who of them is really sick?

Именно в эту минуту черный карандаш для глаз казался Фрэнку творением дьявола, орудием убийства, дурацкой бесполезной вещью и всем чем угодно, но только не обычным карандашом. Ещё и зеркало висело слишком высоко; он не мог нормально накрасить свои глаза. Обычно, у него не возникало с этим особых проблем, потому что приходил Джерард и, лицезрея его мучения, смеялся, за шиворот тянул его к ближайшему столу, усаживал на него Фрэнка, разводил его ноги, подходил ближе чем нужно и рисовал аккуратные (или почти аккуратные) линии. Он не разрешал даже дышать слишком глубоко, пока он в процессе. Для него каждый такой раз становился своеобразной практикой рисования, и он очень не хотел, чтобы его работу испортили. Но, после, он всегда требовал вознаграждения в виде поцелуя за свои труды, и тёрся своим вздернутым носиком о шею Айеро. И самое любимое; вдыхая его запах: приятный одеколон, сигареты и терпкий кофе. Всегда. Он делал так всегда. Фрэнк чувствовал себя особенным, потому что Джерард красил только его. Только его он держал за затылок, дыша прямо в губы. И даже когда Майки просил его помочь, он показывал как нужно и просто отходил. Надо было быть совсем слепым, чтобы не заметить, что это что-то особенное. Но сегодня он слишком занят. Занят другим парнем, которого он вообразил очень крутым, и даже неосознанно пытался ему подражать. Он занят Бертом, и Фрэнк искренне не хотел знать, чем они занимаются, когда оказываются наедине. Он даже не хотел допускать мысли о том, что они могут элементарно касаться друг друга или пить вместе кофе. Только не это. Нет. Больше месяца он терпит. Больше месяца Джерард его почти игнорирует. Больше месяца он пьет кофе один. Больше месяца Уэй говорит ему одну фразу в день. Больше месяца он сам подводит глаза перед концертом. И больше месяца он присматривает за Джерардом, когда тот напьется или примет огромную дозу, а это происходило чаще чем моргал Майки с его проблемными глазами. Фрэнк послушно убирал за ним, приводил в порядок его вещи, готовил всё для концерта и мыл пол возле его кровати, после того, как Джерард выблёвывал все содержимое своего организма. Айеро делал это всё ради того, чтобы он, наконец, заметил, что свернул не туда. Каждым своим действием он показывал, что путь назад еще не закрыт, и что вернуться ещё не поздно. Фрэнк прощал всё; даже то, что его пару раз называли чужим, таким ненавистным именем, и без разницы когда это происходило: с похмелья, в полуживом состоянии или под диким угаром. Он просто натягивал улыбку потеплее на своё лицо и напоминал как его зовут на самом деле и поглаживал Уэя по щекам, мокрых от пота, на что всегда получал одно и тоже недоумевающее выражения лица и вопрос «Как?», на который Фрэнк снова отвечал своим именем в той форме, в которой всегда говорил Джерард, будто это должно возобновить память Уэю. Всё с улыбкой, потому что он слишком любил этого засранца. Настолько, что боялся лишний раз бросить взгляд в его сторону, дабы не покраснеть, как школьница. Всегда покупал лекарства и по ночам спасал своего любимого; укладывал на кровать, а сам садился на пол и смотрел на него — следил, чтобы тот не переворачивался на спину и не захлёбывался собственной рвотой. Засыпал в полусогнутом положении, положив голову на край кровати, и сон его был беспокойным, ведь просыпался он от каждого шороха, на случай, если это его Джерард. На концертах, соответственно, не был ходячей батарейкой, как обычно, ведь недосып и постоянная тревога тянули одеяло на себя, оставляя под его глазами глубокие синяки. Не мог он вести себя как раньше и потому, что было слишком больно смотреть какие взгляды Бёрт кидает на Джи. На его Джи. Будто Джерард Уэй не самый прекрасный парень, которого можно было встретить, а кусок мяса. От такого хотелось выть и бить этого ублюдка своей же гитарой, пока она не разлетится на щепки, а оборванные струны не перережут ему горло. Но, на деле, он мог просто стоять. Стоять и рефлекторно