Площадка.

«Тацухико — тот странный парень из третьего подъезда, вечно ходящий в своём белоснежном одеянии, да ещё и приукрашенном таким же париком, до жути любил слоняться по паркам. Природа, весенние листья, воздух, явно отличный от воздуха городского — всё это манило и притягивало к себе мальчика, заканчивающего девятый класс. К экзаменам он готовился там же: присев на разламывающуюся скамейку, пахнущую сырым деревом, положив на колени гору конспектов и бросив где-то неподалёку внушительных размеров рюкзак. Дождь, шедший в городе постоянно, давал о себе знать: даже когда ненадолго в сером небе появлялось весеннее солнце, с деревьев изредка капала раздражающая холодная вода, заставляющая Шибусаву вздрагивать каждый раз, когда она касалась его худощавых плеч. Чуть сгорбившись, он с усердием изучал какие-то нудные темы в тетради, иногда поднимая глаза на скопления зелёных деревьев. Дома ему не сиделось. Даже в апреле, когда большая часть учеников, к счастью или нет сдающих экзамены через какие-то несколько месяцев, не высовывали нос дальше своей комнаты, Тацухико возвращался домой после полной темноты, пустыми глазами смотря на мать и отвечая на привычные вопросы типа «Где так долго был?» и «Почему в одной кофте, +20 на дворе» частыми кивками и разговорами вроде «Мне некогда». Когда к этому ещё и добавлялось «Снова парик свой на голову надел, как представитель нетрадиционной ориентации», парень просто закрывал дверь в свою комнату и, вздыхая, принимался учить надоедливую биологию дома, открыв пошире окно и игнорируя выкрики матери, как всегда недовольной тем, что ненаглядный сынок её хочет заболеть, и что это вообще такое растёт. Он всегда был болезненным мальчиком, спокойным и грустным, то ли из-за строгой матери, то ли из-за других причин. С одноклассниками он не общался, говорил только тогда, когда учитель спрашивал очередную тему, которая ему была не нужна. Из всех школьных предметов ему нравилась только биология. С остальным не ладилось: желания не было, времени, ну или же просто-напросто он не понимал элементарной темы, а обьяснить было некому. Учителя часто забивали на свои обязанности и умели только кричать. Тацухико был ребёнком ранимым, но не глупым. Поэтому он искренне не понимал всех этих криков и очередных обещаний, что никто ничего не сдаст и останется на второй год, не попадёт в десятый класс и будет работать дворником. От такого мальчику часто становилось плохо, поэтому явление того, что он уходил с уроков, было нередким. Шибусава волновался, выслушивал упреки матери и продолжал гулять вдали от города. Природа давала ему сил. В начальной школе ему и вовсе невезло. Жестокие дети, неразумные учителя — да кто с этим не сталкивался? В старших классах он начал потихоньку приспосабливаться, и вот, в девятом, Шибусава каким-то непонятным образом нашёл себе компанию, в которой не видел себя лишним или оскорбленным. Он становился увереннее, но не перестал пребывать в плохом настроении практически каждый божий день, просто отвлекался на время.» Темноволосый мальчишка, накинувший на плечи кашемировое пальто, с улыбкой закрыл блокнот и взглянул на небо. Уже смеркалось. На горизонте показались ярко-красные полосы, медленно перетекающие в лиловый и даже темно-фиолетовый. В воздухе пахло летом. Площадка, озаренная лучами солнца, казалась в этот момент уютной, будто ограждённой от всех проблем, экзаменов и прочих огорчений. Только солнце, серые многоэтажки и светлая площадка, будто поляна посреди леса людской злобы и грязи. — Красивый закат, да, Тацухико? — он облокотился на спинку лавочки и, улыбаясь, будто котёнок, потянулся. Осаму Дазай. Так было написано на обложке его тетради, вываливающейся из коричневого портфеля. — Опять тетрадь порвёшь, Дазай... — Шибусава, вздохнув, снова засунул несчастную на своё место, — а классуха уже давно твердит, чтобы ты не относился к ним, как «к какой-то ненужной вещи». — Сама она так называемая «ненужная вещь», — раздалось