Wormblaster

Я кричала, чтобы меня спасли. Потом просто кричала. Плакала. Скулила. Ругалась, молилась и проклинала. Умоляла кого угодно — что угодно — о помощи. Вопила, чтобы заглушить шепот, и чтобы привлечь внимание. — Ох, вот же невезение, как же ты умудрилась так застрять, Тейлор? Я бы тебе помогла, но не хочется запачкать руки. Не переживай, скоро начнутся занятия, может кто-то заметит твое отсутствие? — едва слышимо произносит кто-то рядом, – Хотя нет. Не думаю. Всем здесь плевать на такого отброса, как ты. Я не могу разобрать, кто говорит. Эмма? Кто-то другой? Грохот ударов сердца мешает сосредоточиться, сбивает с мыслей. Голова кружится от омерзительного зловония. Как же так? Как это могло случиться? Все было настолько дерьмово, что казалось каким-то совершенно нереальным. Казалось, что я вот-вот проснусь от этого кошмара, но только глубже увязала в нём. — Наверное это судьба. Тебе самое место среди мусора и помоев, — поддакивает кто-то. Сколько они не лезли ко мне? Я поддалась мыслям, что жалобы администрации всё-таки помогли, или им просто надоело. Или они нашли кого-то другого. Плевать кого, лишь бы уже отстали от меня. Кто-то ещё что-то говорит, но его заглушает волна гогота и смешков. Сборище ублюдков. Я слишком расслабилась. Они не забыли про меня. Они готовились к этому, выворачивающему на изнанку пиздецу. Руки бессильно елозят по внутренней поверхности школьного шкафчика, словно я могу наткнуться здесь на что-нибудь кроме отвратительной массы, состоящей из использованных тампонов, туалетной бумаги, копошащихся насекомых и моей блевотины. Никто не решался помочь. Не открыл эту чёртову дверь. Не позвал преподавателей, в конце концов. Не нашлось никого, кто решился бы выступить против них. Меня окружали ублюдки, наслаждающиеся представлением и трусы, боящиеся перевести их внимание на себя и занять мое место. — Ты пустое место. Ничтожная, слабая, не заслуживающая ни капли жалости и сочувствия. И так будет всегда, Тейлор. — я понимаю, что это просто слова. Очевидная попытка уязвить. Но, почему-то, эти слова задевают что-то внутри меня. Почему я? Почему этот пиздец должен происходить именно со мной?! Глаза жжет от невыносимой вони. Я пытаюсь проморгаться, но все расплывается от не прекращающиеся слез. Это не первое издевательство. Не первый раз, когда они делают из меня посмешище. Не первый раз, когда я жалуюсь учителям и администрации, а им все сходит с рук. Сколько уже это продолжается? Почему они никак не оставят меня в покое?! Казалось этот цикл никогда не прервется. Я перетерплю очередной пиздец. Напишу очередную бесполезную жалобу. Они опять придумают очередной способ втоптать меня в грязь. И снова, как раньше, им все будет сходить с рук. Будто на меня и в самом деле всем плевать. Гремит звонок на занятия. Я закрываю уши, чтобы перестать слышать этот звон, эхом отражающийся от стенок шкафчика, но он едва ли стихает. Сквозь шум удаляющейся толпы пробивается новый, полный яда, голос. — Все расходятся. Мне тебя даже немного жаль. Похоже, даже сдохни ты тут, никому не будет до этого дела. Такова участь таких как ты и тебе этого не изменить. Нет! Они не могут оставить меня здесь! — Нет! Спасите меня! — вырывается наружу мой крик, — Помогите! Кто-нибудь! Пожалуйста! Позовите кого-нибудь на помощь! Искаженное эхо возвращается ко мне оглушительным шепотом, составленным из звуков моего собственного голоса: — Помощи нет... — Никого нет... — Никого... Я звала на помощь. Я кричала. Кричала до тех пор, пока не сорвала голос. Все ушли. Никого не осталось. Школа казалась совершенно пустой. Я слышала лишь грохот сердца и свои еле сдерживаемые всхлипы. Хотелось бы мне, что бы я нашла тогда какую-то скрытую решимость, которая помогла мне выдержать все. Провела время, раздумывая о том, как выбраться из этого ящика и отомстить. Смогла возобладать над собой, зная, что меня найдут, когда занятия закончатся. Конечно, ничего из этого не произошло. С каждым мгновением все становилось лишь хуже. Окружающий меня мрак становился все непроглядней, а мои мысли – все беспорядочнее. Я злилась. На них. На школу. На взрослых. На себя. На свою слабость и нерешительность. Держать себя в руках становилось все тяжелее. Стоять согнутой в три погибели было больно. Руки затекали. Ноги дрожали от напряжения. Я пыталась сдвинуться, стать как-то удобнее, но лишь переполошила копошащихся в мусоре насекомых. Их крошечные тельца заползали под одежду, заставляя вздрагивать от омерзения. Стенки шкафчика давили на меня все сильнее. Воздуха не хватало. Накатывала тошнота. Дышать было все тяжелее. В голове возникла мысль. Я умру здесь. Задохнусь от этого удушающего запаха. Занесу в многочисленные царапины какую-то неизлечимую болячку или получу заражение крови. Что если какое-то насекомое… Нет. Нетнетнетнет. Этого не будет. Не так. Только не так. Я уперлась руками в дверку и начала давить, вжимая себя спиной вглубь шкафчика. Давить со всей силы. Словно моих сил могло бы хватить, чтобы вырваться. Грохот ударов сердца нарастал в моей голове. Я хотела быть где угодно, кроме этого места. Я рвалась наружу. Мой разум пытался вырваться, дотянуться до чего-нибудь. На мгновение я замерла. Мне показалось, что в этой поглощающей меня тьме я увидела что-то. Что-то невероятно важное. С очередным ударом сердца я перестала чувствовать сопротивления под руками. Я падала, заваливалась спиной назад. В усеянную мириадами звезд темноту. *** Мне казалось я тону. Я открывала рот, пытаясь сделать вдох, но что-то сдавило мои легкие, не позволяя им сдвинуться и на миллиметр. Глаза жгло. Все смешалось в размытом видении красного и золотого света. Я зажмурилась, но стало только хуже. Голова раскалывалась от боли. Вид, неясное воспоминание, чего-то ужасного, царапало черепную коробку изнутри, заставляя трястись от нечеловеческого ужаса. Стоило открыть глаза, и головная боль притихла, ушла куда-то на второй план. Слух постепенно возвращался, позволяя услышать тревожный звон школьного колокола. Или чего-то на него похожего. С трудом я сделала вдох и затхлый, пыльный воздух наполнил мои легкие. Я закашлялась и зашипела от боли в спине. Я уловила едкий запах дыма. Пожар? Что-то случилось пока я была в шкафчике? На школу кто-то напал? Инстинкты кричали, подгоняя подняться, убраться от неизвестной опасности, но я продолжала лежать на холодном полу и боялась шевельнуться. Глаза слезились, но постепенно зрение приходило в норму. Взгляд метался по окружению, отмечая незнакомую обстановку. На мне не было очков, все расплывалось. Того, что я различала в сполохах красного света было достаточно, только чтобы понять, что я сейчас хер знает где, но не в школе. Все было окрашено в красные тона светом мигающих на каменном потолке сигнальных ламп и всполохами пламени, объявшего раскаленную золотую конструкцию, похожую на огромный часовой механизм, или что-то в этом роде? Пламя странно задрожало и я инстинктивно зажмурилась. Мир снова наполнили неясные жуткие картины, но их тут же выжгло красный яркой вспышкой, что пробилась сквозь сомкнутые веки. Прогремел взрыв. Уши заложило. Меня обдало горячим воздухом и пылью. Когда я открыла глаза, погнутые детали странного устройства были повсюду, застряв в покрытом паркетом полу, потолку и повалив некоторую мебель. Старые даже на вид книги, свитки и карты, разбросанные повсюду, неохотно тлели наполняя воздух запахом жженой кожи. Я не понимала что происходит. Как я