Осколок луны

      Осколок серой растущей луны сожрали облака. Тьма поглотила Лес с последним трепетанием огонька лампы. Зверь замер. От него бежали прочь два Хранителя, двое тех, кто держал фонарь. Лесник и заблудившийся юноша. Ещё не потерявший имя, не сменявший его на ярлык, что определит всю его жизнь.       Зверь сильнее запахнул накидку и ринулся в погоню.       Сердце Вирта бешено скакало, совсем как лягушка на балу. Он бежал и бежал в кромешной тьме, но всё равно отставал от Грега и Беатрис. Так ему казалось, потому что он не слышал ничего, кроме хруста снега и собственного хриплого дыхания. Холодно. Страшно холодно, тьма такая же, как в шкафу поместья, только ледяной ветер дует отовсюду, и мнимых врагов-коров тут не будет. Но Зверь мёртв, не так ли?       Вирт остановился. Шнурок на ботинке вновь развязался, и внутрь набился снег. Всего одна маленькая остановка, и он догонит брата с его нелепой лягушкой и сиалию. Немного передохнуть. Просто очень тёмная ночь, в которой нечего бояться.       Пальцы замёрзли, шнурки никак не поддавались, но глаза, кажется, начали привыкать к темноте. Затянув узел, Вирт поднял голову.       — Нет! — отшатнулся, сел в снег.       Глаза Зверя светились совсем близко, и только это и отличало его от окружающей тьмы.       — Тебя же…       — Ты думаешь, можно убить тьму, погасив свет? — мягко усмехнулся Зверь. — О нет, Безымянный Мальчик, теперь я везде. Я — вся зимняя тьма. Доберётся ли твоя подруга-сиалия до родных? Ножницы очень тяжёлые для птичьих лапок. А твой брат…       — Замолчи! — выкрикнул Вирт в темноту. — Я не буду жечь твой проклятый фонарь и рубить живые деревья!       Зверь отступил и засомневался, правильный ли выбор сделал. Возможно, окружённый тьмой, осознавший, что Зверь бессмертен, Лесник бы сдался отчаянию. Обмануть же этого парня было не так просто. Сказка про душу, заключённую в фонарь, больше не работала. И сам фонарь был уже не нужен. Такой тёплый и шумный человек. Это не старуха-мойра, что легко поверила во вред свежего воздуха, и не её сестрёнка, что по-прежнему ест черепах, как ей велели. Все чего-то хотят для себя: собирать урожай, слиться с домашним одиночеством, раскрашивать кукол или продавать ужасный чай. Все они так или иначе, но застряли здесь, и в конце концов вернутся в Лес. А этот пустой.       — Глупости. Эдельвудские деревья мертвы. В них нет души, а значит, пламя — это просто пламя. Ты перевернул фонарь, и Лес сильно пострадал. Разве я стал бы вредить собственному дому?       — Врёшь, — шипит Вирт, скорчившись на снегу. — Всё, что ты говоришь, неправда. Тогда шёл дождь, а Лесник рубил твой драгоценный лес по твоему же навету.       — Старые деревья должны быть срублены, чтобы выросли новые. Вы все сами выбираете, во что верить, но ты же умный, Безымянный Мальчик, ты рассудишь здраво. Сиалия всего лишь птичка, а твой брат — малыш. Лягушки зимой впадают в спячку. Они заблудятся, если я не выведу их из Леса.       — Но ты не можешь забрать их души, пока они не сдадутся! А теперь они не сдадутся, будут искать меня!       — Пока они ещё не знают, что ты потерялся. Они будут бегать по кругу, пока не упадут от усталости. Сиалия попытается улететь, но ни за что не отпустит ножницы, упадёт в снег. Лягушка остекленеет. А мальчик…       — Замолчи, — Вирт встаёт, пытается отряхнуть снег, но метель усиливается. — Ложь.       — Не заключить ли нам сделку? Условие совсем простое — коснись меня.       — И всё? — недоверчиво тянет Вирт, без страха глядя в светящиеся глаза.       — И всё. Твой брат и сиалия вернутся домой.       