играть так, как он играл на репетиции; дергать струны, умирая внутри. С огромным желанием спрятаться хоть за кого-то, чтобы его не было видно. Как и сейчас, с большим усилием ему давалось такое времяпрепровождение, в котором ему нужно стараться не плакать, чтобы не размазать уже почти законченный, плохой макияж. Ну уж простите, не он тут художник. Руки начали дрожать, а тело — ломить, в голове проносились все приятные и хорошие моменты: объятия, улыбки, взгляды на концертах (и не только), легкие прикосновения, которые были настолько нежными, как крылья бабочек, и вообще существование, взаимодействие их друг с другом. Со своей стороны Фрэнк понимал, что любит, но со стороны Джерарда не спешил этого утверждать — тот никогда не называл его своим бойфрендом и не вёл себя с ним на сцене так, как он ведёт себя с ним, когда они остаются наедине. Фрэнку было на это ровным счетом всё равно, потому что он видел какой Уэй на самом деле, но не мог понять, чего он так боялся: излишнего внимания к их персонам, неодобрения, отвращения? В любом случае Айеро старался понимать и не устраивал бунт по этому поводу. Хоть где-то в душе и закрадывалась маленькая, до дрожи холодная мысль: может он стыдится? А сейчас? Мог он сказать, что Джерард любит его?

Нет.

Сейчас же прошлое казалось недосягаемой мечтой, а настоящее — кошмаром. Виделись они только по ночам, когда Фрэнк тащил его в комнату и кормил таблетками, ведь по-другому он не мог с ним; и тогда Уэй, в знак «благодарности», не совсем спешил ласково обнимать и путать свои длинные, бледные пальцы в его черной челке. Ему, казалось, тогда, ночью, на всё плевать. На всё, но не Бёрта, имя которого он произносил теми губами, которыми шептал «Фрэнки.» в шею одного ритм гитариста. В комнате не было никого, кроме него и гитары. Из-за этой нервотрепки Фрэнк часто забывал настроить свою малышку и делал это перед самым выходом, ловя осуждающие, непонимающие взгляды Джерарда. В этот момент ему становилось очень стыдно, он каждый раз чувствовал себя виноватым, потому что ничего не успевал. Искать проблемы в себе стало привычным делом: его вина, что Джи такой помятый; его вина, что у Уэя болит голова; его вина, что гитара не настроена и что его место занял МакКрэкен. Поэтому он прямо сейчас вертел колки, ссутулившись над гитарой, чтобы хоть сегодня обойтись без тех страшных взглядов. Внезапно бежевая дверь гримёрки с грохотом открылась, заставляя его подпрыгнуть; поправляя красный галстук, влетел Джерард с идеально подведенными глазами, бледным лицом и растрёпанными волосами. — Фрэнки, не поможешь мне? Ток прошел по ногам Айеро, он вздрогнул. Сколько его уши уже не слышали этого слащавого «Фрэнки»? Улыбка подползла к губам, хоть он очень старался не допускать того, чтобы Джи понял, что стоит его ласково позвать и этого будет достаточно. Если бы Айеро был псом, то хвост уже бы вилял во все стороны, а ушки прижимались к голове от радости. — Конечно, — Фрэнк очень старался сделать тон своего голоса максимально непринужденным, но получилось, как он понял, слишком плохо, потому что Уэй окинул его похотливым (!) взглядом и улыбнулся одной из лучших своих улыбок. Ладони поднявшегося вспотели и начали трястись еще больше, когда он подошёл к Джерарду, но он старался унять волнение и сделать свои движения даже немного ленивыми, будто он всё ещё делает это каждый день, за что получает поцелуй в нос. «Не смотри ему в глаза, просто не смотри» — Накрасился ты плохо, конечно, — проронил Джерард. Неконтролируемая волна злости ударила в голову Фрэнку и он злобно кинул свой взгляд напротив чужого, затягивая узел на тонкой белоснежной шее потуже. — Ты знаешь, что я не умею этого делать, — только и смог сказать парень, опуская глаза и пряча румянец на щеках. Ему опять стало неловко за то, что он вспылил, казалось, из-за ничем не примечательной фразы. А Джерард не пропустил ничего. Он запомнил этих чертиков, которые начали плясать в больших карих глазах, и румянец. Даже дрожь