здесь оказалась? Что за херня происходит? Дышать было тяжело. Все тело болело, отказывалось слушаться меня. Лишь опираясь об ограждение, к которому я подползла, я смогла подняться на дрожащие ноги. Нужно было убираться отсюда. Если не огонь, то дым прикончит меня, рано или поздно. Взрыв и жуткий звон, наверняка привлекли внимание, но оставаться здесь и ждать спасения слишком опасно. Взгляд скользнул за ограждение, и я увидела лишь клубящуюся темной бездну. По спине пробежал холодок. Пальцы крепче сжались на холодном металле. Я осмотрелась, пытаясь увидеть выход, попутно отмечая детали этого места. Книги. Много книг. Больше чем я когда-либо видела за свою жизнь. Даже если собрать все книги из школьной и городской библиотеки, не набралось бы столько. Древняя, но хорошо сохранившаяся либо же отреставрированная, массивная мебель. Странные измерительные инструменты, писчие перья и чернильницы. Множество подсвечников, с практически до конца расплавившимися свечами. Музей или нечто подобное? Но, где охрана? Размышления отвлекали от боли в ногах и спине. Нехорошие мысли сновали в голове, пока я двигалась вдоль ограждения. О том как я здесь оказалась рассуждать было бесполезно. Хотелось бы надеяться, что я сейчас лежу в отключке в госпитале и мне все это лишь снится. Или что я попала в какое-то дурацкое телешоу. Но кто я такая, чтобы ради меня так заморачиваться? Вероятно, все гораздо проще. И куда дерьмовее. Если в мире происходит какая-то необъяснимая херня в этом всегда замешаны кейпы. Некоторые из них обладали способностями шлющими к чертям логику вместе с физикой. Не думаю, что кто-то из них бы вмешался в происходящее со мной в Уинслоу, не того калибра я птица. Вот только, что бы кто ни говорил, есть как минимум один человек кому моя судьба не безразлична. Я сама. Я хотела выбраться из клятого шкафчика. Жаждала оказаться где угодно, но не там. Я оказалась. Бойтесь своих желаний. Никто не знает точно, как люди получают сверхъестественные силы. Однако если для этого нужно, чтобы твоей жизни случилось что-то похожее на то, что произошло со мной… То наш мир еще дерьмовее чем я думала. Заключения к которым подводили меня мои мысли не радовали. В Броктон Бей нет места даже отдаленно похожего на это. Я могу быть где угодно. В том числе и в одном из городов-призраков, пострадавших от буйства Левиафана или Бегемота. Это бы объяснило не особо спешащую сюда охрану. Если это так, то я еще в более глубокой заднице, чем кажется. Звон может мучить мои барабанные перепонки, пока резервное питание не выйдет из строя, но никто так и не придёт. Или прейдёт кто-то более опасный, чем следующий за мной пожар. Если у меня действительно есть сила, что переместила меня сюда, ей лучше поторопиться с возвращением меня обратно. Уж лучше вернуться в тот долбанный шкафчик, чем застрять в затопленном или отравленном радиацией городе. Чем больше я видела, тем больше утверждалась в мыслях, что люди покидая это место спешили, бросая свою работу и не беспокоясь об изучаемых экспонатах. Даже на вид ценные вещи были разбросаны повсюду, словно хлам. Потоки чернил из перекинутых чернильниц высохли темными пятнами на рукописях. Текст на страницах открытых книг был не различим из-за покрывающего их слоя пыли. Жаль если это все сгинет в пламени, но пытаться спасти хоть что-то, у меня не было времени. Самой бы не сдохнуть. Наконец я увидела винтовую лестницу ведущую куда-то наверх, а немного в стороне от нее очертания двустворчатых ворот в стене. Я уже немного оклемалась и немного прихрамывая смогла перейти по центру платформы, обойдя стороной дыру в полу, что осталась на месте взрыва. Когда я добралась до ворот то не смогла сдержать вздох разочарования. Кто-то очень сильно не хотел чтобы кто-нибудь их открывал. Большие двери все были увешаны цепями, крест-накрест приваренными к створкам и раме. На воротах были наклеены какие-то пожелтевшие от времени бумаги, но я не могла разобрать что там написано. Язык не выглядел знакомым мне, напоминая какие-то каракули. Оставался один путь – наверх. Винтовая лестница была крутой и неудобной. Мне пришлось совершить несколько передышек, прежде чем я смогла добраться наверх. Я бросила быстрый взгляд назад и увидела, то чего так боялась. Пламя медленно, но верно пожирало нижний этаж. Света, что пробивался через небольшие витражи, расположенные почти у самого потолка, едва хватило чтобы я смогла разглядеть очертания интерьера. Какой-то вестибюль или приемная? Странно, но наверху не горело сигнальных ламп, а звон доносящийся снизу был едва слышим. Зато я смогла расслышать что-то другое. Грохот металла, звон цепей, людские голоса. Они пробивались сквозь ворота, куда более массивные чем те, что были внизу. К ним тянулась красная ковровая дорожка, пересекающая весь богато украшенный зал с массивным кабинетным столом. Прихрамывая я спешила к ним, зовя на помощь. Шум доносящийся из-за дверей стал громче. Я не могла разобрать слов. Кто-то что-то выкрикивал и ругался. Затем, на мгновение, все стихло. Грохот и скрип металла эхом раздается по помещению. На поверхности дверей образовывается огромная вмятина, сквозь образовавшиеся щели пробивается свет. Что мне делать? Там люди? Тишина. Меня спасут? Удар. Металлические ворота просто сминает внутрь от невероятной силы, выворачивая из дверных петель. Они заваливаются внутрь, открывая вид на высокого человека, закованного в темные доспехи. Местный кейп? За его спиной стоят и перешептываются множество людей в робах из грубой ткани. Странно. Да где же я черт… Взгляд синих глаз, осматривает помещение, сквозь прорези в шлеме, сосредотачиваясь на мне. …возьми. Последнее, что я помню, смазывающейся от скорости темный силуэт. Хруст. Жуткая боль в груди. Темнота. *** Мокрые волосы липнут к коже. Зубы стучат от пробирающего до самых костей холода. Поток мутной ледяной воды едва не смывает меня с деревянного стула. Ржавая цепь впивается в запястья, вжимается в живот, но удерживает меня на месте. Чья-то рука хватает волосы на затылке и оттягивает назад, заставляя меня смотреть на человека стоящего передо мной. — Den échete kourasteí na eíste siopiloí akóma? — Снова эта белиберда. Хрипящий голос приглушен черной маской в виде птичьего клюва. Кожаная перчатка со скрипом смыкается на рукояти заправленного за пояс хлыста. Мое молчание его бесит. Разбитая губа напоминает, что мои ответы бесят этого сукиного сына еще сильнее. Где бы я не оказалась, похоже среди местных нет никого англоговорящего. Взгляд бегает по помещению пытаясь уловить, хоть что-то что поможет мне выбраться из этого дерьма. Массивный стол, с кучей папок и бумаг, шкафы, иконы и алые стяги с незнакомым символом. Тот же символ выделяется на кроваво-красной нарукавной повязке человека одетого в черную одежду, напоминающую германскую военную форму времен второй мировой, — írthe i óra na stamatísete aftó to paichnídi. Den vlépo kamía katanóisi sta mátia tis. Arwen, párte tin sto Niles. Мир скрывается за полотном пыльного серого мешка, надетого мне на голову. Я чувствую как веревки ослабляются, но прежде чем успеваю что-либо сделать, на запястьях оказываются железные оковы. Схватив меня за ворот толстовки меня подрывают со стула и куда-то толкают. Прежде чем за мной захлопывается дверь, я успеваю расслышать наполненный раздражением голос, — Díno ádeia gia ti chrísi tou exolkéa mnímis. Сквозь грубую ткань не видно ни черта. Зато прекрасно слышно. Шарканье обуви