~~~
Солнце С-53 горячее Халовского, и оттого, должны быть, девчонка с Терры так отчаянно мерзнет, обнимая себя за плечи и запоздало откликаясь на имя с медальона смерти – такого же оплавленного и обломанного, как и дарованное имя; как и она сама. Запасной жетон был зашнурован в правом женском ботинке*, уцелев без единой царапины, но Йон-Рогг его выбросил, не удосужившись прочесть: про себя он уже крестил терранку «Верс», не желая и не видя смысла переучиваться. Фальшивка звучала вполне на крийский манер, легко ложилась на язык и была пустой, чем разом опустошала носителя. На Хале Верс растеряна и патологически недоверчива, щипает себя за плечи, тщетно пытаясь проснуться, и укутывает себя в самую теплую гражданскую одежду, какую находит, утыкаясь носом в поднятый воротник. – Врач говорит, у меня температура тела выше нормы на два градуса, – говорит она, растирая уставшие, красные от недосыпа глаза, слезящиеся от напряжения, и упрямо возвращаясь к криглифам, которые пока что читает только по слогам: Йон-Рогг не знал жалости, муштруя ее третий час к ряду, и все безуспешно ждал, когда же она замолит о пощаде или хотя бы зевнет от скуки. Ему доводилось учить новобранцев (пусть и не с Терры, и пусть и не азбуке), но такое непреклонное упорство он видел в первый раз. – А еще пульс учащен. И давление повышено. – Побочный эффект, – невозмутимо отвечает он, указывая себе на шею: место, где у Верс помигивал кругляш ингибитора. Амнезия оправдывала многое, но далеко не всё, и у Йон-Рогга заканчивались объяснения бесконечным неувязкам и неусыпному любопытству. Верс отзеркаливает жест, ощупывая управляющий диск, скребет его ногтями, как будто пытаясь отодрать, и Йон-Рогг едва сдерживается, чтобы не ударить ее по рукам. Йон-Рогг помнит, как сжимал и разжимал кулак, и по узкому прозрачному каппиляру, присоединенному к его предплечью, ползла густая темно-бирюзовая кровь. Верс лежала на соседней койке в лазарете – под ключицей свежий хирургический шов, на лице азотная маска, на шее металлические скобы, на которые должен будет встать имплант. Первым, что увидит Верс, когда очнется, будет его имя на пакете донорской крови, качающемся у нее над головой, и Йон-Рогг испытывал от этой мысли странное удовлетворение. – Не отвлекайся. Верс послушно утыкается в учебник носом. Костяшки у нее обнаженно-белые, глаза щурятся, подрагивая бесцветными ресницами, и она снова начинает пытать его уши, скрипя, картавя и выщелкивая языком один криглиф за другим. Йон-Рогг терпеливо поправляет произношение, позволяя ей повторять за собой, как ребенку. Отбирает стилус, показывая, как правильно писать. Учит обращаться с голографическими интерфейсами, коммуникаторами и бытовой техникой, с которой играючи управился бы любой кри пятилетнего возраста. С военной подготовкой дела обстояли лучше, хоть и не намного. Верс укладывалась в нормативы по бегу, скалолазанию и плаванию, успешно решала стратегические задачи и неопытно, но вполне себе сносно стреляла, пусть и держа бластер очевидно-неудобной, извращенной хваткой, которую пришлось исправлять. После пятого замечания и неуместно-озорного, неизменного, раздражающего до скрипа зубовного «Я так и делаю!» Йон-Рогг не выдержал и, ухватив ее за запястье, грубо сместил пальцы на рукоятке, пригрозив в следующий раз смазать ее ладонь клеем, если не начнет делать, что ей говорят. Дралась Верс отвратительно. Сказалась то ли из скверная подготовка, то ли терранское происхождение, подарившее заведомо слабые мышцы, маленькие легкие и заторможенную реакцию: рядовой кри в спарринге без усилий поломает ей ребра, инструктор рукопашного боя поломает ее целиком, и Йон-Рогг предпочитает выворачивать ей руки и делать подсечки самостоятельно, следя, чтобы, падая, она не свернула себе шею. Это было почти унизительно – воспитывать ту, от которой большинство кри отворачивались в отвращении. Это была почти насмешка – делить с ней кровь и три четверти суток. Йон-Рогг был лишен предрассудков и не испытывал ни жалости, ни брезгливости, но едва ли понимал, за какие прегрешения он опекал осиротевшую дочь Терры, как птицу с прожженными крыльями. Тем не менее, Высший Разум возложил на него обязанность – а обязанности свои он исполнял неукоснительно. Он служит во благо Кри – Верс будет служить тоже. И летать будет выше всех остальных.~~~