ресниц, которую Фрэнк, наверное, никогда не научится контролировать. Тем временем, непослушные пальцы сделали узел идеальным. — Спасибо, — он немного помолчал и ещё никогда тишина между ними не была такой неловкой. — Хочешь я тебе помогу тоже? Ну… С макияжем? — он спросил это так, будто это простой обмен. Обмен, который не значил ровным счётом ничего. Будто раньше он не считал минуты до этого момента, только бы побывать между стыдливо разведённых коленок Айеро, погладить его за ухом или потереться о его шею своим носом. И опять из-за пары слов у Фрэнка подкашивались колени, ему хотелось выть из-за безысходности и боли. — Нет, пусть будет так, — холодно ответил он. Голос не дрогнул. Сейчас уже не хотелось плакать. Хотелось разбить что-нибудь. — Ну, как знаешь, — буднично ответил Уэй и вышел из прохладного помещения, аккуратно закрыв за собой дверь. А Фрэнк ещё долго пялился на неё — хотел вырвать из петель и покрамсать топором, которого у него, конечно же, не было. И МакКрэкена вместе с ней. Айеро искренне не понимал, как он должен сейчас выйти на сцену и не хотеть подойти к нему, чтобы съездить ему по морде тяжелым басом Майки. Послышались громкие голоса Боба и Рэя. Они смеялись над шутками, которые им рассказал Уэй-младший пару минут назад, перед тем как уйти на поиски своего брата, чтобы предупредить, что концерт начинается через десять минут. К слову, Майки тоже выводила из себя вся эта ситуация; он не был рад тому, что этот тур они проведут с «Юздами», потому что его брат окончательно сошёл с ума, под влиянием Бёрта — на концертах стал рассеянным, начал больше принимать, пить, и забивать на все на свете, включая и себя в этот список. А ещё был Фрэнк. Майки правда жалел его, потому что, в последнее время, его старший брат совсем не делал Айеро счастливым, а, скорее, совсем наоборот. Джерард никогда не рассказывал брату, что у них там творилось с Фрэнком, но, вообще-то, было трудно не заметить их преданные, наполненные любовью взгляды. Вот как Джерард к нему относился, до того, как начал водиться с Бёртом: он оберегал его, сдувал с него пылинки и не позволял нести собственный чемодан, потому что он тяжелый, поддерживал Фрэнка когда тот бил себе очередную татуировку и рисовал эскизы для новых. Будущий скорпион и правда восхитителен. Но это всё просто угасло в один момент, ведь Джерарду стало неинтересно быть по-настоящему защищённым, любимым и желанным. А вот пьяным и укурененным — в самый раз. И Майклу тоже надоело каждый раз перед концертом искать эту пьянь, забирая бутылку из рук. Это уже слишком. Но он и вправду не мог больше ничего сделать, потому что Джерард сам знает как ему лучше. Даже сейчас его брат сидел с сигаретой, зажатой между пальцев, и жестяной бутылкой пива в левой руке, лучезарно улыбаясь парню с длинными волосами напротив. — Джи, пора. — Подожди, Майкиуэй, ничего не случится, если люди подождут пару минут, — Майки ненавидел, когда его звали так — сливая имя и фамилию в одно слово и произнося это так, будто дразнить его этим до черта весело. Джерард это знал. — Нет, братец, заебал уже, поднимайся, — всегда сдержанный Майкл за шиворот стянул его с миниатюрного диванчика, на котором тот сидел. — Та оставь его в покое, Майкиуэй! — шутливо крикнул Бёрт. — Ещё раз так меня назовешь — я тебе яйца отрежу и пришью на твою зимнюю шапку, понял? — на одном дыхании выпалил он, выдвинув нижнюю челюсть вперёд, и стараясь делать свой взгляд не слишком безумным. И он заставил его заткнуться. Джерард, пребывая в шоке, не мог подобрать слов и нормально опираться жилистым рукам Майки, которые тянули его к их гримерке — той, которая принадлежит группе My Chemical Romance, а не The Used, блять! Из-за угла выбежал рыжеволосый парнишка с карточкой на шее и в соответствующей работникам одежде, сообщая им, что уже пора. Майки отправил его туда, откуда пришел на этот свет, и молодой парень, опешив, развернулся на пятках, мелко дрожа всем телом, побежал за кулисы. — Стой тут, Джерард, или, клянусь