о каменный пол. Треск пламени, развешанных на стенах коридора факелов. Гневные крики и плач множества людей. Это тюрьма. Пыточная. Изолятор. Нечто подобное. Почему я здесь? Меня приняли за преступника? Так я выгляжу в их глазах? Взялась неизвестно откуда, устроила пожар в месте вероятно довольно важном для местных. Попыталась скрыться, но оказалась задержана местным кейпом. Я должна как-то донести до них, что я не виновата. Что я сама не знаю как здесь оказалась. Но как? Вероятно, меня бросят в камеру до выяснения всех обстоятельств. Главное продержаться до тех пор, пока они не привлекут кого-то, кто понимает английский. Не может быть такого, что здесь нет никого, кто хоть немного знает его! Не знаю сколько времени мы шли. Все эти повороты, подъёмы и спуски сбивали, путали, мешали запомнить путь. Мы остановились. Скрип петель открываемой двери. Толчок в спину. Стоит пройти несколько шагов вперед, меня рывком разворачивают и силой усаживают куда-то. Сквозь промокшую одежду твердый металл кажется ледяным. — Что происходит? — крик вырывается из моего рта помимо воли. Я пытаюсь встать, вырваться, но несколько человек хватают меня, до боли сжав руки их прижимают к обитым кожей подлокотникам. Со щелчком на них смыкаются кандалы. Ноги фиксируются зажимами. Кто-то срывает мешок с меня, открывая вид на помещение заполнение стеллажами со странными, жутко выглядящими инструментами. Я прикована к покрытому ржавчиной железному креслу. Передо мной находятся несколько молодых парней в светлых мешковатых одеждах и пожилой бородатый мужчина в черной робе, похожий на ожившего мертвеца. Морщинистое лицо с мясистым носом обтягивает череп, острые скулы выделяют впалые щеки. Глубоко посаженные серые глаза с темными кругами с усталостью глядят на меня. — Akouse, — его шепот, словно царапает череп изнутри. Блять. Кейп-мастер. Только этого не хватало. Что я могу… — Ypákousé, — голос сбивает с мыслей. Пытается достучаться до чего-то внутри меня. Взгляд старика ужесточается, он касается пальцами увешанными множеством колец своего виска, — Miló! Голова раскалывается от боли. Жуткое желание рассказать, поделиться всем сокровенным овладевает мной. Помимо воли мои уста произносят слова. Непрекращающийся поток слов. Абсолютно непонятных старику слов. Miláme aftokratoriká! — со злостью произносит он. Я замолкаю. На его лице появляется удивление, а спустя мгновение осознание чего-то, — Krow. Bástardos. Apofásise na me paíxei éna kólpo! Prótoi ágrioi, kai tóra Trello. Старик, не спеша приблизился к утопленной в стене дверце и достал из сейфа металлический обруч, и обитую металлом шкатулку. Какое-то время провозившись он повернулся ко мне, открывая вид на жуткое нечто, напоминающее колесо с вывернутыми на изнанку спицами, по периметру которого располагались направленные внутрь винты со стеклянными резервуарами вместо шляпок. Какая-то жуткая хрень для пыток? Что это за хрень? Что он собирается с этим делать? Во рту пересохло. — Не подходи! Нет. Умоляю, — старик приближался ко мне, что-то регулируя в жуткой штуке. Я кричу, пытаюсь вырваться из кресла, но всё что приносят мои усилия, лишь больше боли. Глаза наполняют слезы, — Не надо! Прошу. — Kratíste ti sti thési tis, — нахмурился старик, мужчины в робах схватили меня за плечи и вдавили меня в кресло. Я кричала. Материлась. Визжала. Им было плевать. Его помощники держали меня, пока старик крепил мне на голову это орудие пыток. Вновь он приложил руку к виску, второй держа меня за подбородок, не позволяя отвернуться. Наши взгляды пересеклись. Винты пришли в движение. Иглы прокололи кожу. Перед глазами все расплывалось, скручивалось и вращалось в тошнотворном хаосе. Я теряла себя в ошеломляющем калейдоскопе из бесчисленных видений, мыслей и понятий, чувств и ощущений, звуков, шумов и голосов. Этот поток затягивал меня все глубже и глубже. С каждым мгновением мне было все труднее осознавать себя самой собой. Казалось еще немного и эта пучина поглотит меня, как словно чья-то костлявая рука сжалась у меня на шее, удерживая меня на месте. Против моей воли взгляд начал искать что-то среди окружающего меня ада, пока не зацепился за последнее, что я помнила перед тем как иглы вошли в мою плоть. Взгляд черных как смоль глаз старика. Я кричу. Иглы движутся в обратном направлении. Капли крови впитывается в раны. Проколотая плоть стягивается обратно. Старик спиной назад двигается к сейфу и кладет инструмент обратно. Я сопротивляюсь, но меня освобождают из оков… Медленно, но с каждым мгновением все быстрее происходящее со мной словно прокручивается назад. Мысли проносятся в моей в голове задом на перед. Коридор. Пытка водой. Тьма камеры. Удар рыцаря. Пожар. Золотой механизм. Шкафчик. Школа. На мгновение чужое внимание замирает на происходящем. Всматривается, выискивает что-то. Я ощущаю приглушенное удивление. Неверие. Интерес. Воспоминания с новой интенсивностью проносятся перед глазами. Улицы Броктон Бей. Люди в странной одежде. Как у этой korítsi. Высокие каменные дома. Асфальтированные, широкие и ровные drómous. Странные самоходные повозки. Механизмы. Машины. Дом. Высокий худощавый ántras с лицом покрытым небольшой щетиной. Отец. Комната, с постером Александрии. Кейпы. Ti eínai aftó? Паралюди. Люди со сверхспособностями. Герои. Злодеи. Боги во плоти. Неясное чувство гнева овладевает мной. Картины прошлого все быстрее проносятся передо мной. Я словно по-новому гляжу на все. Увиденное по телевидению, в интернете или прочитанное в книгах обретает новый смысл. Целые страны населенные миллиардами людей. Мегаполисы чьи небоскрёбы теряются в облаках. Огромные железные корабли, самолеты, поезда, миллионы автомобилей и бесконечная паутина дорог, что связывают все это воедино. Такой потенциал. Столько возможностей. И все это катится в бездну. Горечь, чужая и моя собственная возникает при этих мыслях. Интерес смещается, двигается от одной знакомой с самого детства вещи к другой. Они оцениваются с иной точки зрения, приобретают новые значения, обретают новые названия произносимые хриплым голосом. Чужое присутствие ощущается глубже. Сильнее. Все труднее отделить свои мысли, свою точку зрения, от чужих. Я словно заново переживаю всю свою жизнь, смотря на нее чужими глазами. Словно… Eímai géros kai o géros eínai egó. Среди eikón моего прошлого и настоящего то и дело возникали другие, куда более мрачные и жестокие. Незнакомые мне места и люди. Жуткие события от которых в жилах стыла aíma. Les kai помехи в радио эфире просачивались в поток воспоминаний, доставляя жуткую agonía. Эта vasanistírio, казалось, продолжалась целую вечность. Только когда остались лишь слишком смутные и неразборчивые воспоминания я почувствовала как костлявые пальцы отпускают мой подбородок, а ощущение чужого присутствия исчезает, оставляя после себя неимоверную слабость и головокружение. Я пытаюсь сказать что-то, но язык заплетается, словно принадлежит не мне. Старик молча вытирает кровь со своего лица. Белки его глаз окрашенный в красный. Он поднимается, отступает от меня и на трясущихся ногах направляется на выход. — Дознаватель Найлс? Вы закончили? Что прикажете делать с девчонкой? — раздается голос слева от меня. Странно. Он говорит что-то другое. Puella? Но я понимаю. Все так странно. Перед глазами все расплывается. Веки такие тяжелые. Так хочется спать. Удаляющиеся шаги стихают. Старик замирает у самой двери. — Доложишь Кроу, что девчонка невиновна, отчёт