Солнце С-53 горячее Халовского, и оттого, должно быть, Верс с такой неутолимой жаждой смотрит в небо – подставляет под солнце шею, ключицы, руки, точно изголодалась по родному свету и теплу, нежится в нем, окунаясь по уши. Сперва Йон-Рогг решает, что она скучает – не оттого, что помнит, конечно, что ей есть по чему скучать, но по наитию подсознания, твердящему, что дом ее не под ногами, а в тысячах световых лет у нее над головой. Как-то он замечает, как Верс, крадучись, забирается после отбоя на крышу казарм, садится там, скрестив ноги, и без отрыва глядит куда-то вверх, запрокинув голову к лунам, звездам и изумрудно-зеленым неоновым огням, и оттого только укрепляется в своем мнении. Он понимает, что ошибался, когда в летный ангар доставляют на испытания пять новых звездолетов-истребителей, а тоска в глазах у Верс сменяется горячкой и нетерпением. Неделю она, сама серьезность и хладнокровие, обуздывает свои силы, не позволяя кулакам вспыхнуть от обидно пропущенного удара или острого замечания; сохраняет образцово-показательное спокойствие, не перебрасывает искр по ладоням, растягивая между пальцами ниточки энергии или опоясывая ими запястья, как делала раньше в задумчивости. Неделю встает до подъема и бегает по стадиону так, словно за ней гонится скрулья армада, упражняется на стрельбище, колошматит груши, не жалея костяшек, локтей и коленей. Она следует за Йон-Роггом по пятам, слушается впервые безоговорочно, не выдавая ни жестом, ни словом причину неожиданно-безупречного поведения – но к счастью, он догадывается сам: по летным справочникам и истомившимся взглядам в небо, как будто оно звало ее, а она не могла откликнуться. Думая о системе поощрений и наказаний, об улучшении боевых навыков и воспитании универсального солдата (а уж точно не о том, как будет благодарность смотреться на неизменно саркастическом лице), он разрешает ей сесть за штурвал. У приборной панели Верс походит на осыпанного подарками ребенка – защелкивает ремень безопасности еще до того, как просят, елозит в кресле, слушает инструктаж вполуха, просто потому что заранее выучила его наизусть, и задыхается от восторга, когда пальцы касаются штурвала. И всё же Йон-Рогг вынужден признать, что летает она хорошо. Звездолет держится в воздухе так легко и плавно, точно попал в невесомость, играючи заходит в пике, маневры на уклонение и мертвые петли, режет облака острыми крыльями, кружа кружевной вираж за виражом. Когда Верс, покачиваясь, спускается с небес на землю, раскрасневшаяся, дышащая взахлеб, умытая бледным солнцем Халы, то улыбается так искренне, так ярко, такой широкой очарованной улыбкой, не обращенной ни к кому конкретно, что Йон-Рогг теряется, смывая фальшивое надменное выражение, оголяя почти испуганное лицо, – он не видел никого из кри, кто бы так улыбался. В Верс же неистребимое, огнеупорное чувство юмора, пережившее все наказания за преступно-уморительные шутки и несоблюдение субординации. Верс упражняется в остроумии за завтраком, обедом и ужином, нисколько не смущаясь последствий и совсем уже перестав его бояться, Верс ухмыляется и хохочет, и с каждым разом все сложнее не отвечать ей тем же. Строить укоризненную мину и возводить очи горе. Взывать к серьезности, говорить о легкомыслии и вреде шутливого настроя для операции. Нет ни смысла, ни желания – Йон-Рогг не