Богом, я тебя прикончу. — Да что с тобой такое, Майки? — округлив глаза, спросил старший. — Потом поговорим, — бросил Майкл через плечо и заглянул в гримерку, чтобы дружелюбным тоном произнести: «Пора, парни!», на что Брайар крикнул что-то нечленоразделительное, а Рэй захлопал в ладоши. Фрэнк не издал ни звука; только поднял свои уставшие глаза, которые подвел так неровно… Джерард стоял и непринужденно болтал с МакКрэкеном (подоспел, блять) о какой-то бейсбольной команде, которая сыграла последнюю игру плохо. «Хорошая тема для обсуждения перед достаточно большой аудиторией, ничего не скажешь», — подумал Майки, слыша тяжёлый, прерывистый вздох Фрэнка за своей спиной. Всё, что он сейчас мог, это повернуться и слабо улыбнуться парню, что он и сделал, в ответ получив грустную полуулыбку, которую тот с трудом выдавил. А в голове крутилась одна мысль: Джерард ненавидит бейсбол. Софиты. Они каждый раз казались Фрэнку одинаковыми. Все их шоу с The Used стали одинаковыми. На каждом таком концерте ему хотелось прыгнуть в толпу, чтобы его разорвали на части, но его держал Уэй, бросая незначительные взгляды в его сторону из-под длинных ресниц. Тогда к нему приходила в гости белозубая улыбка. Но сегодня концерт был особенным. Фрэнк старался не смотреть в сторону Джерарда, а вытаращился на лопатки его брата, только бы не видеть этого всего. Толпа ревела всегда, когда они выходили на сцену, но сегодня это было не так. Крики были далеко не радостными, они были шокированными. И почему? Неужто он накрасился и вправду так плохо? Если бы. Пока он стоял, дергал последнюю струну, потому что опять не успел настроить свой инструмент, из-за его спины появились двое. Джерард и Бёрт. Они шли держась за руки, которые подняли вверх. Вероятно, чтобы это заметили все. Первый осмелился бросить взгляд на Айеро, который, он надеялся, не заметит их (и вообще всего этого), но тот стоял глядя прямо на них с приоткрытым ртом и большими глазами. По его выражению лица было не понятно: он хочет их убить или, расплакавшись, убежать. А он хотел и то, и другое. В эту секунду в голове поднялось огромное количество вопросов, главным из которых был «Почему он не сказал правду?» почему мучал его столько. почему именно сейчас почему на публику На мгновение ему показалось, будто время остановилось и он наблюдает за этим всем, замечая каждую деталь. Казалось, абсолютно каждое чувство обострилось и он заметил все. Джи легко сжимает руку Бёрта, а тот в свою очередь, держит его так сильно, что костяшки его поганых пальцев побелели; как Уэй смотрит на своих друзей (на Фрэнка дольше всего) извиняющимся взглядом; как Майки отпустил гриф гитары и сжал руки в кулаки до хруста; как Боб и Рэй за спиной Айеро проронили тихое «блять» в один голос; и как толпа, не ожидавшая такого поворота, начала реветь. Фрэнк посмотрел на Джерарда взглядом, в который вложил все свое разочарование, какое только мог, затем кивнул, мол «я тебя понял», и отвел взгляд на Майки, у которого лицо выражало только одну мысль: «Фрэнки пожалуйста, только не делай сейчас ничего!». И он не делал. Сегодня все было как в тумане: одна песня сменяла другую, толпа до сих пор перебывала в шоке, Майки дёргал струны жёстче. Но то, что случилось потом, повергло в шок всех. МакКрэкен подошел к Джерарду, приобнял его, наклонился пониже и продолжил петь. Уэй, в свою очередь, не понял, что происходит и, уже по привычке (МакКрэкен делает это не впервые? Потому что руки Фрэнка он не убирал никогда) хотел убрать чужие руки со своей талии, но хватка была крепкой. Потом Бёрт убрал микрофон и схватил голову Джерарда обеими руками, прижимаясь своими губами к его. И прозвучал дикий писк — кто-то сфальшивил. Рэй, скукожившись от такого дискомфорта,  начал искать глазами источник этого дерьма, и нашёл. Фрэнк стоял так, будто его ударила молния. Торо,  даже с того расстояния, мог видеть, как татуированные пальцы не слушаются своего хозяина, и как сам он, казалось, забыл что такое