Нужно привыкать

      Нужно привыкать к тому, что их больше нет. Яков Манишек сильно изменился за последние несколько месяцев. Круги под глазами стали заметнее глаз, вены на руках превратились в уродливых серых змей. В школе Манишек больше не преподавал – сняли с должности. Но это и к лучшему. Он все равно больше не мог смотреть на детей. Любой наивный взгляд, открытый смех, робкий вопрос, редкая шалость – все напоминало ему о сыне.       Маркус Манишек был очень похож на своего отца. Те же, топорщащиеся надо лбом волосы, которыми мальчик явно гордился и считал их несомненным преимуществом в борьбе за внимание маленькой Златы. Тот же прищуренный испытывающий взгляд, неизменно вызывавший смех у отца с матерью. То же желание жить в лучшем мире, чем этот.       Яков не помнит, когда в последний раз выходил из дома с тех пор как Луиза отдала свою жизнь в попытке спасти их новообретенную дочь. Дешевые препараты, тупые иглы и безразличные врачи не дали ей этого сделать.       — Луиза! Это было недоразумение, представляешь?! Меня арестовали по ошибке! Пришлось понервничать, но меня выслушали, и.. В то время, когда Яков говорил это, на ходу поворачивая в замке ключ, его жена и дочь умирали на тускло освещенной больничной койке, одной на двоих.       Манишек проводит рукой по стене, со следами обрывков обоев, которые он сам рвал день за днем, полосу за полосой, с безразличным лицом смотря сквозь камеры наблюдения. Маркуса забрали через две недели после гибели Луизы и Златы. Яков до сих пор винил себя в том, что не смог попрощаться с сыном как следует. Вместо того, чтобы не вызывать гнев стражей порядка, сопровождавших сотрудника детского дома и спокойно держать сына на руках, в последний раз целовать его взъерошенные волосы и обещать, что все будет хорошо... Вместо этого Яков набросился на желтолицего человека в пахнущем мышами костюме и бил его до тех пор, пока его самого, под отчаянный крик и плач Маркуса не отправили в глубокий обморок дубинкой по голове. С тех пор сына он не видел. Видеться с детьми "неблагополучным отцам" не полагалось.       Он все равно пытался. Неблагополучный отец как он есть, несколько месяцев занимался приготовлением и продажей наркотиков, в слабой, но страстной надежде, что это поможет собрать достаточную сумму, чтобы подкупить владельца детского дома и вернуть Маркуса...       "Я всегда говорил, что ты похож на своего отца.. Значит, ты справишься.." – глотая слезы от ужаса, страха и омерзительного запаха реагентов, бормотал Яков, стоя за столом по восемнадцать часов в день. Яков не задумывался о том, как подпольная наркопромышленность сходила ему с рук, хотя он и каждый раз исправно оставлял деньги в горшке с полузасохшим цветком на лестничной клетке.       От недостатка сна и въедающихся в мозг испарений иногда он видел сына как наяву. Маркус брал его за рукав, протягивал половину бутерброда и звал вместе играть с котом управляющего домом. Однажды попросил построить песочницу. Яков молча слушал радио, едва различая голос диктора сквозь помехи, и упрямо смешивал реактивы почерневшими от дыма руками.       — Сегодня ночью страшный пожар унес жизни ста восемнадцати воспитанников Дома Негодных! Возгорание тушили девять часов, но так и не смогли с ним справиться. В огне не выжил ни один из детей. Переходим к новостям Министерства Культуры: какой театр посетит сам Мудрый Вождь??       Яков еще несколько секунд продолжает работать, затем медленно опускается на пол, в ошметки обоев, осколки бутылок и кашу из размокших и скисших от ядовитых испарений книг. Волосы падают на глаза, и слезы текут сквозь них. Яков проводит пальцами по спинке деревянного коня, настолько маленького, что Маркус не помещался на нем уже в четыре года.       Ноги больше не держат его. С трудом передвигаясь на локтях, не замечая вонзающихся в колени осколков, блестящих от крови, Манишек ползет обратно к столу, сделав над собой усилие, поднимается и выключает огонь под огромной кастрюлей.       — Папа, а я буду таким же как ты, когда вырасту?.. Яков кричит, но из груди вырывается жуткий протяжный вой. "Никогда" – думает он, до упора поворачивая вентили на обоих баллонах с газом. "Никогда, мой хороший"... Вой переходит в прерывистый задыхающийся плач, затем в кашель. Рука падает на пол, ударившись о деревянную лошадь. Диктор вещает о том, что на выходных хорошей погоды можно не ждать.       