***
Впервые она пришла, когда Джай, развалившись на кровати, вертел в руках новенький, последней разработки лучшего оритского оружейника, мыслестрел — Хорв скупился на премиальные, путевые, едальные — какие угодно, но только не на оружие для своих подчинённых, закупая лучшее и споря до хрипоты с городским казначейством за каждый счёт на закупаемое. Мыслестрел был хорош: лёгкий, севший точно по руке, он не оттягивал запястье, как старый, а словно сливался с ним, реагируя на едва зародившуюся мысль. Джай так увлёкся проверкой пружин — всех вместе и каждой по отдельности — что на появившуюся в комнате девушку обратил внимание, только когда та нависла над ним, загородив тусклый вечерний свет, проникающий в окошко. Среагировал Джай, как и положено: подскочил, уходя от возможного удара, направил в грудь незваной гостьи мыслестрел. Та только усмехнулась тонко, отвела его руку в сторону, ничуть не испугавшись. — Не заряжен, — прошелестел тихий голос. Именно он и привёл в чувство, заставил вспомнить. — Рьеса? Она лишь ресницы опустила. А потом распахнула свои холоднющие глаза, уставившись в упор, и Джай подавился очень «умным» вопросом, вместо «что ты тут делаешь?» просипев уж совершеннейшую несуразицу: — Дверь же… скрипит. Дверь и вправду скрипела, как колодезный журавль, хоть смазывай петли, хоть нет, и этот омерзительный звук невозможно было не услышать. А Джай не услышал. Ни скрипа, ни такого же приятственного пения лестничных ступеней. — Уметь надо, — снова усмехнулась Рьеса и больше в ту ночь не сказала ничего. Огладила ладонями мыслестрел, словно лаская холодный металл, скользнула пальцами выше по руке, чуть задержавшись на локте, щедро рассыпая по коже колючие искры желания, толкнула в плечо, опрокидывая на постель. Джай попытался спросить ещё что-то — что, уже и сам не вспомнил через мгновение — но Рьеса не позволила, запечатав невысказанное удивление безотказным, древним, как жизнь, способом. Она вообще ничего ему не позволила, гибкой кошкой выскользнула из платья, накрыла собой, заслонив, вытеснив весь мир. Единственное, на что Джая хватило — это выхватить узорный гребень из тугого узла над тонкой шеей, рассыпать по узким девичьим плечам густой, тяжёлый шёлк чёрных как ночь волос, пропустить сквозь пальцы пряди. Потом только и мог, что выгибаться под тонким телом, комкая в кулаках простынь, не успевая понять, какие узоры вычерчивают на коже прохладные, обжигающие огнём губы, теряясь в удовольствии и лёгкой, едва уловимой досаде от того, что Рьеса как припечатала его руки к кровати, так и не отпустила до самого конца, не дав не то что обнять — просто коснуться. А хотелось ведь, очень хотелось провести ладонями, сжать в горсти волосы, опрокинуть её, тонкую, трепещущую, на постель, заласкать так, чтобы пропала с губ надменная усмешка, чтобы глаза не щурились оценивающе, чтобы голос не шелестел, а звучал в полную силу — доставлять удовольствие своим подругам Джай умел и любил. От чего и страдал временами, безуспешно пытаясь отвязаться от очередной подружки-на-ночь, не желающей расставаться с «та-а-а-аким парнем». Но Рьеса не позволила ему ни-че-го. Ещё и ушла сразу же, пока Джай пытался прийти в себя. Выдохнула тяжело куда-то ему в щёку, на миг закрыв невозможно-ледяные — даже сейчас! — глаза, а потом гибким прутом распрямилась, скользнула с кровати на пол. И только платье прошуршало в темноте, негромко простучали каблучки, еле слышно царапнула по половице просевшая дверь — и Джаево «Подожди!» медными поцарапанными бусинами рассыпалось в опустевшей комнате. Вскакивать и догонять, пытаться выяснить, что это вообще было — а то ж непонятно! — не было ни сил, ни, если честно, желания. После такого-то ухода по-дхэрски! Джай ещё вяло поразмышлял, а не обидеться ли? Ни одна девчонка ещё не сбегала от него с такой скоростью… Но было лень, тем более, жаловаться