будет рядом, когда она будет расти. — Ты будешь рядом! — восклицает Мэтт, кажется, находясь на грани отчаяния. — Господи, я же не прошу тебя бросать своего ребенка! — Это не одно и то же! Да, я буду поблизости, буду видеть ее по выходным, в лучшем случае. Но меня не будет рядом каждую ночь, каждое утро. Я пропущу столько важных моментов! И да, я знаю, она еще слишком мала, чтобы что-то понимать, но я уверен, что вся грязь, которая польется на нас и на наши семьи, если мы… Все это заденет и ее тоже. Я не могу так с ней поступить. — И что нам делать? Просто продолжать притворяться, или встречаться тайком, как раньше, пока кто-нибудь не узнает? Не уверен, что смогу, Гарри. — Мэтт, — голос охрип от крика, Гарри пытается говорить спокойно, — мы уже все решили тогда, два года назад, и я… — Это ты решил! Ты решил за нас обоих! Слова повисают в воздухе. Мэтт выглядит поникшим, словно выплеснув накипевшее. Они стоят в разных концах спальни, Гарри и не заметил, как метался по комнате. Боже, за что ему это? Может им сбежать прямо сейчас в Канаду и поселиться в какой-нибудь рыбацкой деревушке? Смешно, Гарри, аж скулы сводит. — Оставим все, как есть, — говорит он. — Время лечит. Нас отпустит, вот увидишь. Мэттью смотрит пристально, словно ищет какую-то подсказку на его лице. Сердце Гарри стучит где-то в горле. Дышать и говорить удается с большим трудом. — И ты абсолютно точно уверен, что это не ошибка? — спрашивает Мэтт, медленно приближаясь. — Откуда ты знаешь, что спустя двадцать или тридцать лет, ты не пожалеешь обо всем? — В том то и дело, что я ни в чем не уверен, но я не могу так рисковать, — Гарри чувствует, как силы покидают его с приближением Мэтта. — Слушай, мне почти сорок, моя жизнь… Будет безумием просто взять и спустить в унитаз все это. — В отличие от меня, да? От меня можно просто взять и… — Мэтт подходит еще ближе, взмахнув рукой, — …отмахнуться, не так ли? Так, Гарри? Гарри тяжело сглатывает. — Да что ты хочешь от меня? — Ты счастлив? Посмотри мне в глаза и скажи, что ты счастлив, — почти шепчет Мэтт. Он смотрит своими невозможными глазами, стоит так близко, только руку протяни. Гарри чувствует его запах, ощущает волны тепла от его тела. Его тела, которое Гарри знает лучше, чем свое собственное. — Что за бред? Не будь ребенком… — Просто ответь. — У меня уже в печенках сидит эта мелодрама, если ты не в состоянии… — Гарри, это простой вопрос. Просто скажи счастлив ты или… — Счастлив! Я счастлив! — перебивает Гарри, снова повышая голос. — Я охренеть как счастлив, ок?! — Скажи, что не любишь меня. Уму не постижимо! Мэтт смотрит побитой собакой, а в ушах у Гарри шумит так, что кажется голова сейчас взорвется. Черт, как же он устал! Устал не утыкаться лбом в эти плечи, устал не целовать эту впадинку на шее, устал умирать от нужды. Его тело принадлежит этому телу. Его слова и смех созданы для этих ушей. Его улыбка создана для этих глаз. Внутри что-то щелкает, и вдруг все, что было важным еще минуту назад, рассыпается, как труха. — Не могу… Дыхание Гарри замирает, и весь мир вместе с ним.***
" Even though it hurts in this moment I've always known it You're the other half of my broken heart " Ruth Berhe
Мэтт хочет смеяться и плакать одновременно. Адреналин в крови зашкаливает, и он не вполне понимает, что делает. Перед глазами плывет. Все смешалось — его дыхание, дыхание Гарри. Он сжимает его в объятиях так сильно, что боится сломать позвоночник. Вдыхает запах его волос и кожи на шее. Земля будто замедляет вращение, реальность трансформируется в нечто, где не существует времени, воздуха, пространства, гравитации, света и тьмы. Есть только Гарри. Он для него весь мир. Поцелуй выходит болезненным. Соленым. Мэтта трясет, тело не слушается, но это не важно — оно и так знает, что делать. Они оба всхлипывают, пытаясь не захлебнуться друг другом. Мэтт старается держать глаза открытыми, будто не доверяет остальным четырем органам чувств. Кожа Гарри так близко, его губы, его глаза. Гарри расстегивает его рубашку, рывками сдирает ее и кидает на пол. Порывисто гладит его спину, грудь, живот дрожащими, немного потными ладонями. Мэтт стягивает с него футболку. С силой прижимает его к своей обнаженной коже, не слыша ничего вокруг кроме его тихих стонов. Перед тем, как упасть вместе с ним поперек широкой кровати, мельком думает о его мышцах, которых стало больше с того момента, как его руки были здесь в последний раз. Мэтт жаждет всего и сразу. Он чувствует его вкус на языке: горячий, соленый, сладкий. Такой сладкий. Возбуждение захлестывает, мешаясь с едкой болью в сердце, образуя самый сумасшедший коктейль из чувств. Они избавляются от брюк и белья, не переставая целоваться и тереться друг о друга. Если можно назвать поцелуями эти укусы и облизывания. Мэтт раздвигает его ноги, проходится языком и пальцами по самым нежным и самым теплым местам, где пахнет им так сильно, что кружится голова. Гарри сжимает его волосы и плечи, издавая звуки, которые Мэтт хочет навсегда запереть в своем сердце. Он хочет его так сильно, что его лихорадит. Пытается вспомнить, в каком ящике лежат презервативы и смазка. И есть ли она вообще у него. — Я …. Сейчас… — едва ворочая языком, он тянется к ящику справа.***