Нужно привыкать к тому, что ее больше нет. Марк Ранек едва двигается по лестнице на второй этаж, в квартиру № 3. Спешить ему больше незачем. Роза в ней больше не живет. Не живет больше и Марк. Просто ходит туда-сюда по лестнице, держа во рту трубку, табак в которой давно уже догорел. Из квартиры – в столовую, из столовой – в ванную. Из ванной – изредка выходит на улицу, чтобы постоять на автобусной остановке, как раньше, когда дожидался Розу.       Работа в архиве больше не приносит удовольствия. Не глядя в бумаги, Ранек перекладывает их и сортирует, сортирует и перекладывает, проверяет и отдает. Приказы, распоряжения, истории, личные дела, все проходит через его руки, чтобы в итоге быть навечно забытым на одном из огромных стеллажей. Личное дело Розы Марк хранит у себя в столе. Так вышло, что в нем – ее лучшая фотография, глядя на которую сотрудники Центра Эвтаназии и не усомнились в том, что Розе Ранек только пошел шестой десяток.       Старик вздыхает, вспоминая, как они с женой тряслись, когда Марк своей рукой исправлял их даты рождения... Покрываясь скользким потом, он беззвучно шептал, что их ждет если не Центр Эвтаназии, то, безусловно, трибунал. Но когда документы прошли через всех проверяющих и не вызвали подозрений, Марк и Роза смеялись и радовались как подростки. Подростками они и были. Подростками, обманувшими смерть.       — Как я их, а! Эхехе, дурачье! — посмеивался Ранек, распуская хвост перед женой, у которой глаза тогда блестели как у влюбленной гимназистки.       Марк горько зажмурился и сжал дрожащей ладонью перила. Откуда он мог знать, что все это было зря? Он не доктор, он почетный работник архива! Роза все чаще жаловалась на холод во всем теле, но он не придавал этому значения. Сам Марк лечил озноб пусть и не очень законным, зато действенным способом: прикладывался к фляжке, которая заботливо хранилась внутри сложенной шахматной доски. Роза же пряталась в свитерах, причем, в последнее время ей и трех не хватало.       — Марк, что-то мне свежо. Не принесешь мне чаю? — дребезжащим голосом вопрошала она.       — Какой тебе чай в час ночи, сова старая? — ворчал Марк и сердито смотрел на жену, походившую скорее на замерзшего воробья, держащего в лапках вязание. Долго и с неохотой, украшая свою речь замысловатой бранью, откладывал книгу, нашаривал тапочки, все это время надеясь, что Роза передумает, ее вздорный супруг все же спускался в кухню приготовить чаю, по пути обязательно заглядывая в комнатку в подвале:       — Не спите, Гектор? И правильно – это вас совесть грызет! Такая холодища в доме! Халтурить на отоплении – последнее дело!       Однако, Розе не помогал ни чай, ни даже обменянный на коллекцию марок обогреватель. Анемию не могли вылечить даже фальшивые даты в их паспортах.       МАрк держал жену за руку и думал о том, что он готов носить ей обжигающий чай прямо в ладонях, готов в тысячный раз смотреть вместе с ней "Титаник" и произносить имя "Роза" голосом сопливого юноши, от которого она была без ума, готов слушать ее бесконечные сплетни про поварих в столовой и жалобы на прогноз погоды, готов сделать все что угодно с огромной радостью, лишь бы она жила.       "Без тебя я только пыльный брюзгливый старикан"... Примитивный как мои же мысли. Не нужный даже самому себе. Ранек наконец отпирает дверь комнаты. То ли зрение подводит его, то ли от пустоты квартира кажется больше... Стены давят на него холодной тяжестью. Тем самым холодом, что сопровождал Розу в течение долгих последних лет и, в конце концов, погубил.       Марк бредет к столику, на котором лежит выцвевшая шахматная доска, внутри которой давно уже нет фигур. Иначе, там не поместилась бы фляжка. И пистолет.       Нужно привыкать к тому, что его больше нет. Гектор Медина привык ко многому. Что каждый день приходится выбирать – долг Государству или долг самому себе. Он видел миллион разных людей, тысячи лиц в объективах видеонаблюдения, слышал как тикает механизм взрывного устройства, которое было принесено в дом на Крушвице, видел как войска истребляли друг друга на границе Хельмера.. Руки у него тряслись, он вздрагивал от каждого шороха, каждая трель телефонного звонка разрывала сердце. Гектор привык к боли, к страху, к выбору... Он не привык терять друзей, потому что их у него никогда не было. За исключением Ордера.       