Не Семья

Она крутит между пальцами соломинку картошки фри, полупрозрачную, светящуюся легким золотом на солнечном свете. Ее тонкие белые пальцы больше привыкли держать оружие, и для него почти физически ощутимо, как сложно этой девушке-женщине, взросление которой он не застал, соизмерять правильно силу. На столе рядом лежат черные кожаные перчатки, которые она впервые сняла сейчас. Да и сама девушка будто сбросила маску: чуть расслабила плечи, опираясь предплечьями на столик, прищурила серые глаза… Она ловит взгляд, ухмыляется непривыкшими, бледными и искусанными губами. Ее улыбка похожа больше на оскал. Или на болезненную надломленную гримасу. Она берет второй рукой стакан с холодным черным чаем, отпивает через трубочку, лениво покачивая напиток. Это место… Крошечное кафе, наполненное посетителями, громкими голосами и безвкусной музыкой никак не вяжется с холодным и собранным Облаком. С подобной женщиной, выглядящей великолепно даже сейчас… Эта еда… Дешевая, вредная. От которой та морщит нос, кривится, но все равно ест. Играется, как ребенок. Пытается изо всех сил вписаться в этот обычный мир. Пытается быть частью хотя бы чего-то. Реборн с трудом может узнать в этом существе Хибари Кею, пусть и прошло целых десять лет. В их времени — в их настоящем — Хибари Кея — мелкая девчонка с поломанной жизнью и слетевшими ограничителями. Изломанная, запуганная, предупреждающая удар нападением. Детеныш, скалящий клыки в ответ на угрозу. В их времени она — медленно восстанавливающая свой разум девочка, учащаяся улыбаться, смеяться и жить. Перед ним сейчас сидит почти сломленная женщина с насквозь больными глазами. Вовсе не тот хищник, что мог вырасти из стоящего материала. Хибари Кея здесь — угольный набросок. Сто оттенков серого. Черные волосы — все то же каре. Белая кожа изможденного человека. И серые глаза. Усталые. Равнодушные. Без азарта и готовности сражаться. И Пламя Облака — единственное цветное пятно. Мутно фиолетовое… Слабым ореолом обнимает фигурку, скручивается жесткими пружинами. Пламя Облака цепляется когтями за плоть носителя, змеями ползет под кожей и отравляет и без того хреновую жизнь. Если бы Реборн не знал, что за это ему вцепятся в глотку, он пожалел бы ее. Впрочем, девочка не заслужила подобного. Не та, кто мог смотреть на проклятого Аркобалено как на равного. Она замечает его взгляд. Конечно, замечает. Хмыкает, проглатывая картошку, облизывает беззастенчиво пальцы, собирая крупинки соли. Он бы принял это за заигрывание, если бы не кровавая пустота в том месте, где раньше у нее была душа. — Я собиралась свалить, — Ее голос глубокий, тягучий. Хриплый самую малость. Не совсем женский, хотя киллеру и нравится. Она впервые обращается к нему. — Свалить? — Перед тем, как все это началось… — Девушка морщит нос, отводя глаза. — Поэтому Бьякуран мало обращает на меня внимание. До того, как он начал охоту на Аркобалено… Мне было плевать. Это что-то вроде негласного договора. Он не лезет в Японию. Я не лезу на его базы. Пока мы не видим друг друга… Можно сказать, что проблемы нет. — Почему? — Потому что как бы мы не ненавидели друг друга, — Ее ухмылка пугающая. Самую малость похожая на прежнюю. — Саваду мы все же ненавидим больше, — Только слишком много яда и застарелой боли. — Почему? — Стоило бы ответить что-то в духе «Враг твоего врага — твой друг», но Хибари не та, кто воспринимает такие разговоры с насмешкой. Да и собеседник не тот, чтобы скалить на него клыки. Реборн заслужил ее уважение уже очень давно. И она скрипит зубами, но отвечает то, что желает услышать киллер. — После всего через что мы прошли, я посмела думать, что Савада сумеет стать Небом, — Как всегда неожиданная. Бьет под дых своей искренностью и в глазах ее впервые за день появляется что-то живое. В слово «Небо» она вкладывает столь же много, как и любой итальянец-мафиози. Особый смысл, непонятный никому другому. Ласковое тепло, стальная воля, сила, выдержка… То, что заставит уважительно кланяться и быстрее исполнять любой приказ. Защита. Опора. Подделка… Надежда. Тоска, пронизывающая каждый жест говорит о том, что ничего этого она не получила. Но Кея морщится и продолжает, наслаждаясь своим чаем. — После всего, я поверила, что мы станем Семьей. Больше она ничего не добавляет. Ее взгляд рассеивается, когда она смотрит в пустоту-воспоминания. И Солнцу лишь удается улавливать легкие оттенки эмоций и ленты-ассоциации. И Реборну тяжело смотреть на это. Тяжело видеть усмешку на тонких губах и сложенные на груди руки, когда женщина присутствует на собраниях. Тяжело слышать приглушённые голоса из ее комнаты, хриплый смех и видеть сгорбленную фигуру Хранителя Солнца, крадущегося к себе после очередного сеанса психотерапии и пары стаканов влитого в него насильно виски. Ему отвратительно слышать шорох и стоны, и встречать ее пустой взгляд, после того, как Хранитель Дождя покидает ее комнату. Так же ночью. Так же тайком. И это уже почти не больно. В мире Хибари Кеи уже давно нет цветов. Ее мир такой