где-то наверху. Тацухико медленно и, будто без интереса, поднял голову на звук. На лестнице, предназначенной для детей, сидел ещё один человек, назвавшийся другом Дазая. Последний часто в шутку называл его Содой. Настоящего имени Шибусава не знал. А зачем? Он хотел узнать побольше об этом загадочном человеке. Часто Сода просто сидел, внимая разговорам и задумчиво смотря на заходящее оранжевое солнце. Серьёзность придавала ему какой-то таинственности и отстранённости от остальных. Он учился в их же школе, но старше на год или два. Видно, по рассказам его любили учителя, но отличником он не был. Этакая несправедливость. — Ну и зачем вы затащили меня в эту дыру? Моя мама уже час названивает мне, а вы отказываетесь даже назвать район! Ещё один одноклассник Тацухико, староста класса и вечный зануда. Сначала Шибусава сам задавал себе этот вопрос: зачем брать того, кто будет портить все веселье, которого в его жизни и так было мало. Но потом удивился, с каким азартом он мог выпить три бутылки блейзера на спор. — Да скажите вы как до дома добраться Сакагучи! — заступился вдруг сидящий на детской лесенке. Всегда старался всем помочь и сделать мир чуточку справедливее. Это было его девизом. — Зачем? Такой красивый закат пропускать грешно! — Нам в одну сторону, успокойся ты наконец. — послышался низкий голос со стороны турников. Ещё один знакомый Тацухико, Фёдор, сначала тоже не хотел идти с ними, а потом за компанию поплёлся в сторону спального района. И плевать, что не его. Так и сидели: Сакуноске на лестнице, болтая ногами, Фёдор, повиснув на турнике, неподходящем ему по росту, Осаму, на лавочке рядом с Тацухико, и Сакагучи, проклиная несчастного Дазая, вечно впутывающего его в неприятные ситуации. Темнело. Изредка слышались голоса со стороны дома, звуки открывающейся бутылки и визги Осаму. Он сразу стал интересным для Шибусавы: часто шутил, беся учителей, но скрывал истинного себя за маской недалекого дурачка. С ним можно было и отвлечься, и поговорить на серьёзные темы, и обсудить план мести химичке, снова занижающей оценку Тацухико. Дазай никогда не относился к жизни с какой-то серьёзностью, она просто была для него неинтересной. Кто-то ненавидел его, считая несерьезным, кто-то жалел, называя будущим самоубийцей, а кто-то, как Шибусава, хотел узнать о нем побольше и видел что-то отличное, чем развлечение и способ отвлечь учителя на уроке. Дазай знал всё, начиная от школьной программы и заканчивая такими жизненными ситуациями, как успешно свалить из дома, когда мать заперла дверь или позвала очередных дальних родственничков в гости, прямо перед экзаменами или иными важными событиями. Только в школе дела представали плохо. «Мальчик смышленый у вас, — повторяли учителя, — но учиться вообще не хочет! Один раз вылил ведро грязной воды из окна на голову проходящему директору! А однажды даже подталкивал бедного Анго на совершение двойного самоубийства! Вы считаете это нормальным?» На такое его родители просто пожимали плечами и продолжали заниматься своими делами. Они больше были озабочены младшими детьми, а не старшим Дазаем. Так, забыв о его существовании, родители только смеялись над проделками своего отпрыска и уверяли, что их мальчик ничего плохого другим не сделает, а директор остался жив и сейчас в полном здравии названивает им буквально каждый вечер. Компании Осаму родители других учеников не боялись, просто улыбались и говорили, что класс без таких учеников — не класс. Таким образом, учителя делились на тех, кто обвинял Дазая во всех смертных грехах, и тех, кто был рад его компании. Никто не выгонял его, хоть и понимал, что на учебу он забил ещё в пятом классе. Всё равно он оставался хитрейшим и изворотливейшим учеником среди параллели. И это в нем привлекало многих. Но мало кто знал, что действительно скрывалось за глупеньким мальчиком. Вечная печаль, отсутствие смысла жизни и желание поскорее умереть, а до этого величайшего момента хорошенько