Пушистый ласковый красавец умирал у него на руках. Гектор не мог понять, что так внезапно подкосило этого всегда крепкого, серьезного и невозмутимого кота. Но он сгорал. Быстро и пугающе заметно. Глаза стали как-будто усталыми, шерсть стала прилипать к рукам и оставаться на них, когда Гектор гладил его. Раньше Ордер любил захаживать в каждую квартиру, словно насмехаясь над хозяином: " Смотри, мне не нужно ждать, пока жильцы уйдут, чтобы как следует покопошиться в их вещах!" Ордер много времени проводил, сидя на чердаке и охотясь, Гектор переживал, как бы его здоровяк не простудился, в очередной раз выслеживая мышь в зимний вечер, когда холодный ветер добирался до чердака. Иной раз он сам поднимался к нему и сидел рядом, не мешая, а просто наблюдая за своим любимцем.       Растопить сердце управляющего домом мог любой, кто скажет приятные слова про его кота или, и того лучше, попросит разрешения накормить его. А желающих было немало. — Как у тебя это получается, сразу нравиться людям, мм?.. – спрашивал его Гектор, наполняя миску консервами. — Не то, что у меня...       Теперь Ордер все больше спал. А еду игнорировал совсем. У Гектора дрожали руки, когда он снимал крышку с очередной банки с консервами и предлагал ее коту. Ордер вроде бы интересовался, приветствовал хозяина мяуканьем, но содержимое миски есть не хотел, и она отправлялась вначале в холодильник, к множеству вскрытых баночек, а потом выбрасывалась в помойное ведро.       — Я ничем не могу помочь вам, товарищ Медина... — шарахались от Гектора все знакомые, у которых он просил достать лекарство для кота. — Здесь люди умирают, товарищ, а вы...       Ордер, я прошу тебя...— ласково, едва сдерживая слезы, просил Гектор питомца. — Скажи мне, что тебя беспокоит, ты ведь знаешь, что я все сделаю для тебя. Кот невозмутимо смотрел на него, не выказывая никаких признаков боли или недомогания, но, разумеется, не отвечал. И не вставал. Еще до того, как кот отказался ходить, Гектор начал сам носить его по дому. К миске, к стопке газет, с предусмотрительно убранными из кипы листами с портретом Вождя, на чердак.       — Пожалуйста, Ордер... Ты ведь мой лучший помощник и друг.. Как я один буду следить за этим огромным домом?.. Ордер дрожал от собственного мурлыканья, наклоняя голову, ластился о трясущиеся руки хозяина, но худел все больше с каждым днем. Гектор все чаще с замиранием сердца следил за чернильным в свете экранов комком меха на лежанке и пытался понять, дышит он или нет.       — Ты теперь выглядишь совсем как котенок, дружище.. Как в тот день, когда мы впервые встретились... — гладя едва вздымающийся бок кота, прерывистым шепотом разговаривал Гектор. — Помнишь как тебе было холодно и ты все время просил есть, не веря, что еда не закончится?.. Гектор протянул коту немного паштета на кончиках пальцев. Ордер поднял голову и съел предложенное лакомство.       Управляющий дома выглядел так, словно только что выиграл в лотерею все сокровища мира.       — Ты теперь хочешь есть из моих рук? Тебе не нравится миска? — ласково улыбаясь, Медина попробовал повторить эксперимент с кормлением с руки, но, очевидно, это была одноразовая акция. Больше Ордер к еде не притронулся. И не открыл глаза.       Гектор лежал на полу, обвив руками подстилку кота и плакал несколько часов подряд, грея остывшую шерсть друга своим теплом. Он помнил огромные зеленые глаза, занимавшие чуть ли не всю мордочку Ордера в тот день, когда Гектор забрал его из переулка. Помнил как смешно кот каждый раз "выпучивал" усы, когда ему предлагали понюхать какой-то предмет. Помнил как Ордер всегда приветствовал его на лестнице и следовал за ним до самых экранов.       — Прости меня... Прости, пожалуйста... Если бы я только мог, Ордер... Я бы умер вместо тебя... Я оказался совсем не готов потерять тебя... Гектор боялся взглянуть на Ордера, чтобы не закричать от ужаса и боли, если вдруг кот будет выглядеть слишком мертвым. Он просто сжимал его шерсть в пальцах и плакал, так горько и отчаянно, что долгое время не слышал телефонный звонок.       — Медина слушает... Министерство Поздравлений?... Процедура Блаженного Сна?... Трубка выпадает из ладони. Гектор смотрит на неподвижный теперь комочек, в котором еще недавно билось сердце, невероятно огромное для такого зверька. Который всегда находил в себе силы поддержать его и быть рядом, когда Гектор в этом больше всего нуждался.       — Алло?...— Гектор наклонился к повисшей на проводе трубке. — Я должен что-нибудь подписать?...