ему, по сути, было не на что: кто бы мог подумать, что надменная, холодная, как вода в Дах’Тооре, красотка способна заявиться среди ночи к первому попавшемуся мужику и залюбить едва ли не до обморока! И где только научилась, не в храмовом же борделе! Джай фыркнул, представив было Рьесу в закрытом монашеском одеянии, со скромно опущенными в пол глазами… И уснул посреди дивного видения того, как она опускает сковородку на голову Взывающего Илланда. А поутру показалось — приснилось. Потому что не может быть такого, чтобы Рьеса — ледяная стерва Рьеса… Но суставы тянуло знакомой приятной истомой, а на ключице обнаружился отпечаток чьих-то зубов, и, поскольку никакие моруны его накануне не кусали… Джай задумчиво потёр висок, едва не рассадив бровь тонким дульным краем, выругался: ещё и уснул, не сняв оружия, вот стервозная девка, совсем память отшибла! Сплюнул и принялся поправлять дверь. Потому, что та действительно просела, а вовсе не надеясь на повторный визит. Не будет ему такого счастья — да и счастья ли?***
Но Рьеса пришла снова. Семерика через полтора. А потом через два. И через месяц. И даже в дверь стучала — ради шутки, видимо, потому что входила в комнату, не дожидаясь ответа. Словно была хозяйкой. Усмехалась, глядя куда-то мимо и сквозь, распутывала шнуровку корсажа, небрежно сбрасывала дорогой хайанский шёлк на пол. Потом Джаю становилось ни до чего, очень уж умелой она была. Иногда мелькала мысль: а помнит ли она вообще, как его зовут? Сколько их у неё таких, обычных обережников, простых наёмников, воротных стражников, Иггр знает, кого ещё? Ну не единственный же Джай, к кому она приходит? Или? Но тут Рьеса сжимала пальцы, или целовала — неожиданно глубоко и горячо, — или проводила языком по сбитым о морду очередного задержанного костяшкам, и вопросы таяли, оставляя после себя лёгкое недоумение и слабое желание однажды всё-таки докопаться до правды, понять, зачем Рьеса приходит. Не то, чтобы его это действительно волновало. По крайней мере, гораздо меньше того, что Рьеса вытворяла. А уж фантазии ей было не занимать, Джай иногда даже забывал о том, насколько ледяная эта стерва, и почти жалел, что она так быстро уходит, даже не обернувшись, не улыбнувшись на прощание, не позволяя притянуть к себе, не откликаясь на неуклюжие попытки завязать разговор. И это злило. Пришла, взяла, что хотела, ушла. Словно и не человек он, Джай, словно недостоин. Да, Иггр побери, иногда ему вообще казалось, что Рьеса не к нему приходит, а к его мыслестрелу — так ласково обнимала она ладонями смертоносный браслет, нежно оглаживая дула, улыбалась почти по-человечески и даже взгляд немного, совсем чуть-чуть, теплел. Вот купила бы себе такой же, могла позволить, денег немерено, и любилась бы с ним, а не мотала бы нервы приличным парням отстранённым «Лежи тихо», или «Молчи» или вообще безликим «И?», напрочь убивающим любое желание пообщаться! А Рьеса с усмешкой соскальзывала ладонями на руку, к локтю, дальше, умудряясь одним движением огладить едва ли не от макушки до пяток, и раздражение уходило, вытесняемое желанием. А мыслестрел… Да пусть хоть облизывает его, Иггр их, девок, разберёт, что у них на уме! Больше удивляло то, что все ребята из его клина уже хоть по разу, но бегали к мастеру с жалобами на свои мыслестрелы: то пружину заедает, то дуло погнулось — когда за нарушителем гоняешься, не до того, чтобы следить, за что можно цепляться рукой на бегу, а за что нет, — а Джаев браслет сиял, как новенький, работал идеально, реагируя на самое начало мысли, и не подвёл ещё ни разу. Повезло с оружием, ничего не скажешь. Вот с Рьесой не повезло. В том смысле, что не шла из головы, как ни старался выбросить. В том, что понять её не мог. Жинна, Найка, Тайра были проще, понятнее — а потому совсем не интересными.***
