Алые соцветия и семена одуванчика

Эмме двенадцать. Над головой осыпается яркими цветными кусочками небо, оседает легковесными осколками яркости на коже, путается в волосах. Земля под спиной, о которую она ударилась, упав, сначала кажется твердой - почти стальной. А затем сменяется мягкостью пуха. Эмма будто проваливается все глубже и глубже в эту перину, в чужие объятия, ждущие с той стороны. Мама ждет, мама смотрит ласково, от нее пахнет выпечкой и чистым постельным бельем, от нее пахнет тем непередаваемым ароматом - индивидуальным для каждого человека - который Эмма помнит столько же, сколько себя саму. Впрочем....что-то гаснет внутри, затухает и затихает. Воспоминания стираются, мозг получает все меньше кислорода из-за вытекающей из ран крови. Мозг отмирает - слой за слоем - начиная с самых дальних его уголков, где спрятана любовь к чудовищной и одновременно прекрасной женщине, что улыбалась вслед своим сбежавшим детям. Эмма хочет сказать, что не справилась. Эмма хочет расплакаться, хочет, что бы ее прижали знакомо к теплой груди, спрятали в объятиях. Эмма хочет рассказать обо всем случившемся, чтобы, как и в детстве, мама развеяла все страхи, отогнала чудовищ, починила сломанный, отчаянно рассыпающийся на осколки мир. Но вместо звуков изо рта выходят лишь всхлипы, да с тихим бульканьем вытекает кровь, поднимающаяся по горлу. Язык жжет желчью, скорее всего когти демона задели только пищевод, но все равно – это лишь отсрочка перед тем, как небо распадется на кусочки окончательно, навсегда померкнув для девочки, которая пыталась вырваться из страны детей коим не суждено вырасти. Страна «Нет-и-не-будет" Неверленд Так символично. Еще бы помнить о том, что это значит. "Слишком рано, Эмма. Я не могу тебя обнять пока" - слышится с сожалением из глубины той пропасти, куда девочка падает, покуда мир вокруг удаляется стремительно, как просвет колодца. Мама вздыхает, разглаживает ладонями свой кипенно-белоснежный идеально накрахмаленный передник и улыбается знакомо - улыбкой Рэя. Рэй.... ….кто такой Рэй? Она знает кто это? Почему это имя так важно? Оно крутится в голове, словно легчайшие семена одуванчика, подхваченные ветром, танцующие с солнечными зайчиками. Это имя и еще множество других. Но Эмма такая слабая - она не может даже кончиками пальцев ухватиться за него, лишь смотрит завороженно на сияющую круговерть. Так важно. Так недостижимо. "Слишком рано, Эмма" - этот голос не принадлежит маме - он низкий, мужской, чуть скрипучий, отдающийся вспышками огня где-то внутри, искрами бегущий вдоль позвоночника. Он жесткий и беспринципный, но при этом вкрадчивый и насмешливый. Завернутый в бархат, остро наточенный нож. Из-за маминого плеча появляется высокая тень - она движется так быстро....или это сама Эмма теперь не в состоянии уследить своим умирающим разумом за чужими движениям. Вот тень стоит вдалеке - а вот уже совсем рядом, застилает собой свет, и небо теперь оседает на чужие плечи сверкающим ореолом. "Слишком рано для ритуала гупны" - вблизи чужие слова еще острее - они будто прошивают девочку насквозь снова и снова - там, где все итак мокрое пополам с алым, там, где одежда уже пропиталась вытекающей из Эммы жизнью. Как в тот день, когда у нее пошла первая кровь, напугав до ужаса, пропитав чистое белое белье и юбочку. Вот только сейчас, мама не отведет в ванную со смехом, объясняя, что ее девочка просто выросла. Мама не сотрет эти алые пятна с одежды, не отстирает снова до белизны, не восстановит рушащийся мир парой простых движений любящих рук и ласковыми объяснениями, почему именно так, а никак не иначе. Эмма не может удержать всхлипа - тот вырывается с новой порцией крови, течет по щеками, собираясь колкими кристаллами в уголках рта. "Отойди от нее!" - новый голос, тоже знакомый, но он совсем слаб, он где-то за плечами тени, склонившейся к девочке. Он словно отгоняет маму и эту тень, что женщина спокойно подпустила к своему любимому дитя. Эмма не желает слышать этот голос. Она просто хочет, чтобы мама обняла ее скорее. Но той уже совсем не видно. Остаются только лишь безжалостные жесткие руки, подхватывающие