Сон длиной в вечность

             

Сон — что это?..        Дар? Забвенье?        Благо?        Смерти отраженье?       И любовь — не сон ли это?        Жизнь моя — не чей-то ль сон?       

      Лес был погружен в полуденную дрему. Где-то высоко в кронах деревьев негромко перекликались птицы, сонно ворочались в своих норах лисы и барсуки, монотонно гудели шмели, неторопливо перелетая с одного цветка вербейника на другой. Лес жил своей обычной жизнью, и все же чувство безотчетной тревоги не оставляло хрупкую эллет*, что быстро шла затерянной звериной тропой.       Стоял Narie*, пора заготовки кипрея, из листьев которого таварвайт* изготавливали ароматный напиток. Это растение не любило темную и влажную лесную чащу, предпочитая покрывать кудрявой зелёной шубой прогретые солнцем холмы и заливные луга. На заготовку сырья уходило три-четыре дня — срок небольшой даже по меркам эдайн*; однако, покидая несколькими днями назад родное селение, Анорсэль не могла отделаться от чувства необъяснимого беспокойства. Глухая тоска ледяными пальцами сжимала душу золотоволосой эллет, наполненный отголосками болезненных видений сон не приносил облегчения. Эльфийка убеждала себя в том, что ей нечего опасаться — после победы Последнего Союза в лесах к востоку от Мглистых гор не осталось порождений Врага, однако мрачное предвидение не переставало тревожить ее душу. Она повернула назад, так и не окончив сбор трав. Мысли путались, сердце рвано отбивало сбивчивый ритм. Скорее. Домой. Ей нужно как можно скорее вернуться домой.       Дева ускорила шаг. Вскоре показался ручей, а за ним — до боли знакомая поляна, окруженная древними, как сама Арда*, дубами. Небольшие изящные строения примыкали к стволам лесных исполинов, обвивали их ажурными спиралями лестниц, зачаровывали призрачными очертаниями таланов*, прятавшихся в густых кронах. Тихо напевали свою незамысловатую песню серебристые водяные струи, по которым в далёком детстве Анорсэль пускала игрушечные кораблики, гадая, доплывут ли они до таинственного Валинора*…       Сердце Анорсэль кольнуло. Что-то было не так в этой уютной картине родного селения. Не было слышно детского смеха. Еле заметного шороха шагов. Стука инструментов в мастерской, где дубили кожи. Скрипа веретена в горнице.       Вокруг царила мертвенная тишина. Дева зябко поежилась и медленно двинулась в направлении дома; стук собственного сердца гулко и болезненно отдавался в каждой частице тела, и, хотя внутренний голос настойчиво принуждал поторопиться, каждое движение давалось с трудом, словно эльфийка завязла в гигантской паутине, что упругими путами сковала руки и ноги. Минуты, что до этого неслись, словно неудержимые воды горного потока, теперь тянулись невыносимо медленно, тягуче, и тишина — неестественная, кричащая — давила и окутывала сознание липким страхом.       До родного порога осталось несколько шагов — но преодолеть это расстояние оказалось мучительно тяжело. Взявшись за дверную ручку, эллет почувствовала, что задыхается. Сознание окутал вязкий туман; обрывки мыслей тонули в темном омуте дурноты, будто камни в болотной трясине. Существовала лишь одна причина, по которой Старшие дети Эру*, не подверженные физическому истощению или болезни, могли испытывать подобное состояние — присутствие Тьмы.       Тьма была повсюду. В незримом мире она выглядела как клочья серого тумана, что окутывал очертания мебели, сочился чрез щели стен, зыбким ковром стелился под ноги. Анорсэль остро ощутила недавнее присутствие здесь чего-то враждебного, древнего, как сам мир; превозмогая внезапно нахлынувшую слабость, она упрямо продолжала идти вперёд, с усилием продираясь сквозь густой, как черная патока, воздух.       