гитара. Это заметил и Майки. Благо, он успел подбежать к нему и прижаться своим лбом к его, закрывая от толпы, и продолжая играть. На что толпа тоже отреагировала двузначно и совсем не спокойно. Что ж, они купили билет на шоу — они его получили. — Дыши, Фрэнки, дыши ртом глубоко, — пролепетал он, заметив, что карандаш и подводка потекли — Айеро плачет, а нос у него заложен. — Давай, продолжай играть!!! — уже во всю орал Уэй-младший. — не смотри на них! Слышишь? Не смотри, а играй!!! Белый шум начал рассеиваться, мозг — функционировать, а руки вспомнили, что им нужно играть. Фрэнк справился и, с помощью прекрасного Майки, подавил паническую атаку. А ещё он понимал, что перед ним стоит полторы тысячи человек, которые смотрят на всё это, снимая на телефоны. Под конец концерта Фрэнк был в предобморочном состоянии, Рэй был обеспокоен, Боб нервно бил по тарелкам и бросал сочувствующие взгляды в сторону ритм-гитариста, а Майки был на готове выкинуть свою чертову гитару из рук и ловить Фрэнка, если тому вздумается упасть в обморок. Наконец, весь свет потушили, чтобы обе группы могли уйти со сцены под крики фанатов. Фрэнк нашел взглядом Рэя, снял свою гитару и, почти шепотом, произнёс краткое «Отнеси». Тот понимающе взял инструмент и, кинув через плечо взволнованный взгляд, кивнул и направился к гримерке. Пока широкие спины его друзей скрывались за дверями, он успел съехать по стене, умыться слезами и спрятаться между бетонной поверхностью и сломанной огромной колонкой, которую, почему-то, здесь бросили. Его трясло, дышать было трудно; он еле сдержался, чтобы не начать кричать. Это была не злость, нет. Это было то чувство, когда твой любимый человек целуется с другим парнем. В перчатках без пальцев было очень жарко; Фрэнк снял их вытирал ими слезы, которые, казалось, совершенно не планировали останавливаться. В голове крутился этот момент и он не мог ничего с этим поделать. Сколько раз еще Бёрт так подходил к нему и целовал? Сколько раз намекал на что-то больше? Сколько раз невзначай касался? Сколько? Неужели это все было ложью, и всё, что до этого было, случалось только потому, что Уэю было скучно? Да к чёрту, сегодня пусть сам тащит свое тело к кровати и ест таблетки, если сможет. Айеро поднялся и на дрожащих ногах пошёл в гримерку. Прошло уже больше получаса и все должны были поехать в отель, но, видимо, все ждали его. Он, громко распахнув бежевую дверь, первым делом увидел в полумраке уставшего, мявшего салфетку Майки, которой он вытирал глаза. — Ф-фрэнки… — Не сейчас, Майки, хорошо? Я поговорю с тобой потом как-нибудь о чём ты только захочешь, только сейчас не трогай меня и не смей при мне упоминать имя своего родственника, понял? По крайней мере,  сегодня, — на одном дыхании выпалил он, сгребая со стола свой телефон и кожанку, попутно проверяя наличие денег в её карманах. — Ты куда? Мы тебя ждали, чтобы поехать в отель уже… — Адрес? — Что «адрес»? — Адрес отеля? — Мэделин-стрит 7А. — Хорошо, езжайте, к утру я буду. — Но… — Никаких «но»! Я же просил не говорить со мной сегодня! — взревел Айеро, заставив Майки подпрыгнуть на мягком диване. Он просил не это, но уже не было разницы; на секунду он увидел в глазах напротив зверский испуг. Айеро вылетел из помещения, быстрым шагом направляясь к выходу. Ноги до сих пор дрожали и хотелось курить. В голове роилось огромное количество ненужных мыслей, которые Фрэнк настолько хотел выкинуть из своей головы, что готов был биться ею же о ближайшую стену. Не пройдя и половины коридора, он вытянул из кармана куртки пачку сигарет и красную зажигалку. Ту, которую он забрал у Джерарда. Ноги гудели и казались ватными, но он усердно добирался до выхода, и перед его взором появилась знакомая фигура парня. — Мистер Айеро, простите, но здесь нельзя курить. — Иди нахуй, — прорычал Фрэнк и бросил свирепый взгляд напротив, заставив того поежится. — Но… — НАХУЙ ИДИ! — уже взревел гитарист. Парень подпрыгнул на месте, и, торопясь, ушёл. Фрэнк, почему-то, подумал, что если он накричит на бедолагу, то ему станет легче и он хоть немного выпустит пар. На самом деле, нет — он завёлся ещё больше и, не удержавшись, ударил стену справа.   