Вирт поёживается. Холод забирается от промокших ног вверх, руки не слушаются почти. Зверь лжёт. Это очередная его уловка. Всё не просто так, но слишком темно и слишком холодно. Грег… он должен вернуться домой. И Беатрис, к своей чудесной семье, что отогрела незнакомца. Может, из Леса дано выбраться не всем. Может, гладкость и твёрдость древесной коры не так уж и плохи. «Мальчик-Дерево» ничем не хуже, чем «Странник» или «Простак».       Вирт дышит на пальцы, стараясь их согреть, но тщетно. Чуть помешкав, протягивает руку туда, где светятся два ярких глаза. Рука натыкается на тёплую кожу.       Сара. Всё в том же костюме мима-Смерти — бледное лицо, угольные глаза. Свет ослепительный до благообразного благородства. Больница. Грег тут, и его нелепая лягушка в носках, которую он трясёт…       …звон колокольчика, гудок…       — Ты уже понял, да?       Луна освещает заснеженную поляну, ветер стих и больше не несёт снег. Напротив Вирта стоит… Вирт. Только в косматой мантии, а вместо колпака — ветвистые рога. Зверь ли это?       — Но это значит…       — Я и не говорил, что ты выберешься. Только твой брат и птица.       — Но ты…       — Так кто из нас Зверь? Только ты вёл брата, думая, что у тебя есть план, лгал ему. Злил Беатрис, вы теряли время. Упрямился и всё портил. Ты украл ножницы.       — Но ты же… зло?       — Если хочешь в это верить. Каждый видит лишь то, что хочет. Для Лесника я образ его грехов — он думал, что деревья живы, и что я виноват. А ты винишь себя. И видишь себя.       — Но… рога!       — А у тебя — красный колпак. Сегодня же Хэллоуин, верно? Пойдём, в лесу холодно.       Зверь разворачивается и идёт прочь. На снегу остаются отпечатки босых ног. Вирт, помешкав, идёт следом по блестящей тропе. Прочь и прочь.       Лес кажется светлым и крохотным, всё совсем рядом. Вот очертания замка четы Эндикоттов, вот таверна, а вот и мост Святого Леонарда, о котором говорил Фред. В прогалы видны то пшеничные поля, то огороды.       — А куда мы идём? — наконец, спрашивает Вирт.       — К Аделаиде, — просто отвечает Зверь.       — Но Аделаида же…       — Знаю, мертва. Но разве это повод называть её домик как-то по-другому?       Дверь не заперта, а в домике жуткий бардак — Беатрис, похоже, в поисках ножниц всё перерыла. Вирт осматривается, а Зверь безмятежно прыгает на кровать и болтает ногами. Его мантия распахивается, и Вирт отворачивается. Видит себя же. Такого же худого, и там… тоже не особенно внушительно. Сара бы смеялась, но теперь уже…       — Зверь… я могу тебя звать Зверем?       — Конечно, — тот качает рогатой головой. — Это моё имя, настоящее я не помню.       — Зверь, а Грег и Беатрис точно спаслись?       — Я сделал, что мог. Пришлось зажмурить один глаз, чтобы они решили, что я блуждающий огонь. Я вывел их к озеру. Далеко. За Лес.       — И ты это…       — Пока ты стоял столбом и всё шептал «Сара, Сара…» — Зверь улыбается.       Точно так же, как сам Вирт, когда тренировался перед зеркалом быть обаятельным. Неестественно-непривычно. Настоящему Вирту неприятно, он отворачивается и собирает поленья. Даже такой крохотный домик нужно хорошенько протопить, он и… Зверь совершенно замёрзли.       — Такое странное тело, — Зверь падает на плед, раскидывает руки, смотрит вверх. Мантия раскрылась, рога сбросили мягкие подушки на пол. — Чувствует холод, боль.       — Ага, а есть ещё голод, — бормочет Вирт, возясь с трутом и огнивом. — Жажда. Сонливость и любовь.       — Очередной твой стих?       