дам позже, — еле слышно доноситься до меня, — Меня не беспокоить, я буду очень занят... Глаза закрываются. Мир исчезает во тьме. *** Тонкие нити стягиваются, скручиваются, путаются. С каждым движением крошечная мушка лишь сильнее вязнет в паутине. Восьмилапое тельце приближается к дёргающийся добыче, готовое вонзить в нее свои жвала. Рука смыкается вокруг насекомых, разрывая паутину, сдавливая и кроша их мелкие тельца. Отголоски воспоминаний о проведенном в шкафчике времени подпитывают ненависть к омерзительным ползающим тварям. Но даже она несколько стынет на фоне тлеющей ненависти к роду людскому. Черные решетки, толщиной с запястье, утопают в поле и потолке, отделяя темную холодную сырую камеру от освещаемого едва тлеющими факелами коридора. Грязь, дерьмо и засохшие брызги крови на стенах и полу. Плач, крики боли и стенания, безумные голоса узников этого места. Серая, дурно пахнущая жижа в погнутой миске. Когда я впервые очнулась здесь, подумала что это сон. Жуткий кошмар. Стоит лишь проснуться все закончится. Вот только время шло, а я все не просыпалась. Окружающий меня ужас был реален. До нелепости жесток и мерзок, но подавляюще реален. Я плакала. Истерила. Молила чтобы все это закончилось. Звала на помощь. Без толку. Клетка была словно увеличенная в десятки раз версией злосчастного шкафчика. С той лишь разницей, что теперь кошмар продолжался и за ее пределами. Как долго я здесь? Дни? Недели? Я потеряла счёт. В те редкие моменты, когда в глазах заканчивались слезы и я могла взять себя в руки, я пыталась узнать, что здесь происходит. Где я? Что со мной будет? Приносящий еду парень игнорировал мои вопросы и лишь бросал на меня странный взгляд, от которого мне было не по себе. Заросший безумец из камеры напротив, посмеиваясь отвечал, что ответы на все вопросы я найду, если последую за ним, миской из-под баланды пытаясь раскрошить покрытие пола своей камеры. В какой-то момент, скрежет металла сменился хлюпаньем и скрежетом ногтей о камень. Когда у бедолаги отобрали миску и начали выливать прямо на пол то дерьмо, что дают здесь вместо еды, он продолжил скрести камень голыми руками, раздирая их до крови. Видеть как человек все глубже и глубже скатывается в безумие было жутко. Я задавалась вопросом как скоро я стану такой же как он. Когда его и ещё некоторых других заключённых куда-то увели я даже вздохнула с облегчением, стараясь отогнать от себя мысли о том что же с ними стало. Больше я никого из них не видела. Неизвестность пугала. Заставляла сильнее вжиматься в отдаленный угол каждый раз, когда вооруженный патруль проходил мимо камеры. Я пыталась сдержать дрожь от громогласного лая сопровождающих их псов. Жуткие твари, отдаленно напоминающие дирхаундов, чьи черты были словно нарочно гиперболизированы. Чрезмерно длинные шеи, из-за которых их головы свисали опасно близко к земле, а уши едва не касались пола. Избыточная худоба, которую подчеркивали четко различимые ребра крупной грудной клетки. Черные, немигающие, глаза в глубине которых таится жуткий голод. … Гончие очищения... Стоило мне бросить взгляд на их истекающие слюной пасти затылок прострелило болью и нечто всплыло в моей голове. Словно я вспомнила что-то давно забытое. С того момента, как я очнулась в этой камере подобное случалось все чаще и чаще. Я смутно узнавала вещи, которые видела впервые в своей жизни. Это было ненормально. То, что я “вспоминала” заставляло сомневаться в своем здравомыслии. Сомневаться во всем, что я вижу. Раз за разом я повторяла про себя, что вскоре это обязательно закончится. Что я обязательно выберусь отсюда. Время шло, но ничего не менялось. На глазах выступили слезы. Папа наверняка места себе не находит от беспокойства. Пусть в последнее время мы и отдалились друг от друга, но я знала, что он любит меня, так же сильно, как я люблю его. Я не хотела грузить его своими проблемами. Решила, что сама со всем разберусь. Я крепкая, перетерплю. Ему и так тяжело... После смерти мамы, он стал тенью себя прежнего. Что же с ним будет, если я не вернусь? Нет. Выбрось эти мысли из головы. Надежда есть. Не будут же они держать взаперти вечно? Слова того жуткого старика… Он сказал что я не виновна. Вот только это просто слова. За разрушение того хранилища кто-то должен понести наказание. Меня там не должно было находится. Но я там была. Среди горящих книг и плавящихся механизмов. Трудно доказать что ты не убийца, стоя над трупом с руками по локоть в крови. В тот момент я даже не представляла как будет близка мне эта аналогия. *** Когда в замке был провернут ключ и на пороге моей камеры оказался разносчик еды по моей спине пробежал холодок. До этого он ни разу не заходил в камеру, насыпая баланду из котла установленного на тележке, прямо сквозь решетку. Спрашивать зачем он здесь было бессмысленно. Плотоядный взгляд направленный на меня был понятнее любых слов. — Тебе здесь не слышно, но на поверхности сейчас праздник. Первое Дериви, — он улыбнулся и засунул руку в перевязь пояса, достал крупное красное яблоко и вытерев его о свой балахон сделал укус. Сладковатый аромат наполнил тюремную камеру, а парень скривился и сплюнул на пол, бросив яблоко в грязь, к моим ногам, — Тьфу. Червивое. — В этом году хороший урожай, есть повод праздновать – продолжил он, медленно приближаясь. Мой взгляд приковывает к себе огрызок, капли сока на котором сияют в неровном свете факела. Голод стал моим постоянным спутником. Рот сам по себе наполняется слюной. Я не могла насытиться той жижей которой нас кормили. Лишь немного продлить свои страдания. – Люди поют и танцуют. Вино льется рекой. От еды ломятся столы, — на его гладко выбритом лице проступило мечтательное выражение, но затем он нахмурился, — Жаль, что в такой прекрасный день мне приходится торчать среди отбросов подобных тебе. Огрызок сминается под тяжестью кожаного сапога и я словно просыпаюсь от наваждения. — Не переживай у меня для тебя есть что-то повкуснее! Парень резко бросается на меня. Я пытаюсь отскочить в сторону, но ослабевшие ноги подкашиваются, и он хватает меня за край толстовки. Резко рванув на себя он впечатывает меня спиной в стену. Из лёгких выбивает воздух. В глазах на мгновение темнеет от боли. Я пытаюсь закричать, но грубая ладонь сжимает мне челюсти, позволяя вырваться лишь тихому мычанию. В панике взгляд мечется по камере, что сейчас кажется еще меньшей, чем была до этого. Я не знаю что делать. Страх сковывает мое тело. Мысли проносятся в голове, рисуя картины одна отвратительнее другой. Я пытаюсь вырваться, но силы несоизмеримы. — Тише, тише, успокойся. Поверь тебе даже понравится, — шепчет он приблизив свое лицо ко мне. От запаха алкоголя и яблок меня мутит. Свободной рукой он пытается забраться мне под толстовку, но тошнота подходит к горлу и он спешно отступает от меня, с омерзением стряхивая кусочки блевоты со своей руки. Я падаю на пол и пытаюсь откашляться. — Проклятье, весь настрой сбила, мерзкая сука, — удар в лицо отбрасывает меня в сторону. Что-то хрустнуло, рот начинает наполняться кровью. Парень, с отвращением на лице вытирает руку о свой балахон, — По-хорошему не хочешь, да? Значит будет по-плохому. Из складок балахона вытаскивается нож. Поигрывая им в руке ублюдок медленно приближается. В панике отползаю от него пока не упираюсь спиной в стену. Взмах клинка. Поднимаю руки, пытаясь защититься. Их пронзает острой болью. Крик боли вырывается из моего рта. Он смеется. Его жуткий смех