ребенка так, будто она ничего не весит. На кистях всего по три пальца - длинных, с множеством суставов - отмечает отстраненно затухающее сознание. Эти руки легко перехватывают свою невесомую ношу, что, как те семена одуванчиков, скоро закружится с ветром, устремляясь вдаль. Ткань чужой одежды пахнет незнакомо и непривычно - металлом, порошком и много чем еще. Но она теплая, поэтому Эмма невольно утыкается в нее носом, поворачивая голову вбок из последних сил. "Для ритуала - рано" - голос словно говорит сам с собой, не требуя от девочки ответа. - "Однако вѝда нам поможет, правда, Эмма?" - легко удерживая хрупкую ношу на сгибе локтя, тень достает из-за отворота плаща тонкие длинные побеги напоминающие стрелы – так жѐсток стебель. Вокруг них двоих сейчас танцует сам воздух. Или это тень танцует на месте, не позволяя притронуться к себе? Танцует, не позволяя обладателю второго голоса приблизиться. Воздух закручивается потоком у нечеловеческих многосуставных пальцев, от него трепещут мягкие нежные листья на стебле. Новое движение - вновь чудовищно быстро. Острие растения, его гладкий косой срез входит в рану. Это уже даже не больно - все мучения остались далеко позади, их было столь много, что тело даже не может воспринимать больше. Сначала один стебель, а потом другой находят пристанище внутри девочки....чтобы потом там вдруг начало шевелиться что-то. Корни стремительно оплетают внутренние органы, прижимают разорванные сосуды, стягивая их края, жадно пронизывают все и вся, заставляя кровь не затекать в пищевод, но двигаться по прежнему руслу. Конечно. Как можно было не догадаться? Ведь вида - кровососущее растение, паразит который проживет тем больше, чем дольше сумеет сохранять остатки жизни в чужом теле. Его жертвы могут существовать очень долго - цветку много не надо. Белые соцветия наливаются алым, распускаются красивыми бутонами, выпуская на волю десятки крохотных тычинок и Эмма невольно улыбается, чувствуя - холод отступает, сменяясь теплом, источаемым тенью рядом. Медленно, кусочек за кусочком, осколки неба поднимаются обратно к линии горизонта, составляя знакомую картинку, будто самый прекрасный в мире пазл. Ярко-голубое с белым, по краям от темного силуэта. Тот же, проявляется от возвращающегося света, отпечатком реальности на старой фотобумаге. Три внимательных глаза, рот, усеянный острыми зубами, губы растянутые в широком оскале. А рядом с этим лицом другое - маленькая мордочка с одним единственным глазом. Любопытная, крохотная, очаровательная - ее обладатель спускается по ткани плотной черноты одежды, цепляясь ловко крохотными коготками, вспрыгивает девочке на грудь. У него крохотный, немного шершавый язычок, теплая мягкая шерстка. Он собирает кровь с детского личика, мурчит ласково, слизывая алые следы....заставляя второе лицо ухмыляться все шире и острей. Так знакомо. Это лицо - все, что осталось в рассыпавшейся вместе с небом памяти. "Л...льюис?" - соскальзывает, наконец, с губ тихий выдох вместо хрипа. "Верно" – звучит в ответ. Эмма улыбается неожиданно. Мозаика реальности пытается сложиться обратно из того что осталось, прикладывая кусочек к кусочку, и нежность, любовь, привязанность - идеально встают в пазы чужого образа, ведь никакого другого у Эммы больше нет. Трехпалая ладонь сжимает ее крохотную кисть, обхватывает осторожно-твердо, однако явно давая понять - не отпустит никуда. Тонкие пальчики - будто кукольные на фоне этой руки и, тем более, на фоне нечеловеческого лица, когда тот, кто был тенью, прижимает кисть Эммы к своей впалой жесткой щеке. "Станцуем позже снова, мое маленькое сокровище? Не на жизнь, а на смерть" - вкрадчиво звучит совсем близко. Изо рта полного острых треугольных зубов показывается кончик длинного темного языка, собирает остатки крови с лица девочки кошачьим движением. Эмма улыбается в ответ. Эмма кивает согласно. Эмма прижимает свою руку настолько плотно к чужой коже, насколько это возможно в ее состоянии. Эмма утыкается носом в твердое плечо затянутое множеством слоев ткани. Эмма засыпает счастливо, не понимая, что мир никогда больше не будет прежним.