Костяшки сразу болезненно заныли, но это всё было просто глупостями, по сравнению с тем, что он чувствовал. Ему казалось, будто даже если он убьет человека, то и этого будет недостаточно. Распахнув перед собой дверь, Айеро сразу почувствовал приятный холод на лице и как кожу вокруг противно стянуло. А вот нос всё ещё был опухшим и красным. Он прекрасно понимал, что выглядит так, будто только что выпрыгнул из ада: растекшийся карандаш по всему лицу, вздутая вена на лбу, руки, которые сжимаются в кулаки и дымящаяся в зубах сигарета. Но ему было плевать на всё, ему просто хотелось завернуть за ближайший угол, найти какой-то бар и напиться до полуживого состояния, чтобы наутро мучаться от головной боли и похмелья. Может хоть так ему станет легче. Так и произошло; трясущиеся ноги довели его к ближайшей неоновой вывеске. Как только он переступил порог заведения, в нос ударил запах алкоголя, сигарет и женских духов. Айеро сразу направился к барной стойке и (еле) уселся на высокий стул (он ненавидел такие стулья из-за того, что они, блин, высокие). За баром стоял парень лет двадцати пяти и протирал бокалы. — Виски, и побыстрее, — осипшим голосом произнёс Фрэнк. — А паспорт у тебя есть, малыш? — с насмешкой спросил бармен. — Ещё раз назовешь меня малышом, и тогда я засуну этот паспорт тебе в анус, — грубо выплюнул Фрэнк, кидая на столешницу свои документы, где было чётко и ясно написано, что ему уже двадцать четыре грёбанных года и он уже три из них свободно покупает бухло себе сам. Парень по ту сторону стойки опешил. — Сколько? — Одну пока. Дальше ему поставили стакан с виски, на дне которого лежал лёд. Он, не задумываясь, выпил всё до дна, даже не скривившись. Бармен округлил глаза, после чего Фрэнк попросил ещё, и тот повиновался. Теперь уже Айеро просто смотрел на этот стакан и вертел его в руках. Думал. Почему всё происходит вот так? Почему Джерард сейчас не сидит в его номере и не гладит его по спине, обнимая, как было раньше, а тусуется с этим обоссаным козлом? Почему он вынужден сейчас сидеть здесь и заливать своё горе этим дерьмовым виски? Почему? «Почему я сейчас превращаюсь в него?». А действительно. В один момент Фрэнку стало плохо. И мерзко. Он приходит к тем же методам, что и Джерард. Он тоже планирует сейчас напиться до коликов и не доползти до отеля. И зачем? Разве не будет лучше просто успокоится? Хотя, смешно. Просто успокоится он не мог. Айеро нервно искривил свои губы в подобии грустной улыбки, выдохнув при этом. — Эй, парень, — тихо позвал его бармен. — у тебя все хорошо? — А пришел бы я сюда, если бы у меня всё было хорошо? — грустно подняв свой взгляд, ответил вопросом на вопрос Фрэнк. — Думаю нет, но… Ты должен знать, что что бы ни случилось, ты не должен сидеть здесь и убиваться, запивая горе этим поганым пойлом. — Да, пойло и правда поганое, — попытался разрядить обстановку Фрэнк. Хотя как можно разрядить такую обстановку? — Не хочу лезть не в свое дело, но что-то случилось? — Раз не хочешь лезть, так почему лезешь? — раздраженно бросил Айеро, сведя свои аккуратные брови к переносице. — Ну, знаешь ли, сюда часто приходят, чтобы вылить душу… — А я ничего не хочу выливать тебе, — ответил Фрэнк, бросая деньги на барбекю стойку и уходя из этого противного места. Он ещё не совсем спился, чтобы рассказывать каждому встречному о своих не очень нормальных отношениях с Джерардом — солистом его группы, которая, к слову, популярна; и он мог поспорить на сто долларов, что этот любопытный осел его тоже узнал. Когда Айеро вышел на улицу, то понял насколько в этом помещении душно и воняет. Внезапно, ему хотелось вернуть свой обед обратно, потому что ему было очень неприятно от всего этого, но он лишь скривился и достал сигареты из кармана. Прикурил. И стоял. Просто стоял и дышал, иногда затягиваясь. Эта