смешивается с оглушительным гомоном заключенных. Они слышат, что здесь что-то происходит. Выкрикивают что-то, грохочут по решеткам. Не могу ничего разобрать. В ушах набатом бьет кровь. Урод замахивается снова. Я дергаюсь в сторону, и лезвие проходит над моей макушкой. Ногами упираюсь в стену и отталкиваюсь. Плечом врезаюсь в его живот, от чего мудила теряет равновесие. Бросаюсь в сторону и хватаю помятую миску для еды, разворачиваюсь и едва успеваю защититься ей, подставляя под удар ножа. Он прорезает ее больше чем на половину. Кончик ножа замирает прямо перед моим лицом. Отступаю, со всех сил выкручивая миску в руках. Нож выскальзывает из руки ублюдка. Он ступает следом, пытаясь схватить нож, но я отшагиваю, отпуская один край миски и сама хватаясь за рукоять. Ублюдок сам насаживается на лезвие. Его глаза наполняет боль и неверие. В шоке выпускаю нож из рук. Это случайность. Я не хотела. Все произошло слишком быстро. Меня всю трясет. Со страхом смотрю на замершего посреди камеры ублюдка. Он тяжело хрипло дышит, не сводя с меня наполненного болью и ненавистью взгляда. На его светлой робе проступает кровавое пятно. Его дрожащая рука шарится в складках одежды, затем замирает. На его искаженном от боли лице проступает усмешка. Свободной рукой он хватает рукоять ножа и с жутким ревом вырывает его. Безумие. Я слышу его наполненный яростью крик. Он словно отражается от стенок моего черепа. Заставляет игнорируя боль и усталость подняться и бездумно словно дикий зверь наброситься на него. Он словно этого и ждёт. Удар жуткой силы встречает меня и валит обратно на землю. Боль немного проясняет сознание. Что со мной? Тело действует словно само по себе. Тварь стоит оскалившись, словно полученная рана его совсем не беспокоит. Схватив край миски он давит на нож, прорезая ее насквозь, разделяя на две неровные половинки, что со звоном падают на пол. Я пытаюсь подняться, но ноги не слушаются меня. Пытаюсь отползти, но он достигает меня. Блять. Наступив на грудь ногой он вдавливает меня в пол. Я бью его руками, но в ударах нет силы. Дышать становится тяжело. Силы покидают меня. — Я хотел лишь немного развлечься. Тебе стоило немного потерпеть и ты бы осталась и дальше влачить свое жалкое существование. Жаль, что дошло до этого. Секрет который ты узнала, доставит мне слишком много проблем. Ты увидела, то чего не должна была увидеть. Хруст. Боль. Темнота. *** Космос. Безграничная, усеянная мириадами сияющих точек тьма. Непостижимый. Неизмеримый. Расстояния между гигантскими звездами и планетами столь велики, что несмотря на всю их неимоверную скорость, кажется будто они застыли на его полотне. Космос сужается до крошечной точки, оставляя передо мной лишь горстку, отчего-то, знакомых планет. Пара, почему-то, я понимала, что это пара, исполинских существ состоящих из массы отдельных частиц продвигалась сквозь черноту космоса. Взгляд словно соскальзывал с них, не желая видеть те бесчисленные зеркальные осколки, что образовывали их тела. Не желая погружаться в это безумие. Они существовали одновременно в множестве параллельных реальностей и измерений, скользя, перетекая, из одного в другое, складываясь, раскладываясь, сдвигаясь и расширяясь, не занимая при этом ни больше, ни меньше места. Совокупности органов, конечностей, оболочек были чужды любой известной человечеству биологии. Каждый осколок являлся каким-то аспектом для одной из двух сущностей, движущихся с такой скоростью, что крошечные, на их фоне, кометы и астероиды просто испарялись от силы столкновения с ними. Траектория движения пары существ, образующая двойную спираль, стала меняться, а их осколки начали отделяться от основной массы, образуя шлейф движущийся за все сильнее и сильнее удаляющимися друг от друга, сущностями. Множество пылинок плыло прочь от движущихся вперед тел, оставляющих за собой толстый след из отделившихся тканей и сгустков энергий. Словно эти сущности были созданы из чудовищного количества песка и летели навстречу ураганному ветру. Там где проходил их спиральный танец, пространство окрашивались в калейдоскоп несуществующих цветов и оттенков. Это могло бы выглядеть завораживающие прекрасно, если бы что-то в этих существах не вызывало во мне леденящий душу ужас. Если бы цель их путешествия не выглядела бы столь знакомо. *** Тьму прорезает красная нить. Я чувствую ее, словно биение собственного сердца. Рука сама собой устремляется вперед, за ней, находя путь среди изгибов грубого шершавого сукна. Пальцы обхватывают гладкий, холодящий кожу камешек. Небольшое усилие и нечто горячее, тягучее струится по этой нити, вливая в меня наполненные силой образы и понятия. Крик. Провокация. Восстановление. Укрепление. Сопротивление. Крик. Из рта вырывается еле слышимый сип. Уже стянувший с себя штаны ублюдок замирает, прекратив попытки расстегнуть молнию на моих джинсах. Охваченный шоком взгляд устремляется к моей руке, исчезающей в складках его балахона. Провокация. Губы сами по себе растягиваются в глумливой ухмылке. Непонимание на его лице сменяется нечеловеческой яростью. Восстановление. Ребра хрустят, возвращаясь на место. Порезы на руках затягиваются. Боль от ссадин и ушибов стихает. Укрепление. Его руки смыкаются на моей шее, но я едва ощущаю давление. Он приподнимает меня и раз за разом вбивает затылком в пол. Но я не чувствую боли. Перед глазами все кружится, но среди мельтешения образов я вижу его лицо. Протягиваю дрожащие руки к нему и со всей силы вдавливаю большие пальцы ему в глазницы. Из его глотки вырывается дикий крик боли, и ублюдок отбрасывает меня от себя. Я ударяюсь спиной о решетки камеры, приземляясь возле половинки миски для еды. Тварь пытается нащупать камень в своей одежде, но натыкается только на красную пыль, что налипая на его руки отблескивает в свете факелов. Рука смыкается на миске и я, нанося размашистый удар по голове, валю его на землю. Я чувствую как укрепление постепенно слабеет. Сердце стучит в висках заглушая крики заключённых. Он пытается схватить нож, но я отбрасываю тот пинком ноги в дальний угол камеры. Хватая миску двумя руками я бью острым краем по его шее, оставляя кровоточащий рваный порез. Снова. Ещё. С чавкающим звуком миска раз за разом впивается в его горло, расширяя рану. Крик ублюдка сменяется хрипом, а затем и тишиной... *** "... Антонио Бравади из Теополиса. Непозволительная гордыня. Шестнадцать случаев оскорблений служителей храма. Десять случаев оскорблений руководства Эбенового легиона. Гражданское неповиновение. Три случая неподчинения солдатам Эбенового легиона. Один случай клеветы на жреца высшего сана. Недостойное тщеславие. Один случай разжигания гражданских беспорядков. Смертельный гнев. Один случай убийства дворянина. Ария из Фиден. Богословская гордыня..." Своды огромного мраморного храма нависали над нами, удерживаемые множеством массивных колонн. Трудно представить сколько труда и сил ушло на возведение этих украшенных барельефами стен, на строительство покрытого лепниной потолка. Сколько часов было потрачено на запечатление великих войн, подвигов и прочих событий на каменную плоть этого храма. Сколько человеческих жизней легло в его фундамент. Все это меркло на фоне возвышающейся на постаменте колоссальных размеров статуи. Казалось, именно сидящий на троне человек из серого камня, хмуро глядящий на нас всех, был тем, кто оглашал приговоры. Конечно же, это было не так. Высокий мужчина в белоснежном плаще с золотыми