Мастерская отца была пуста. Дева посмотрела на аккуратно разложенные его руками инструменты, и в памяти невольно всплыла сцена из далёкого детства…       Она встаёт на цыпочки, чтобы дотянуться до дверной ручки, вырезанной в виде резного дубового листа. Надо скорей подрасти — а то брат отца так и будет смеяться над ней, называя этим нелепым именем…как там?.. а, вот! «Коротконожка!» Никакая она не коротконожка — сегодня она сама смогла залезть на вершину Старого дуба!       Из-за двери слышится шелест шагов. Эти шаги она узнает, пожалуй, даже во сне — так может ходить только папа — быстро, весело, упруго;дверь неожиданно распахивается, и самые сильные на свете руки подхватывают ее, спасая от неминуемого падения.Анорсэль чувствует, как золотистые волосы отца шелковой волной накрывают ее лицо — и смеётся, громко, заливисто, жмурясь от счастья.       Менельтор улыбается, но глаза почему-то серьезны. — Что-то случилось, Ada*? — Сульмельдир, родич твоей матери, передал вести со стрижом. Из-за гор прибыл обоз синдар*. Теперь они будут жить рядом с нами, sel*. — А почему? — спрашивает маленькая эллет, удивлённо хлопая длинными ресницами. — Их страну затопило море.       От слов папы захватывает дух. Море! Затопило целую страну! Как, интересно, эти синдар собирали вещи в поход –плавая на лодках? А может, им помогали дельфины? — А наш лес тоже затопит море, да, пап? — Нет, моя милая, — пряча улыбку, отвечает отец. — Тогда почему ты такой грустный? — Мой маленький лесной цветочек — Анорсэль чувствует, как большие теплые ладони сильнее сжимают ее плечи, даря ощущение покоя и уюта, — ты ещё так мала, а уже умеешь читать в душах Эрухини*… Мы должны радоваться воссоединению с нашими родичами, но отчего-то предчувствие скорой беды тяготит мое сердце.       Эльф задумчиво смотрит на гряду далеких гор, окутанных туманной дымкой: — Берегись синдар, мой лесной цветочек. Искажение коснулось их fear*. Они — наши братья, но они несут с собой войну…       Отец оказался прав — война действительно пришла в их земли. Под орочьими топорами пали вековые леса; в драконьем пламени сгорали целые поселения; те же, кто оставался жив — умирали, истекая кровью на полях сражений.       Когда по Средиземью разнеслась весть о том, что Гил-Гэлад собирает Последний Союз, отец и ещё двое мужчин со своими семействами ушли к предгорьям, в самое сердце Темного Леса, как его называли эдайн. Не они развязали эту войну; не они должны вкушать ее последствия…       Анорсэль вошла на кухню. На невысоком столе лежали заботливо разложенные мамиными руками травы, однако ее самой нигде не было видно — возможно, она ушла в лес. Мама любила лес — и чувствовала его тоньше, чем многие нандор*; она всегда знала, где искать лучшие ягоды; настало ли время положить стрелу на тетиву — или олень слишком встревожен, и усилия охотника будут потрачены даром; как найти родник, воды которого не просто утолят жажду, но и придадут силы, снимут усталость…       Беспокойство продолжало биться в груди, словно птица в силках. Анорсэль сделала глубокий вдох. Спокойно. Все хорошо. Вот сейчас дверь откроется — и тонкая эллет с волосами цвета верескового меда встретит ее задорным смехом, сожмет в теплом объятии, мимолётно коснувшись губами виска. Мама ведь всегда целует ее в висок…       Дышать становилось все труднее — каждая минута, проведенная под сенью Тьмы, отнимала у эльфийки силы. Очертания небольшого камина и украшенного затейливой резьбой стола, за которым их семья так любила собираться вечерами, плыли перед глазами. Упорно борясь с подступающей дурнотой, эллет шла из одной комнаты в другую. И везде ее встречала звенящая тишина…       Наконец Анорсэль нерешительно остановилась на пороге родительской спальни: — Мама? Ответа не последовало. — Отец?       Не выдержав, она стремительно подошла к кровати и отдёрнула украшенный вышивкой коричневый полог.       Отец и мать лежали рядом. На лицах отпечатались следы страдания, сведённые судорогой руки что есть силы сжимали мягкую ткань покрывала. В расширившихся от ужаса зрачках плескалась Тьма.                    Они были мертвы.