Корат, его репутацию черствого циника давно уж разоблачили. – Вы улыбнулись, коммандер, – радуется она всерьез шутливому успеху, ликует вполне себе искренне, едва успевая уклоняться и всё же находя в себе силы бессовестно тыкнуть в него пальцем. – Тебе показалось, – возражает он, утирая (пряча) губы тыльной стороной ладони и обходя терранку по кругу, как планета по орбите вокруг солнца. – Улыбнулись, только что. Край рта дернулся, я видела, – настаивает она и, тут же скрученная в хитроумный узел рук и ног, спустя мгновение оказывается распластанной на полу в объятиях удушающего захвата: единственных, которые он мог себе позволить, и всё так же безотказно вынуждавших ее замолчать. Верс, прижатая спиной к его груди, тщетно извивается в тесном коконе переплетенных конечностей, пытается упереться в пол ногами, но пятки только ускальзывают дальше и дальше; висок обжигающе-горячим, аномально-частым пульсом вжимается ему в щеку: только голову поверни – соль отпечатается на губах, земной жар от нее перетечет к нему от кожи к коже. Когда последний воздух улетучивается у нее из легких, а силы иссякают, Верс обмякает у него в руках, сдается, хлопая его по придавившему шею предплечью, а освободившись, с кашлем перекатывается на живот. – Ты что-то говорила? – язвит Йон-Рогг, и Верс, поднимаясь, с упрямой улыбкой отрицательно качает головой, смахивает прядь со скулы и бодро подпрыгивает на месте, готовая продолжать. Йон-Рогг подходит поближе и, упершись ступней в ребро ее босой стопы, поправляет Верс стойку. Коротко хлопает по лопаткам, выпрямляя спину. – Крепко стоишь? – Крепко. – Точно? – Точно. – Нет, не точно, – укоряет он с издевкой и, подтолкнув ее ногой под колени, легко опрокидывает обратно на маты, не ухватывая в последний момент за запястье и позволяя упасть без страховки. Верс облизывает кровь с разбитой губы и, как ни в чем не бывало, поднимается снова, падая и вставая, падая и вставая, – Йон-Рогг безуспешно ждет, когда ей надоест, кружит вокруг, безжалостно жалит уколами иронии. Да отчаянно старается не улыбаться.~~~
Солнце С-53 горячее Халовского, и оттого, должно быть, стоять в его лучах такая мука. Жар его кожу оплавит до костей, кровь вскипятит и испарит, нутро обжарит, как мясо на открытом огне. Йон-Рогг отделывается малым, обжигаясь об искрометную улыбку, и спешит укрыться в тени, зализывая оставленные ожоги. Окунается в прохладу команд и уставов операций, остывает в них до комфортной температуры. Лечит ослепленные глаза черно-зеленой униформой кри, полумраком корабля и космической бездной, с позором чувствуя, что скучает по ядовитому терранскому теплу. У Верс, опирающейся спиной о стекло маглева, в радужках полыхает чистейшее, светлейшее золото сверхновых, расплавленное о раскаленные ядра зрачков, у Верс осколки солнца пляшут по костяшкам и чуть ощутимо, ласково жалят Йон-Роггу в грудь, когда та возмущенно толкает его кулаком. Фотонный заряд щелкает по солнечному сплетению и исподнему заодно, оседает под ребрами нежнейшими искрами и этим бьет его больнее, чем на тренировке полчаса назад: он не заслужил ласки от этого существа. – Я хочу, чтобы ты превзошла саму себя, – говорит он, грея руки об ее плечи, и наслаждается каждым дюймом прикосновения, как одержимый. Я хочу, чтобы ты думала не сердцем, а головой. Я хочу, чтобы ты умела себя контролировать. Я вообще много чего хочу, Верс. Он хочет выжать силу ядра из нее до последней капли, выплеснуть её в космос, оставив обычную кри, улыбающуюся так, как никто из кри не умел. Обычной кри можно было бы получить вторую часть имени: не носить на себе чужеземный обломок, дополнить его до чего-то целого, спаять с его собственным. Он хочет в пепел обратить память о красной крови и горячем терранском солнце, выжечь, истребить, оставить лишь о себе и о Хале. О первом пробуждении после