наплечниками и цепью-колье на шее вещал с находящейся на возвышенности трибуны. Именно его голос, грохотом отражающийся от стен и потолка, словно удары молота, забивал гвозди в крышки наших гробов. Его лицо скрывала синяя маска имитирующая хмурое человеческое лицо, но каждый из присутствующих здесь людей знал кто скрывается за ней. Доминус. Верховный Жрец, единолично правящей в этой теократической державе. То и дело я возвращалась к мыслям, что это всё — лишь никак не заканчивающийся кошмар и на самом деле всего этого нет. Что весь этот воняющий мокрым камнем, рыбой и нечистотами город — выдумка. Бред воспаленного сознания. Что я вот-вот очнусь в больничной палате, обниму папу и расплачусь. Что все это закончится. Жаль что это не так. "... Тейлор Эберт, родина неизвестна. Незаконное проникновение в хранилище Храмовников. Поджёг и уничтожение значимых для всего Ориата трудов и ценностей. Попытка побега из Изолятора. Убийство служителя Храма. Клевета на служителя Храма. Сильва из..." Убийство. Из всего сказанного, облаченным в золотые одеяния мужчиной, разум цепляется за одно единственное слово. К горлу подходит ком. Глаза то и дело натыкаются на горожан, собравшихся узреть вершащийся над нами суд. Одни ликуют, проклинают нас и голосят, радуясь бесплатному представлению. Другие молчат. Их хмурые взгляды наполнены ненавистью и злостью. Я отвечаю им таким же. Какое право они имеют осуждать меня за то, что я сделала? Могла ли я иначе? Эта тварь... Неважно. Это все отговорки. Мне должно быть плохо. Неприятно. Мерзко. Я должна ненавидеть себя. И так и есть. Каким бы он не был ублюдком, он был живым человеком. Взгляд покрасневших от пролитых слез глаз пытается прожечь дыру во мне. На ее руках мальчишка с такими же, как у отца, темно русыми волосами. Она наверняка и в жутких кошмарах не может представить какой тварью был её возлюбленный. Для нее он любящий муж, кормилец, отец ее сына. Всей душой она жаждет услышать мой приговор. "... Божественным правом Храмовничества, вы будете изгнаны к покинутым берегам Рэкласта. Вы выступили против Бога и приобщились к Греху. Найдите свое искупление, Изгнанники, или умрите пытаясь!" Я ненавижу себя за то, что сделала. Но ненавижу ещё больше, что я не могла поступить иначе. *** Представление подходит к концу. Стража разгоняет зевак, создавая широкий проход в толпе. Раздается гневный окрик среди окружавших нас солдат и цепь, протянутая сквозь сковывающие руки кандалы, натягивается. Процессия приходит в движение. Оковы впиваются в плоть. Стоять на месте нельзя. Этим ничего не добьёшься. Только получишь больше боли. Нужно двигаться. Идти по брусчатке неудобно, выматывающе. Не замечаешь, как уже едва ли не ползешь, выжимая из себя остатки сил, но путь все никак не заканчивается. Неважно как ты ступаешь, куда ставишь ноги они будто пытаются вывернуться, соскользнуть с влажного камня. Был дождь. Здесь тоже конец зимы? Неважно. Нужно сосредоточиться на дороге. На ногах. На том чтобы не упасть. И так посредственная физическая форма от длительного нахождения в холодной и сырой камере с минимумом пищи не стала лучше. Дома я не задумывалась о тренировках. Не видела в этом смысла. Не было достаточной мотивации. Думала, что это станет только новой причиной для насмешек. София была спортсменкой и она бы точно нашла бы как использовать это как уязвимость. Как глупо. Я считала себя сильной, не физически, нет, морально, способной выдержать все что бы не родила их больная фантазия. Но продолжала бездействовать опасаясь их спровоцировать. Вела бы я себя иначе, дай судьба мне второй шанс? Не знаю. Наверное. Стоит отбросить бесполезные размышления. Важно сосредоточится на текущей ситуации. Нас окружает древний город, сложенный из кирпичей, камней и черепицы. Древний для меня, но не для его жителей. Тусклые длинные платья до самой земли, костюмы, будто вырванные из учебника древней истории из параграфа о Викторианской эпохе. По крайней мере именно такой я представляла её. Нас вели вдоль двух и трехэтажных домов, серых то ли из-за цвета кирпичей, то ли из-за мрачной погоды. Из приоткрытых окон нас провожали полные тревоги взгляды местных. Интересно сколько костей рабов и заключенных легло в фундамент этого города? Я видела их, обездоленных мрачных, смирившийся со своей участью. Большинство из них и не видели иной жизни кроме как в качестве раба. Целые поколения темнокожих трудились на благо своих захватчиков. Некоторые с самого рождения и до самой смерти. Выполняли самую трудную, опасную и мерзкую работу. Для чего-то подобного мы им и нужны на Рекласте? Что-то, для чего не хочется жертвовать мирным населением? Строительство колонии на диких землях? Подобно британцам ссылавших заключенных осваивать Австралию, так и нас изгоняют на Рэкласт готовить почву для экспансии? Ноги едва двигаются. Сапожки кажутся слишком тяжелыми. Я едва поднимаю их. Но я рада, что у меня их не отобрали. Лучше так, чем идти босиком, или в драных обмотках. Не помню когда я начала предпочитать неяркую невзрачную одежду и обувь. После смерти матери? После начала травли? Неважно. Главное, сейчас это меня спасает. Мои вещи не заинтересовали никого настолько, чтобы лишить меня их. После всего случившегося они были все в пыли, грязи. И крови. Черт. Нельзя думать об этом. Нужно думать о дороге. О ёбанной брусчатке под ногами. Нельзя оступаться. Нельзя падать. Нельзя... Делаю очередной шаг и словно на каменную стену натыкаюсь, сталкиваясь с идущим впереди мужчиной в красной рубахе. Почему все остановились? Из гомона толпы заключенных невозможно вычленить хоть что-то. Из-за их спин ничего не видно. Нет. Кажется, слышу. Кто-то кричит. Плачет? Умоляет? Что там происходит? Влажный хруст звучит невероятно четко для меня. Мольбы обрываются хрипом. Солдаты рычат приказ двигаться дальше. Весь дальнейший путь моя дорога окроплена размазанными каплями крови. Где-то впереди, в кандалах болтаются кровоточащие обрубки рук. Нужно продолжать идти. Не смотря ни на что. *** Шум океана и крики чаек становятся слышны задолго до того, как процессия приближается к порту. Холодный, пробирающий до костей ветер приносит запахи соли, водорослей и мертвой рыбы. Вскоре нам открывается вид на темные бескрайние воды, в которых отражается хмурое небо. Мой родной Броктон-Бей раньше был процветающим портовым городом. Тысячи тонн груза протекали сквозь него, давая работу многим тысячам людей. Это был один из крупнейших портов США, способный потягаться с Бостоном по объемам перевозок. Сейчас морские перевозки стали слишком опасными. Слишком рискованными. Моря и океаны больше не были во власти людей. Здесь же все ещё процветало судоходство. Эпоха мореплавания и великих открытий была в самом разгаре. К каменному причалу пришвартовано множество построенных из дерева и металла парусников и рыбацких лодок. Некоторые корабли подавляли своими размерами и монументальностью, напоминая те, что можно увидеть в фильмах про времена расцвета пиратства. Они не могли сравниться с огромными машинами, созданными в наши дни, но у них был свой шарм. Вот только нас вели не к одному из них. Старость, ветхость, ненадежность. Именно эти слова возникали в моей голове при взгляде на корабли у которых мы остановились. Мне было не по себе от мыслей, что нам предстоит плыть на одном из них. Несколько солдат прошлись вдоль ряда заключённых отсоединяя кандалы от пронизывающей из цепи. Может это мой шанс? До воды недалеко. Но