Игра в четыре руки

... шелест их собственных желаний обрёл звучание музыки. Бачигалупи Паоло.

      Кроули вылил на сковородку последний половник блинной болтанки, тесто растеклось ровным тонким слоем, схватилось. Через полминуты Кроули подкинул блин, тот перевернулся в воздухе и спланировал на раскалённую поверхность «Тефаль». Кроули снова поставил сковородку на огонь, обернулся к Азирафаэлю:       — Надеюсь, ты оставил мне половину?       Ангел застыл с надкусанным куском горячего теста во рту, положил недоеденный блин на тарелочку:       — Прости, я не считал. Они как-то так хорошо пошли. Ты славно освоил рецепт.       — Да, террор девяносто третьего года не прошёл даром, согласен.       Кроули скептически посмотрел на изрядно уменьшившуюся горку посреди стола:       — Надо в следующий раз добавить больше соды и меньше сахара.       Не стал смотреть, как уголки пухлых губ капризно поползли вниз. Последнее время капризы Азирафаэля как-то сами собой принимались близко к сердцу. Кроули отвернулся к сковородке. Сконцентрировался. Блин золотился и аппетитно просвечивал. Готов.       Кроули переложил блин на общую тарелку, полил топлёным маслом. Горка произведений кулинарного искусства теперь была в его распоряжении. Азирафаэль интеллигентно вытирал рот салфеткой и смотрел на него ангельскими голубыми глазами — взгляд с лёгкой поволокой.       «Вот опять. Ну откуда он берёт эту чёртову поволоку? Где научился? Раньше такого не было? Не иначе как Адамовы происки!»       Так Кроули думал, пока складывал в себя французские блинчики. Но он немного ошибался. Адам тут был почти что и ни причём. Так, только усилил кое-что, кое-где подправил. Потому что хорошая французская кухня всегда приводила Азирафаэля в экзальтированный восторг. Сам того не зная, он всем в такие моменты напоминал Святую Терезу. Не только Кроули. Адам просто, как истинный художник, сделал этот восторг чуточку греховным.       Поэтому Кроули до вельзевулова зуда захотелось узнать, что ещё может заставить длинные ангельские ресницы так соблазнительно дрожать. Но чисто социальное общение на протяжении шестидесяти веков и титул наследственных врагов всё ещё не предполагали слишком смелых экспериментов, даже в Сохо.       Покончив с блинчиками, Кроули спросил:       — Отметим первую неделю после Армагеддона?       — Конечно!       — Компьютерные игры? Мне только что пришла с Амазона парочка шлемов «Sony Morpheus». Наши постарались!       В ответ Азирафаэль смущённо улыбнулся.       — Может быть, лучше «Блютнер»? Игра в четыре руки? Я раскопал черновую партитуру «Матушки Гусыни», там есть несколько тактов, которые не вошли в официальную версию…       — Только не это!       — Тебе нужна практика, ты не музицировал с Титаника!       — Нет!       — Давай, Энтони, — Азирафаэль начал потряхивать кистями, сжимать и разжимать пухлые пальцы.       — Сказал же, нет.       Кроули не мог признаться ангелу, что музицирование на него плохо действовало, размягчало что-то там, внутри и… И это не было происками Адама — в этом Кроули был уверен на все сто. Тут Кроули прервал поток рассуждений и с ужасом посмотрел вниз. Азирафаэль оставил свои руки в покое и занялся руками демона:       — Тебе нужно только чуть размять пальцы и…       — Хорошо, — Кроули резко отдёрнул ладони, не давая ангелу затянуть массаж до неприличия. Прикосновения ангела действовали на него ещё хуже музицирования. — Тащи свои чёртовы черновики.       Азирафаэль пошёл к дальней полке и замурлыкал что-то из Дэвида Арнольда. Музычка начиналась у него в горле, но заканчивалась почему-то в горле у Кроули. Кроули её тут же откашлянул.       Они уселись впритирку на чёрный кожаный табурет. Ангел торжественно выдвинул из подпространства свой коллекционный Блютнер. Открыл крышку:       — Ну, с богом!       Партитура точно была создана для них: вечная борьба добра и зла за первую октаву. Левая рука Азирафаэля мешала правой руке Кроули добраться до ля бемоль, гналась за нервными демоническими пальцами до самой преисподней басов, переходила в наступление по стёртым от времени клавишам.       Кроули тоже не отставал, расстраивал планы левой руки Азирафаэля, небрежно касался манжетой белой тонкой кожи запястий, повергал в краску, горячил чувства, подначивал, сбивал с ритма, заставляя ускоряться и сходить с проторенной, уравновешенной дороги классики.       Кроули чувствовал всей поверхностью бедра, как в процессе игры ангел всё чаще и чаще старается сместить его с центра табурета, прессует мягкими, как французская булочка, формами, оттирает от педалей и нот. Кроули сопротивлялся и подмечал, что переносит касания сносно, что бедро у Азирафаэля не такое уж и холодное, и очень даже уютное.       — У нас отлично получается, — промолчал Кроули, стараясь подсунуть мизинец под большой палец Азирафаэля, чтобы не сбиться с легато. — Адовы арпеджио нейтрализуют небесные трели.       Азирафаэль не говорил ничего, не думал, не был даже здесь. Он был полностью сейчас и в музыке. Его вздёрнутый носик тыкался то в партитуру, то в клавиши, клочки светлых волос умильно вздрагивали на особенно громких нотах. Когда мелодия требовала особой нежности, под глазами у ангела залегали две трогательные морщинки, а лицо принимало растроганное выражение.       Он так воодушевился, что даже в его запахе что-то изменилось. Он перестал пахнуть приторно, как карамелька. Появилась провокационная нотка цикория. Пока совсем еле заметная. Но Кроули, который нюхал карамель всю свою жизнь, сразу заметил изменения. Да что цикорий! Азирафаэль так разошёлся, что даже пару раз подскочил на месте, да так темпераментно, что Кроули просто не мог не подставить вместо табурета свою коленку. Ангел опустился на неё, словно так и было задумано великим Замыслом, посидел, поёрзал, сполз на табурет, словно ничего и не было.       «Твою же мать», — не сказал Кроули.       Ему от собственной «шалости» стало не по себе. Словно не он поставил ангела в неудобное положение, а ангел его. Стало адски душно, обтягивающая одежда, которую Кроули так любил, начала раздражать. И тут он понял, что расчувствовался. Опять!       К счастью, именно в этот момент партитура закончилась. Азирафаэль сложил полные губы в дудочку:       — Ну, как тебе? — его подбородок самодовольно выпятился, глаза победно полыхнули отсветом потерянного в веках меча.       — Чувс-с-ственно, — откровенно признался Кроули.       — Тогда после ужина сыграем ещё, — подмигнул Азирафаэль.       «Адовы силы, — смиренно не сказал Кроули. — Если мы сыграем эту хрень ещё раз, я за себя уже не поручусь!»