недо-прогулка освежила ему мозги и он понял, что этого он Джерарду не забудет. Он ничего ему не скажет прямо, а просто безмолвно будет заставлять его страдать до конца его дней и чувствовать вину. Или это сейчас такой уверенный и обозлённый, а когда увидит эти изумрудные глаза — снова простит всё на свете? Этого он не знал. Потом Фрэнк затушил сигарету о мусорку и кинул её туда же, сдвигаясь с места, и, шаркая кедами об асфальт, направился к отелю. Сегодня с Джерардом он возиться не станет. Но его до сих пор переполняли эмоции и он хотел убить кого-нибудь. Плюс пришло осознание того, что Бёрт живет с ними в одном отеле, возможно, даже на одном этаже. И снова захотелось плакать. Это не может продолжаться. Ноги опять тряслись, но всё же, медленно, но уверенно, несли его к Мэделин-стрит 7А. Внутри все кипело, он просто разрывался от любви и злости. Эта злосчастная улица так далеко, и значит, у него больше чем достаточно времени, чтобы обдумать все и что-то решить. Но он не хотел. Он не хотел думать о Джерарде сейчас. Хотя, как он мог о нём не думать? Он всхлипнул. Снова. Вот, спустя долгий отрезок времени, виднеется отель. Он проходит в раздвижные двери и подходит к ресепшену, чтобы узнать, где находится его чёртов номер. За стойкой стояла молодая, черноволосая девушка, которая явно очень хотела спать. — Здравствуйте, простите, здесь должен быть забронирован номер на Фрэнка Айеро, — устало проговорил Фрэнк. — Он забронирован на вас? — так же устало спросила девушка. — Да. — Можно ваши документы, пожалуйста? — Держите, — Фрэнк дал ей в руки свой паспорт. Почему-то ему вспомнилась сегодняшняя прогулка к бару. — Вот ключ, номер 32, второй этаж. Вас проводить? — Сам справлюсь, спасибо, — без энтузиазма ответил парень. Он был слишком усталым для всего. Для того, чтобы думать, для того, чтобы что-то решать и для того, чтобы переставлять свои ноги по лестнице, так что он решил поехать на лифте. На второй, мать его, этаж. «Айеро, ты настолько жалкий, что не можешь пройти дюжину ступенек». Только двери лифта разошлись, как он услышал громкий хлопок двери одного из номеров и грозный рык. Для своей же безопасности, он решил постоять за углом и послушать. Сонливость и вялость мгновенно улетучились. Фрэнк слышал шаги, которые раздражённо топали по ковровой дорожке в коридоре. Он даже слышал частые выдохи. Кто же это был? Послышался телефонный звонок. Звонили тому, ходящему туда-сюда, человеку. Он сразу поднял трубку, сказав радостное «алло». И Фрэнк узнал бы этот мерзкий голос из тысячи. Говорил Бёрт. Звонили ему. И он, почему-то, за кем-то гнался и караулил его у двери гостиничного номера. В голову мгновенно полезли мысли о том, что от него убегал Джерард и что этот упырь мог причинить ему боль, или же заставить делать то, чего он не хотел. Волна злости опять окатила Фрэнка и он злобно сжал кулаки. Этот. Хмырь. Причинил. Боль. Его. Джи. Борясь с собой, он пропустил мимо ушей стандартные фразы по типу «привет», «не занят?», «чем занимаешься?». И после этого у Айеро что-то щелкнуло в голове, заполняя её, как пустой сосуд, голосом Бёрта, который говорил: — Ага, ловлю эту шлюху по отелю. Это могло значить что угодно, конечно, но Фрэнк не рассматривал больше никакого варианта, кроме того, что МакКрэкен назвал Джерарда шлюхой. — Как какую? Уэя конечно! — радостным голосом оповестил своего собеседника Бёрт. — Сегодня мой член побывает в нем, можешь не сомневаться, — ответил вскоре. И на этом моменте Фрэнк слетел с тормозов. Он резко вышел из-за угла, и из-за того, что МакКрэкен стоял к нему спиной и говорил по телефону (ещё спасибо всем высшим силам за то, что Фрэнк обул чёрные кеды, которые смягчали его шаги о ковер, и их не было слышно от слова совсем), то смог незамеченным подобраться к нему, резко развернуть за плечо и ударить кулаком в челюсть. Да так, что он повалился на пол, а этот телефон отлетел на другой конец коридора. Далее Айеро уселся сверху на Бёрта и начал молотить ему лицо, как бы тот не