Вирт чувствует, что краснеет. Лес слышал, слышал и Зверь. Почти так же неловко, как и та кассета. Пока огонь разгорается, хочется хоть чем-то заняться. Вирт стягивает промокшие ботинки, снимает мантию, колпак. Помешкав, стягивает и штаны, и рубашку, садится ближе к камину, но из щели под дверью дует. «Надо будет заделать…» — думает Вирт и тут же спохватывается. Он же не собирается здесь жить! Нужно разыскать Грега, Беатрис и проклятую «нашу» лягушку!       — Мне холодно, — жалуется Зверь, спрыгивает на пол и подсаживается к Вирту. — Тебе тоже? Могу поделиться мантией. Она из собачьей шерсти. Пахнет неприятно, но тёплая.       — Нет, постой! — пытается возразить Вирт, но на его плечи уже наброшена накидка. Да, тёплая. Теперь, когда Зверь с ним одного роста, она ему велика, хватит места обоим. Однако слишком тесно прижимается к нему Зверь, почти обжигает кожей. Вирт старается отвлечься, глядя в танцующее пламя. «И правда похоже на чью-то душу…»       Зверь вдруг обнимает его. Вирт не держит равновесие и падает, путается в складках мантии, кажется, что руки и ноги Зверя специально спутываются с его собственными, сплетаются…       — Замерзая, люди прижимались друг к другу, — невинно поясняет это Зверь.       — Ладно, хорошо, — смутившись, Вирт старается не обращать внимание на его поведение.       Он же как брат, которому страшно в грозу. Просто обнять его в ответ, утешить…       — …и когда теряли надежду — тоже. В Лесу много двойных деревьев. — тихо шепчет Зверь. — Что же выходит, любовь не спасает от отчаяния?       — Кхм, Зверь, — Вирт старается не смотреть в его сторону. — Мне странно это предлагать, но мы можем уйти отсюда вместе.       — Уйти? — удивляется Зверь. — Ах да, конечно. Найдём тёплую одежду и навестим твою сиалию. Её семья раньше жила на старой мельнице. Они вернутся туда.       — Если будет, к чему возвращаться, — бормочет Вирт, вспомнив, какой погром он там учинил.       Может, Зверь и прав? Он сам ничего не сделал. Только страх и самоуверенность самого Вирта привели к блужданиям и разрушениям. От смятых цветов до целого дома. Он чуть не разрушил жизни Грегу и Беатрис. И без тени сомнений взял в руки фонарь, теперь же…       — Зверь, но если ты здесь, то кто же тогда…       — В Лесу? Никого. Там так холодно, что я туда не вернусь. Может, у меня тоже была сделка. Но как только обо мне забудут, кто-то другой возьмёт фонарь, ведь так?       — Не я! — резко возражает Вирт.       — Да, не ты, — Зверь дышит совсем близко, и Вирт видит пламя уже сквозь рога. Как солнце сквозь ветки деревьев. — Иногда смола — это просто смола, я отдал фонарь, когда понял это.       — Просто отдал? — изумляется Вирт.       — Люди доверчивы. Например, ты веришь в то, что любишь Сару. Но ты уже понял, что любишь не её, а свои страдания от неразделённой любви. Ощутил ли ты счастье, когда грезил ей?       Вирт приоткрывает рот, чтобы возразить Зверю, но понимает, что он, обнимающий, прав. Только себя, образ других в себе…       Зверь прижимается губами к губам Вирта. Поцелуй одинаково неумел у обоих, и вкус один на двоих. Вирт обнимает Зверя в ответ, скользя пальцами по вымокшей спине — соврал, ему не холодно. Языки сплелись, глаза закрыты. Собственный запах. Одинаковые плечи, грудь, ключицы, руки… и так просто дотронуться до члена, сжать… как будто свой. Зверь глухо стонет и делает также — потная, горячая ладонь обхватывает член Вирта. Это постыдно и непристойно, но в фантазиях больше нет места Саре. Там только Зверь. Или сам Вирт? Он не знает, он просто двигает рукой, стонет в искусанные губы Зверя, охотно посасывает кончик его языка. Метель и холод, ледяная вода, тьма и промозглый ветер остались снаружи. Фонарь ждёт новых путников. Вирт извивается, как будто старается сбежать, но слишком скользко от пота и тесно в мантии, как в меховом гробу. И слишком глубоко дышит Зверь. Никто из них не остановится. Руки на членах сталкиваются, раз, другой. Наконец, они просто притирают два совершенно одинаковых члена друг к другу, сцепляют на них пальцы в замок. Вместе. В тёмной, влажной заперти. Под танец сполохов огня на стенах домика.       