кошмара, которое она провела у него в каюте – впервые назвав его по имени, впервые коснувшись вне тренировок, впервые попробовав на язык крийский алкоголь. Она задремала на низком неудобном диване, расслабленная, убаюканная, чуть соприкасаясь с ним коленями и склонив голову по направлению к его плечу. Он хочет отогнать её подальше от «Старфорс», риска и ежедневно-смертельных угроз, оставить обкатывать звездолеты на авиабазе, взмывая под самое солнце, и, греясь об его лучи, озарять небо ярче, чем оно могло бы: служить во благо кри, но не идеальным оружием – путеводной звездой, на которую он мог бы возвращаться домой. Он просто хочет её – всю, целиком и себе одному, хоть и знает, что света её хватило бы на всю Халу. Он знает, что мог бы не отпустить её так просто, вжаться выжженными, закаленными солнечным огнем губами ей в губы, удержать на месте огрубевшими руками, показать, что натворила. Но ничего этого, конечно же, не будет. Ей это не нужно – сам он ей больше не нужен. В прошлый раз, когда он перехватил ее руку, держащую бластер, намереваясь привычно поправить ей пальцы, то обнаружил, что с хваткой все в порядке, а прицел смотрит ровно в центр мишени. Когда ударил на пробу под колени, она не просто устояла, а извернулась и подсечкой едва не сшибла его с ног. Йон-Рогг следит, как Верс сбегает вниз по лестнице, и по тому, как дрожат в улыбке губы и капают янтарные искры с кончиков ногтей, нетрудно догадаться, какой ответ дал ей Высший Разум. – Коммандер, – зовёт она счастливо, почти торжественно, в полном праве теперь так его называть: больше не ирония, но обращение к старшему по званию. Преодолев вприпрыжку последние ступени, она едва успевает затормозить перед ним, останавливаясь ближе положенного по уставу раза этак в два, и вытянуть вперед лоснящуюся подкожным светом руку, распахнуть безоружную, опаляющую жаром ладонь. – Разрешите приступить к службе? Солнце вплетает ей золото в соломенные волосы, заливает его, раскаленное, в крапинки охряных радужек, застывая драгоценным блеском высшей пробы; обивает ресницы бронзой, губы медью – в ее крови по-прежнему стоит терранский металлический привкус. Йон-Рогг отвечает утвердительно – рукопожатием таким крепким, точно хочет ладони их, пальцы, запястья сплавить воедино, – но вслух не произносит ни звука.~~~
Дышать на С-53 тяжело – то ли взаправду мало азота, то ли фотонный заряд всё же поломал ему ребра, повредил легкие и, вероятно, сердце. Йон-Рогг, припечатанный лопатками к камню, что может стать ему могильным, прячется от солнца Терры в тени Верс, так непривычно смотрящей на него сверху вниз и так непривычно хладнокровной – оттого, наверное, что она и не Верс больше вот уже сутки. Больше не его (никогда не его; не больше, чем на процент его крови в ее венах) и источающая жар, и свет, и силу такую, что в порошок его сотрет по одному лишь мановению пальцев; ему бы бояться, но он так же заворожен зрелищем, как и шесть лет назад. Точно так же не может отвести взгляда, удушенный и измученным своим же восхищением: если бы к нему теперь явился Высший Разум, Йон-Рогг знает наверняка, чей облик он бы принял. Ирония в том, что ему всегда мечталось, чтобы было наоборот. Кэрол протягивает ему руку, и улыбка озаряет ей лицо, как и прежде обжигая, и солнце, как и прежде, плавится у нее в волосах, обещая ожоги, если только посмеешь коснуться: а коснуться хочется очень, даже теперь, когда попытка – определенно пытка, если не верная смерть. В глазах у нее ни укора, ни разочарования, ни даже заслуженной ненависти – там безучастие преданного доверия; там холод замерзающей, гаснущей неумолимо звезды, пробирающий безнадежностью до костей. Там равнодушие такое, как если бы она смотрела на пустое место. Йон-Рогг не зря боялся земного солнца. Оно горячее Халовского. И оно выжгло Йон-Рогга насквозь.