Гарри начинает знобить, когда Мэтт отрывается от него, начав рыться в ящиках прикроватной тумбочки. В груди дико жжет, и он понимает, что едва дышал все это время. Несколько раз глубоко вдохнув, пытается привести в норму бешеный пульс. Мэтт, наконец, возвращается. Гарри сразу же притягивает его к себе, соскучившись за эти секунды больше, чем за два года. Он обхватывает его ногами и руками, вжимая в себя до боли. Когда Гарри чувствует скользкие пальцы у себя между ног, то заглядывает в его огромные глаза, светящиеся лихорадочным блеском и шепчет еле слышно, сбивчиво: — Быстрее… Я… я хочу быстрее… Не могу… Мэтт тяжело сглатывает. — Сейчас… Сейчас… Будет больно, уверен? — Да... Гарри теряет остатки разума. Он хочет этой боли. Она всегда была частью этой невозможной любви, этой сжигающей страсти. Мэтт торопится и весь дрожит. Гарри судорожно вдыхает и выдыхает. Он так скучал по нему внутри себя. Несмотря на боль, это такое наслаждение, чувствовать его. — Мэтти, я скучал…боже, я так скучал… – шепчет он словно в бреду, не переставая целовать его лицо. Прошло больше пяти лет с того вечера, когда Мэтт прижал его к стене и расстегнул его ширинку. Гарри помнит, как сильно он был тогда возбужден и как ему было страшно. Они прошли долгий путь за эти годы, заплутав в лабиринте безысходности, откуда нет выхода. Мэтт двигается, то ускоряясь, то снова переходя на мучительно медленный темп. Одной рукой он держит Гарри за бедро, другая сжимает его волосы. Они почти не целуются, просто дышат в губы друг друга. Мэтт замедляется в очередной раз, входит особенно глубоко, заставляя Гарри сладко стонать. Наклоняется к самому уху, кусая мочку и вдыхая запах. — Гарри… я люблю тебя, — вдох, — так, — выдох, — сильно…черт, если бы… ты только знал… Это агония. На щеках Гарри слезы. Он впивается короткими ногтями в кожу на спине Мэтта. Ему кажется, что он мечется с диким криком, но на самом деле не издает ни звука, лишь беззвучно раскрывает рот. Запрокинув голову, он обильно кончает себе на грудь и живот, чувствуя мощные толчки Мэтта и его хриплый протяжный стон, когда он изливается в презерватив внутри него.***
Мэтт совершенно теряется во времени. Он лежит сверху, уткнувшись Гарри в шею и сжав в кулаки его влажные от пота волосы. Гарри обнимает его за плечи, его ноги вокруг бедер немного подрагивают. Он уйдет, он скоро уйдет — это все, о чем Мэтт может думать. Он не двигается, словно боясь, что Гарри растает под ним как дым. Гарри немного сдвигается, убирая руки и пытаясь расправить ноги. Мэтт произносит чуть слышно: — Еще пять минут. Пожалуйста.***
Гарри вздыхает, запуская пальцы в его спутавшиеся волосы. Ноги сильно затекли, и тяжело дышать из-за того, что Мэтт давит всем своим весом. Он чувствует такую гнетущую пустоту внутри, словно этот болезненный оргазм вывернул его душу наизнанку. Он хочет, чтобы все, что происходит за пределами этой квартиры, не касалось их. Хочет, чтобы она стала необитаемым островом, где бы они пропали без вести навсегда. Хочет прижать его к себе еще ближе, а вместо этого, позволяет подняться и отодвинуться.***
Мэтт лежит на животе, отвернувшись к окну. Слышит шорох одежды и шаги Гарри, но отказывается смотреть, как тот одевается. Он начинает считать. Отсчитывает про себя секунды, боясь, что с каждой следующей, он не выдержит и начнет умолять.***
Уже почти одевшись, Гарри смотрит на него. Мэтт не двигается, будто спит, но Гарри знает, что это не так. Он оглаживает взглядом его длинные ноги, правая немного свисает с края кровати: крепкие бедра, волосатые икры, большие ступни, увитые венами. Когда перед глазами вдруг возникают стройные, гладковыбритые, с миниатюрной ступней ножки Шелби, его начинает тошнить.***
Мэтт так и не поворачивает голову. Когда слышит щелчок двери, закрывает глаза. Он знает, что проснется завтра утром в пустой постели, но будет все еще окружен его запахом. Он позволяет себе уснуть с этой мыслью, кутаясь в нее, словно в одеяло, зябко поеживаясь от холода, постепенно заполняющего комнату, после его ухода.***
Гарри не помнит, как добирается до номера. Смутно припоминает, что таксист еле-еле до него дозвался. Ему кажется, что он совершил невозможное, преодолел все известные законы физики, когда оделся и вышел из квартиры Мэтта. Он никогда, на самом деле, всерьез не думал о том, что у них может быть будущее. Это было чем-то из разряда фантастики, смехотворным и нереальным. Но сегодня впервые в его мозгу зарождается сомнение, вопрос, микроскопическими каплями медленно подтачивающий несокрушимый камень его годами складывающихся убеждений: А что, если?..