развлечься. Такими маневрами он отвлекал от себя настоящего окружение и избегал очередного похода к психиатру. А если учесть была неизбежна, он придумывал новую выходку, тем самым веселя одноклассников и раздражая строгую классуху. Тацухико отчасти хотел быть похожим на него, тоже как-то отвлечь себя от грустных мыслей. Но это ему мало удавалось. Когда его «нескончаемая депрессия» наконец находила конец, он будто расцветал. И мир вокруг него вдруг становился красочным и полным смысла. Он желал того же и Дазаю, но как переубедить подростка, в своём возрасте уже целиком и полностью разочаровавшегося в этой жизни? Никак. И смысла не имело. Солнце медленно заходило за горизонт, оставляя за собой огненный след, будто кто-то зажег множество костров там, за горизонтом. — Далеко вам идти? — явно волнуясь, спросил Ода. Наверное, из-за частого волнения за здоровье своих знакомых, он казался намного старше их. Волновался, а занудой, в отличии от Анго, не был. Хотя и последнего называть так грубо было бы неверным. Просто сильнее всех заботился об учебе и предпочитал сидеть дома, зубря очередной параграф, а не обивать ноги вместе с компанией «двоечников, только гуляющих целыми днями». — Я же сказал, чтобы вы сказали, где мы на... — Спасибо, — улыбнулся Осаму, будто специально издеваясь над Сакагучи, и с вызовом смотря на его красное от злости лицо, — мы живём в соседнем дворе. — Ну и мне тут недалеко... — задумался Шибусава, — найду дорогу. Да и у матери опять гости, она и не заметит, что я пришёл. Тацухико жил ближе всех к школе, несмотря на это, часто просыпая будильник. Анго обитал где-то за городом, Фёдор приходился соседом Дазаю, а Ода... он совсем не знал таинственного незнакомца, который явно был намного старше самого Шибусавы, либо казался таким. Постойте, он же учится в их школе, а это значит, что разница у них максимум два года. Каких-то два года... Ода. Серьёзный, честный и ценящий жизнь. Он неплохо учился, пользовался популярностью среди учителей, верещащих везде и всюду, что Сакуноске — самый «путевый» ученик, которому можно доверить любую работу. А Дазай и Тацу могли доверить ему свою любую тайну. Он всегда понимал людей и старался помочь. Ода ненавидел разговоры о войнах и всяческой людской несправедливости: это вмиг делало его слегка загорелое лицо несчастным. Всегда был за справедливые решения, поэтому мир его огорчал. Этим он и был схож с остальными участниками компании. Их всех объединяло недовольство миром: явное или скрытое. — Эй, Одасаку, — улыбаясь, начинал Дазай, — а расскажи, что вы с Сакагучи тогда делали в учительской? — Вообще-то это не положено знать тебе. И вообще, зачем тебе такая информация, если тебе не доверяли такую серьёзную ра... — попытался вмешаться последний, но был успешно прерван Сакуноске: — Я помогал донести карты в новый кабинет географии. А он пошёл со мной. Дазай делает глоток и переводит взгляд на Тацухико: — Видишь, какие серьёзные товарищи. Мы точно будем здесь лишними. Пойдём! С такими словами он легко спрыгнул с ярко-зеленой, как полагается в типичных русских дворах, лавочки и уверенно зашагал в сторону дороги, затем обернувшись, будто проверяя реакцию остальных. Фёдор, забыто, продолжал тихо висеть на детском турнике, устало смотря на Оду, сам Ода непонимающе ждал очередной выходки Дазая, Тацухико захихикал, прикрыв лицо рукавом белой рубашки, и только сейчас послышался пронизывающий до костей визг: — Да скажите мне, как добраться до дома! От неожиданности Шибусава вскочил с лавочки, Ода дернулся, а Дазай засмеялся. Фёдор продолжал висеть. — Да что это такое? Хватит друзей своих водить в наш двор! Это вам не развлечение! Ещё один душераздирающий вопль. На этот раз старой соседки с четвёртого этажа. На него отреагировал лишь Сакуноске, сидящий выше всех. Он медленно задрал голову, осуждающе посмотрел на старушку, пребывающую вне себя от ярости, и тихо произнёс, томно вздохнув: — Давайте проводим Сакагучи... Стемнело.