же черно-белый, как она сама. Как старое кино снятое на дешёвую пленку. Отдает самую малость горелым пластиком и чем-то химически едким. Первым из ее мира исчезло оранжевое Небо, окрашивающее все вокруг в нежные, ласковые оттенки. Выцвело, опало яркими лепестками пионов и осело привкусом пепла на губах. В тот самый миг, когда ее впервые назвали Кровавой. Вторым ушел красный, хотя и должен был пропасть намного раньше. Все же они никогда не были Семьёй. Красный оставил после себя севшее зрение, лёгкую неуверенность и запах дешёвых сигарет. Он исчез ровно в тот миг, как на белой щеке женщины расцвел след от пощёчины, отвешенной за пренебрежительное отношение к Десятому. Потом был зелёный. Хороший цвет. Зелёный оставил после себя воспоминания о звонком смехе; о тарзанке подвешенной на высоком дубе у озера; о конфетных обертках, громких криках и постоянных слезах; о тренировках до потери сознания и о горьком сожалении при одном взгляде на пушистую голову ребенка. Зелёный исчез… Когда малыш Ламбо посчитал себя достаточно измученным зверскими тренировками, чтобы никогда больше их не повторять. Синий… Об этом цвете Хибари не жалела, несмотря на то, что он когда-то был ее любимым. Синий цвет с подросткового возраста ассоциировался с болью, сломанными костями, своей кровью на языке и горечью поражения. На последок, в память о себе он оставил запах вишни — в насмешку над прошлым — и смех, отдающийся в ушах. Синий ушел в тот момент, когда она слишком устала чтобы без вопросов и благодарностей снова и снова брать на себя чужие кровавые следы. Голубой цвет цеплялся за кожу, за волосы и за одежду. Старался вползти в сердце и свернуться в его глубине. Голубой цвет был мягким, ласковым и оставил после себя память о чужих пальцах, перебирающих волосы, запах стали и мокрого ветра. И застывающий крик на губах от чужих рук на своем теле — совсем не то, что хочется вспоминать. Голубой медленно отошёл назад, не сбрасывая своей приклеенной улыбки, не открывая души и даже не пытаясь быть хоть чуточку искренним. Дольше всех в ее мире задержался жёлтый. Но даже он погас, сломленный обстоятельствами и жизнью. Жёлтый, чьи лучи дарили тепло. То немногое, согревающее ледяные пальцы, топящее лёд в душе и позволяющее улыбаться новому дню. Он был то ярким, слепящим и густо-насыщенным, то становился нежным пастельно-мягким и золотистыми паутинками расходился по грубому дереву рабочего стола. Жёлтый погас, когда у Солнца не осталось сил светить всему миру, а у Облака закончились слова, способные оказать поддержку. Мир Кеи уже давно разломан на части. Выцветший, гротескно-серый, не подлежащий починке. Поэтому она просто улыбается тонкими губами, прикрывает глаза и продолжает в одиночку удерживать в целостности шатающийся карточный замок. Реборн выныривает из потока образов, с трудом отгоняя съедающие душу ярость, разочарование и одиночество. Перед ним сидит очень сильная женщина. Красивая женщина — короткое черное платье, черные чулки, серая кофта, светло-серый шарф и тонфа в рукавах. Кукольное личико с мягкими чертами и губы, которые в его времени еще умели складываться в улыбку. Пламя Кеи защищает ее, окружает плотным коконом. И только на местах разорванной связи понятные теперь язвы-раны, причиняющие острую боль. Она покачивает ногой, насмешливо щурится и не жалеет себя. Хотя и жалеет о прожитой жизни. О событиях, которые уже не сможет изменить. Она хочет курить. Крутит между пальцами пачку сигарет, прежде, чем отправить в сумку. Сигареты — еще один серый оттенок в ее пустую, бессмысленную жизнь, которая уже много лет назад потеряла людей, дарящих цвета. — Я ненавижу Саваду. А еще ненавижу себя. За то, что хотела и хочу сбежать, — Она смотрит спокойно. — В конце концов… Мы не Семья. И Реборн молчаливо соглашается с этим. Кривит губы в сочувствующей насмешке. Даже Аркобалено больше Семья чем… Чем прославляемое всеми Десятое поколение. Эгоистичное Небо. Высокомерный Ураган. Лживый Дождь. Наивная Гроза. Сумасшедший Туман. Прямолинейное Солнце. И Кровавое Облако. Единственное искреннее среди них всех. Кея закидывает в рот еще один золотистый ломтик картошки и ждет, даже оставшись в одиночестве. Через четверть часа дверь круглосуточного кафе открывается снова. И внутрь заходит высокий брюнет, ловя черными глазами ее взгляд. Девушка встряхивается. Поднимается с места, чувствуя, как золотое Солнце, так неподходящее разрушенной изнутри ей, медленно укутывает ее своими лучами. Такое контрастирующее. Чужое, опасное, дикое. Мягкое, ласковое и теплое. Согревающее до кончиков пальцев. Обещающее защиту, дом, тепло и принятие. Которому можно подчиниться. Которому нестыдно подчиниться. Которое будет рядом, когда в очередной раз захлестнут кошмары. Которое укроет от невзгод, усмехнется в ответ на шпильку… Которое уважительно присвистнет, застав ее в очередной раз посреди кровавого ада. Не Семья. Да. Но Хибари тепло. Пальцы больше не сводит судорога. Ей не нужна Семья. Больше нет. Наверное, она ждала именно этого.