сопротивлялся, в данный момент Фрэнк был сильнее и намного злее. Он взял его за воротник и поднял над полом. — Ещё раз я услышу, как ты называешь его шлюхой, и будешь собирать свои зубы по всему миру, ты меня понял? — прорычал Фрэнк, приложив его головой о ковровую поверхность, которая, к счастью, не смягчила удар, как шаги. — Остановись, ублюдок мелкий!!! — кричал во всю МакКрэкен. Но Фрэнку было всё равно. Он уже успел разбить ему бровь, висок, нос, губу и поставить синяк на скуле. — Самая тупая шлюха здесь — это ты, МакКрэкен, и молись, чтобы я тебя не убил сегодня, — продолжал начатое Фрэнк. — а это за «мелкого», — и кулак прилетает Бёрту в подбородок. Айеро мог слышать, как клацнули его зубы и как тот взвыл. Костяшки неимоверно болели, потому что он избил их в кровь, но, в физическом плане, поверженому парню на полу было куда хуже. — Не надейся, что тебе кто-нибудь поможет, — сказал Фрэнк, поднимаясь и доставая из заднего кармана ключ от номера, но дверь оказалась незаперта. Позже он узнаёт, что ранее Джерард попросил ещё один ключ от этого номера на ресепшене и сейчас спрятался именно в нём. Неужто, чувствовал, что случится что-то плохое? Джерард сидел под дверью в слезах и, вероятно, он слышал всё, что происходило за ней. Фрэнк захлопнул её и сразу присел на корточки возле Уэя. Дураку было понятно, что Джерарда хотел изнасиловать этот кретин. — Джи… Джи… Посмотри на меня, — прошептал Фрэнк, пытаясь проглотить горький ком в горле, потому что самому захотелось заплакать. А Джерард посмотрел на него… Совершенно чистыми глазами. Он был трезв. Полностью, мать его, трезв. Плача, он набросился на Фрэнка с объятьями, шепча тихое «прости». Айеро сбросил куртку на пол и обнял Уэя. Тот дрожал. — Что случилось? — обеспокоенно спросил Фрэнк. — Джи… — Прости меня, Фрэнки, прости. Я не верю, что мог причинить тебе такую боль и связаться с ним. Прости меня, пожалуйста, — и все шёпотом. Он поднялся, утаскивая за собой Фрэнка, который уже плакал во всю, и не знал что сказать. А что он должен был сказать? Джерард, ты молодец, что понял всё через месяц всего этого говна? Нет. Они уже улеглись на кровать и Уэй прижимал к себе Фрэнка, рыдал, дрожа всем телом. Он чувствовал такую же дрожь и от него. Вот так они и лежали. Джерард говорил слова любви, просил прощения, а Фрэнк думал и плакал в чужую футболку, сдерживая всхлипы. Он любил его, он его так чертовски любил. — Я никогда больше не сделаю тебе так больно, слышишь? Ударь меня, делай что хочешь, можешь не простить, но я хочу сказать тебе, что очень люблю тебя, Фрэнк. Прости меня пожалуйста… Пожалуйста, — повторял Джерард. В один миг Фрэнк подумал, что это самая большая ошибка в его жизни и он не должен прощать. Такого не прощают. Он не должен играть с огнём и прощать снова. Но вместо этого он впервые обнимает Уэя в ответ и сквозь слёзы тоже просит у него прощения. — За что??? Боже, Фрэнки, за что? — спрашивает Джерард целуя горячий лоб Айеро, чувствуя пульсацию венки на лбу, и путая свои пальцы у него в волосах. — За то, что не пришел раньше сегодня, он мог сделать что угодно… — так же плача, ответил Фрэнк. — Господи, мне было страшно только за тебя и… Я слышал всё. Я тебя очень люблю, прости, прости… Фрэнк на свой страх и риск поверил и прижался крепче, содрогаясь в рыданиях. Так они и провели ночь, умываясь слезами и говоря друг другу слова любви. Айеро ещё не знал, что рискнул не зря, потому что Джерард его и правда любил. Он его обожал, больше никогда не причинял боли, а лишь целовал его на сцене, обнимал и, убирая микрофон, кричал ему на ухо пошлости, вперемешку со словами любви, а при друзьях всегда держал его теплую ладонь. Он рисовал ему татуировки и присутствовал при набивании каждой, хотя боялся игл до потери сознания. И ничто в мире не было больше его любви. Фрэнк не пожалеет.   В ту ночь, когда говорил те заветные обещания, он был трезв и искренен. Это главное. Наутро, по желанию Джерарда, все контракты с The Used были разорваны.