что дальше? Куда плыть. Где скрыться? Где спрятаться? Нет. Слишком опасно. Слишком... Мысли прерывает звон цепей, крики заключённых. Парень, одетый в покрытые засохшей грязью ошметки ткани, сбивает с ног стоящего рядом солдата и рвется к воде, сквозь образовавшуюся в построении щель. Звон тетивы. Арбалетный болт протыкает его затылок. С тихим плеском море проглатывает бедолагу. Больше никто не решается проверить скорость реакции окружающих нас солдат. Стража разделяет заключенных на группы и угрожая оружием загоняет по трапу на корабли. Экипаж презрительными взглядами провожает нас, пока мы не скрываемся в глубине трюма, оборудованного для удержания заключенных. Я сразу почувствовала сырость, затхлость и нестерпимую вонь, что ждала нас здесь. Когда же глаза привыкли в темноте, увидела несколько закрытых решетками камер и множество узких лежаков, располагавшихся вдоль бортов корабля. Вездесущая пыль и плетущие в углах паутину пауки намекали, что этим кораблем уже давно не пользовались. Тяжелый, укрепленный металлом люк захлопывается за нашими спинами, отрезая последний путь назад. *** Когда умерла Мама, казалось во мне что-то сломалось. Тогда я не представляла жизни без неё. Ее любовь, тепло и забота казались неотделимыми частями мира. Одним из законов природы. Однако время шло, но мир не схлопнулся в чёрную дыру и не провалился в пекло. Невиданная несправедливость, жизнь продолжалась несмотря ни на что. Со временем я привыкла. Повзрослела. Мир был гораздо шире и глубже чем я себе представляла. И как любой человек, я стремилась найти себе место в нем. У меня были цели, надежды, желания и мечты. Так же как у каждого из пассажиров этого проклятого богами корабля. Сильва хотела мирной, спокойной жизни с любимым человеком. Она отнеслась ко мне с непривычным дружелюбием. Сначала я приняла это за проявление своеобразного сестринского покровительства. Сильва ещё до посадки на корабль едва ли не тащила на себе Арию. Не желая подвергать ту наказанию от конвоиров. К сожалению, темноволосой девушке, выглядящей даже младше меня, становилось лишь хуже с каждым днём. Наверное, только из-за этого проявления доброты я осмелилась заговорить с ней. И чем больше я её узнавала тем более противоречивыми были мои чувства. Истинной причиной её благосклонности был мой приговор. Она была рада узнать, что благодаря мне, на одного ублюдка в мире стало меньше. Она не ненавидела мужчин. Она скорее их презирала. Впрочем, я могла понять откуда растут корни ее жгучей неприязни. Ее родители погибли, когда она была ещё младенцем. Единственным живым родственником был грубый, нелюдимый лесничий, что присматривал за территорией одного из аристократов. — Я благодарна Дяде. Он как умел любил и заботился обо мне. Он учил меня всему, что следовало мне знать, чтобы выжить в этом дерьмовом мире. Лишь я сама виновата, что временами забывала его уроки. Короткая стрижка и мальчишеская одежда были удобными для передвижения в лесу. Они скрывали ее от взора зверей. И излишнего внимания мужчин. К сожалению, это не могло продолжаться вечно. Девичья природа брала своё. Откровенно говоря, даже сейчас, измождённая и уставшая, она могла привлечь мужское внимание. Дядя все чаще отправлял ее тренироваться в лес, когда знал что к нему заявится очередной любитель загнать оленя или поохотится на кабана. Дядя знал лес как свои пять пальцев, и лучшего проводника было не найти. Сильва тогда не понимала, почему он начал скрывать ее от редких визитёров. Она считала что сможет постоять за себя в случае чего-либо. Она была быстрой, ловкой и выносливой. Ее меткой стрельбе из лука могли позавидовать лучшие стрелки Ориата. Она чувствовала лес, его шелестящий шепот раскрывал ей секреты его обитателей. Никто не смел ей угрожать там, ни голодные волки ни обезумевшие вепри. Вот только она остерегалась не тех хищников. Непредсказуемое стечение обстоятельств и она оказывается наедине с возомнившим о себе слишком многое потомком Графа. Дядя слишком далеко в лесу, чтобы услышать ее зов на помощь. Лишь заострённая заготовка под стрелу, попавшая под руку, спасла ее честь. Но разрушила спокойную жизнь. Обозлённые аристократы убили единственного родного человека. Сожгли ее дом. Гнали ее как дичь, посылая стрелы вслед. Лишь ее знание леса позволило ей скрыться. Ее, находящуюся на грани смерти, от потери крови нашла Тайла и притащила к Арии. Лишь знания Арии помогли Сильве выкарабкаться из преддверий преисподней. Она порывалась вернуться и отомстить, но забота и мягкий нрав Тайлы помогли отогнать эти дурные мысли. Она сама не заметила как полюбила ту милую жизнерадостную девушку, что приютила ее. К сожалению, мирная жизнь не продлилась долго. Прошлое не оставило их в покое. Ни Сильву, ни Арию. — Существование Ведьм всегда было бельмом на глазу для власти Теополиса. Их презирали, преследовали и уничтожали. Сестёр Арии убили на ее глазах, и только ей удалось спастись. Она долго скиталась по Ориату, пока не осела в Богом забытом посёлке. Деревенщины были согласны закрыть глаза на ее присутствие, в обмен на припарки и лечебные мази. Лорд Приапус искал меня. В жажде мести он рыскал повсюду, отправляя своих воинов даже в самые отдаленные деревни. Его целю была я, но он с радостью ухватился за слух о ведьме. Верховный Храмовник наверняка бы отблагодарил молодого лорда за подобное рвение в уничтожении нечестивых. Он легко соблазнил селян звоном монет. Когда толпа пришла в ее дом, Арии там не было. Но там была Тайла. Лорду тогда было уже плевать на кого извергнуть всю злость. Они заперли ее в хижине, и подожгли. — Я потеряла из-за этих тварей все. Я просто хотела мирно жить с Тайлой. Она была единственным добрым сердцем в этом жестоком мире, — на ее глазах выступили слезы, — Мы с Арией пришли туда слишком поздно. Тайлу уже нельзя было спасти. Они сожгли ее заживо. Смеялись и кричали, что она заслужила смерти за укрывательство преступницы и пособничество ведьме. Что ее казнь угодна Богу. Ублюдки. Тогда нами двигала лишь ненависть. Она лишила нас здравого смысла, но придала нам сил для мести. Камни Добродетелей. Дядя заплатил за использование такого жизнью, обрушив на наших преследователей пламя из самой преисподней. Я потеряла сознания, но перед этим отправила на тот свет Лорда Приапуса и тройку его рыцарей, разбив на обледеневшие осколки. Ария же огнём и молнией уничтожила собравшихся поглядеть на казнь Тайлы деревенщин. К сожалению, этого было недостаточно. Остатки стражи лорда схватили обессилевших девушек. Мне было жаль их. Они всего лишь хотели найти своё место в этом мире, но получили в ответ лишь боль и страдания. Я не хотела бередить ее раны, но в истории Сильвы было нечто, что я не могла обойти вниманием. Камни Добродетели. Если это было тем, о чем я думала, я не могла упустить эту информацию. К счастью, Сильва согласилась рассказать, то что знала. — Все началось с невинного вопроса о том, где Дядя научился так охотиться и нескольких кувшинов жгучего вина. Знаешь это наверное насмешка судьбы. Тогда я узнала, что Дядя принимал участие в экспедиции на Рэкласт, сейчас же я сама на полпути в это пекло. У дяди не было выбора кроме как стать лучшим охотником. Только так он мог выжить в этих проклятых богами землях. Кто-то или что-то когда-то давно извратило этот континент, оживив худшие из людских кошмаров. Обезумевшие от жажды крови, искаженные до неузнаваемости, животные. Не знающие покоя мертвецы. Ужасные твари