Кончают оба. Почти одновременно, и всё же Зверь чуть раньше. Стонет он тоже громче, так, что Вирт снова смущается, и ощущения от оргазма смазываются.       Зверь, расцепив объятья, облизывает пересохшие губы:       — Это тело хочет пить.       — А ещё ему нужно купаться, — причитает Вирт, выбираясь из-под мантии и оглядывая себя.       Кожа потная, тут и там прилипли собачьи волоски, а живот и грудь все в сперме. Озирается. Должно же быть в жилье старухи полотенце?       Обтеревшись, оборачивается и чуть не вскрикивает — на пороге вновь рогатый силуэт. Да, это Зверь, но его уже нечего бояться. Пошатываясь, он подходит к камину и ставит перед ним полное ведро.       — Вода в колодце почти замёрзла, пришлось положить в ведро камень, чтобы пробить лёд. Он ещё на дне.       Вирт заглядывает в ведро и не видит камня. Только собственное отражение. Взъерошенный и усталый Мальчик-Без-Имени. Зачерпнув пригоршню, пьёт ледяную воду.       — Я буду звать тебя Вирт, — неожиданно заявляет Зверь. — Это хорошее имя, его не забудешь.       — Ты хочешь сказать, что каждого после меня, кто выведет Зверя из Леса, будут звать Вирт?       — Или ты останешься единственным Виртом, — улыбается Зверь, на его губах блестят капли. — Если останешься.       — Уже темно и я никуда не пойду, — почти оправдывается Вирт и ложится на кровать. — Но и под одеяло не залезу. Не хочу лежать на бабкиных простынях.       — А на пледе можно? — тихо спрашивает Зверь, и на этот вопрос не дожидается ответа — Вирт уже спит.       Зверь достаёт камень из ведра, самый обычный серый камень, у которого нет твёрдой жизненной позиции и аргументов, и выносит его во двор. Кладёт там же, где взял, — у колодца. Смотрит на осколок луны и вдыхает холодный ночной воздух. Слишком хорошо. Так вот чем может обернуться единственная правда в жизни? Маленький мальчик с чайником на голове попрощался с птичкой и прыгнул в воду. Он не утонет, пусть и с камнем в кармане, пусть и видел Зверь это всего лишь одним глазом. Семья сиалий полетела навстречу непутёвой дочери и сестре. Они и впрямь, должно быть, долетели до мельницы, и синие перья так и сыплются на старые половицы. Остальной же мир спит и пока не знает, что с восходом солнца зло придётся искать не в Лесу, а в собственных душах. Но это уже не забота Зверя.       Он возвращается в дом, осторожно входит в двери, чтобы не зацепиться рогами. Засыпает огонь золой и ложится рядом с Виртом.       Проснувшись, Вирт чувствует щекотку. Зверь и не подумал снять мантию, и сейчас она похожа на надоедливого зверя. Отодвинувшись, Вирт щурится от яркого утреннего солнца. Ничего не приснилось. Только вот что делать? Тихо, чтобы не потревожить Зверя, одеться и сбежать? Он говорил про озеро в лесу, видимо, не то, где рыбачила рыба, но найти и его получится. Снова. Снова думать, что у тебя есть план. Из упрямства не сдаться. Только ради чего?       Вирт дотрагивается до рогов Зверя, гладит их, водит пальцем, чуть давит. Настоящие. Не костюм. Он так и не перестал врать, или дело в том, что здесь, в Неизведанном, ставшем вдруг понятным, время и не идёт? Тут всегда Хэллоуин.       Вирт садится, и в лицо ему попадает ослепительный луч света из окна. Кажется, что где-то далеко гудит и громыхает поезд, и только один маленький мальчик, потеряв нелепую шляпу-чайник, катится по склону в воду. Второй же, успевший его оттолкнуть, видит только два ярких огня.