из глубин. Каждый, кто не смог приспособиться, из охотника превращался в жертву. Того же, кто выживал до самой смерти преследовали кошмары. Я ловила каждое ее слово. Выпытывала подробности о ее дяде и том, что она слышала от него. Она не знала всего, но то что я слышала, подсказывало, что я стала на верный след. Чёрная Стража, Экспедиция на Рэкласт, Камни Добродетелей. История полная тайн, за раскрытие которых убивают. — В моем доме стоял чёрный, окованный железом сундук. Он хранил в себе прошлое моего дяди. Я до сих пор помню его слова. Его голос, животного пойманного в ловушку, грызущего собственную конечность, чтобы убежать. «В этом сундуке нет ничего, кроме плохих воспоминаний и боли, дитя. Молись, чтобы никогда не наступил день, когда он нам понадобиться.» К сожалению, молитв было недостаточно. То что было в сундуке, сослужило службу. *** Корабль бросало на волнах, унося все дальше и дальше от Ориата. С каждым мгновением удаляя меня от возможности понять, как я здесь оказалась. От шанса вернуться домой. Возможно ли это вообще? Та неведомая сила, что закинула меня в это пекло не спешила меня вернуть обратно. Но если один путь закрыт, возможно есть иной? Может ответ нужно искать в другом месте? Стоило прикрыть глаза, я увидела перед собой тонкую красную нить. Тусклая, но с каждым днем набирающая яркость, она тянулась от меня куда-то… Не знаю, просто ее конец в какой-то момент исчезал в окружающей меня темноте. Сейчас она была мне недоступна, но я чувствовала, что ещё несколько дней и я вновь смогу воспользоваться этой силой. Если существует сила способная вернуть меня домой, ее истоки стоит искать на Рэкласте. На землях Ориата владение камнями наказывалось законом, а сами камни изымались для "утилизации". Впрочем, сомневаюсь, что на самом деле все так. Наверняка их по полной используют те, кто клялся их уничтожить. Черт возьми, ну кто так просто откажется от сверхспособностей и суперсил? Я должна была больше узнать о нашем пункте назначения. Подтвердить или опровергнуть свои догадки. Когда Сильва услышала мое предположение зачем нас отправили на Рэкласт она даже посмеялась. Ни о какой экспансии силами заключённых и речи нет. — Конечно я знаю не так уж и много, но я знаю самое главное. Нет веры словам Храмовников. Десятки лет туда сплавляют заключённых. Но все что нам известно, лишь их сказки об Искуплении. Только вот никто из изгнанников ещё ни разу не возвращался оттуда. Ни один из многих тысяч. Сильва гладила темные волосы Арии, которой, казалось, с каждым днём становилось лучше. — Считается что экспедиция на Рэкласт, организованная Доминусом окончилась неудачей. Из семи кораблей элитных дивизионов Черной Стражи, вернулся один, наполненный калеками и безумцами. Лишь немногие смогли пережить экспедицию, ещё меньше не покончили с собой, преследуемые кошмарами прошлого. Вот только Дядя говорил, что Доминус всё-таки нашел, то что искал. Я чувствую, у Изгнания какая-то иная суть, но нам предстоит самим её понять. *** Плавание давалось тяжело. Плач и хныканье теряющих рассудок бедолаг, постоянный скрип сдавливаемого тоннами воды корабля и барабанящий каплями дождя ливень сплетались в какофонию отчаяния и безнадежности. Из щелей в палубе каплями просачивалась вода, собираясь в лужи. Оставляя все меньше и меньше островков суши. Сырость и холод пробирали до самых костей. Люди жались друг до друга, пытаясь сохранить хоть каплю тепла. Вонь мочи, дерьма и немытых тел отходили на второй план, по сравнению с собственной жизнью. Нескольких бедолаг так и не проснулись, околев в ночи. Их тела оттащили в дальний край трюма, где была самая большая течь из палубы. Черствые, твердые, почти безвкусные сухари, были всем чем мы могли утолить терзающий нас голод. Но даже их сбрасывали нам слишком редко и мало. Голод был столь силен, что некоторые из заключённых готовы были устроить мордобой за лишний огрызок засохшего хлеба. К счастью, зачинщиков быстро успокоили. Темнокожий здоровяк вместе с мужчиной в кроваво-красной рубахе не терпели беспредела. Впрочем, мне казалось, что они не особо опекались нашим благополучием. Их просто выбесили те придурки. Не обошлось без сломанных конечностей и выбитых зубов, но я не чувствовала к ним жалости. Не было уверенности, что я или Сильва смогла бы дать им отпор, а даже такое подобие еды было лучше, чем ничего. Сильва наконец смогла спокойно уснуть, когда дыхание Арии выровнялось и бледность сошла на нет. Чтобы не мешать им отдыхать хрустом чёрствого сухаря, я отсела от них. Сейчас в трюме оставалось не так много свободного сухого места, но возле лысеющего старика в чем-то напоминающем римскую тунику было пусто. Он выглядел вполне мирно, и даже вонял не сильнее других. Сидя с закрытыми глазами он едва заметно шевелил губами, будто читал молитву. Я поспешила утолить голод, пока он не стал совсем нестерпимым. Я понимала, что поступаю глупо вгрызаясь в него. Без единого дантиста в ближайшей досягаемости. С очередным хрустом сухаря, глаза старика открылись и меня встретил взгляд из под нахмуренных седых бровей. — Не могла бы ты это делать тише. Ты мешаешь мне, — его голос был под стать виду, уставший и хмурый. Окинув меня взглядом, он отвернулся и сказал словно в никуда, — Только зря портишь зубы. Лучше бы рассасывала его. Не то, что бы я не понимала этого, но есть хотелось так сильно, что удержаться и не прожевать все поскорее было трудно. Впрочем, я не желала провоцировать конфликт, и сделала как он попросил. У меня не было какого-либо пиетета к старшим, Уинслоу быстро отбила у меня какое-либо уважение к возрасту. Просто. Не знаю. Сильва, Ария, я. У каждого из пассажиров этого корабля была своя, местами трагичная история, что привела нас всех на его борт. Хотелось проявить некую солидарность. Пускай в его голосе звучало недовольство, я не чувствовала от него негатива. То как топорщилась его седая борода, с застрявшими в ней крошками, было довольно забавно. — И чем же ты так занят? Не думаю, что молитвы помогут нам выбраться отсюда, — я не чувствовала негатива к верующим, если это не кто-то типа Падших, поклоняющихся чертовым Губителям. — Молитвы не для этого, дитя. То, что я оказался здесь, такова воля Божья. Я лишь жажду понять в чем суть этого, ниспосланного на меня, испытания. Каждый из нас здесь не просто так, у каждого свой предначертанный ему путь. Но не каждый дойдет до конца, — старик кивнул в сторону одной из групп заключенных, — Посмотри на них. Сколькие из них найдут в себе силы бороться? Не устрашатся того что нас ждёт? Лица с застывшими на них ликами боли, скорби и уныния. Блеклые, смотрящие в никуда глаза. Не люди. Оболочки. — Ты видишь. Лишь немногие ещё при своем разуме. Молитвы не дают ничего, но помогают сохранять, то что есть. — Поэтому ты сидишь в одиночестве и молишься? Как-то это. Не знаю. Чем больше я цеплялась за то что у меня было, тем больше я теряла. Теперь я здесь. Иногда я задумываюсь, не лучше было бы мне рискнуть, чем опасаться сделать хуже. Казалось его ни капли не смутили мои слова. Он лишь внимательнее оглядел меня. — Мне нет места среди них. Многие из пассажиров этого корабля были бы рады пожать мне шею. Ты была бы рада компании человека, что обрёк тебя на текущую судьбу? Довен, Старший Юстициар Теополиса, в прошлом, — старик протянул мне покрытую морщинами мозолистую ладонь. — Тейлор, обычная Американская школьница, в прошлом, — рукопожатие оказалось крепче, чем я рассчитывала.