Однажды Рьеса всё-таки среагировала на брошенное в спину имя, замерла на миг на пороге, почти даже обернулась… Почти. Джай почему-то обиделся. И на следующий день учинил глупость, во время дежурства с независимым видом дождавшись Рьесу, возвращавшуюся — откуда уж она возвращалась, он понятия не имел, важно было, что не зря шатался два часа из одного конца улицы в другой, делая вид, что бдит за порядком. И в этот раз она даже обернулась. Лучше бы не оборачивалась! Надменный взгляд не выражал ничего, а слова ледяными глыбами осыпались на и без того гудящую от холодного ветра обережью голову: — Господин обережник? Чем-то могу быть полезна? — словно это не она минувшей ночью порвала на нём рубаху и рассмеялась тихо, шелестяще, почти даже смущённо. Словно не она видела его шатающимся от усталости, а то и пьяным, лёгкими прикосновениями прогоняла головную боль, разгоняла кровь в жилах, заставляя гореть и плавиться от желания и… Нет уж, от желания — и точка. Словно не она однажды меняла набрякшую кровью повязку на его плече — зацепили ножом, когда кинулся разнимать уличную драку, — а потом едва не насмерть измучила непривычной от неё нежностью. И жаль даже, что тем вечером она задула свечу — и не понять было: действительно ли потеплели серые глаза, или показалось. А в тот особенно «удачный» день, когда Джай в погоне за вздумавшим ограбить на глазах у обережи заезжего купца воришкой проскакал едва ли не по всем оритским помойкам, изгваздавшись от сапог до самых глаз, — вовсе не она встретила его на пороге дома и одним жестом загнала в купальню, своими руками растирала плечи мочалкой, а потом в той же купальне и… Так что в свою каморку пару часов спустя Джай поднимался, пошатываясь и засыпая на ходу, довольный, как дорвавшийся до сливок кот. Сестра-близнец у неё, видимо есть. Никем и никогда не виденная, выходящая из дома только по ночам… и тоже Рьесой зовут. — Нет… Я просто… — Джай смотрел в отливающие сталью равнодушные глаза, понимая: хватит с него, в следующий раз просто выставит стерву за порог, а там, глядишь, и отпустит, пройдёт то мучительное, что пригнало его сегодня сюда. — Ворьё разошлось не на шутку, — придумалось наконец хоть что-то правдоподобное. — Будьте осторожны. — Спасибо, — чётко выверенный вежливый кивок, словно и вправду не знакомы… а знакомы ли? — Вы, я полагаю, всех уже предупредили? — и от шпильки не удержалась, зараза такая! — Всех, — кивнул он в ответ. И, словно мало было глупостей, добавил: — Вас проводить? Рьеса ответила едкой усмешкой: — Я думаю, десять шагов до двери я смогу сделать и сама. Удачи в поимке воров, господин обережник, — и небрежно махнула рукой: мол, свободен. Джай молча развернулся и зашагал прочь, едва не скрипя зубами. Вот ведь! А он ещё битый час раздумывал, что негоже с пустыми руками к девушке идти, гребни в лавке рассматривал. Как не купил! Да к этой девушке с ножом подходить надо! И то не ближе, чем на выстрел! Нет уж, лучше Жинна, та, конечно, глупышка, но живой человек, а не ледяная статуя, замораживающая всё вокруг. Попавшийся по дороге Слай-Слизняк, воровато срезающий серебряные бубенцы со сбруи оставленного кем-то в переулке ящерка, без предупреждения получил в ухо и застенчиво прилёг в обморок, а подчинённый Джаю семерик весь остаток дня шарахался от него, как от огня. К вечеру, правда, Джаю стало стыдно, и он, сдав клин «ночной» смене, осчастливил хозяина ближайшей едальни половиной браслета, а сослуживцев бочонком скваша — и даже не самого поганого. К середине бочонка почти весело согласился с Витаном, что от баб одни проблемы (сказал бы кто Витану, какая «баба» так его разозлила — тот сквашем бы подавился!), а домой возвращался уже вполне себе весёлым и добрым. Благо хоть частушек не пел. Знал бы он, что дома его уже ждут… И нет бы насторожиться, что домовладелицы не видно и не слышно, хотя она обычно не упускала случая встретить постояльца на пороге и рассказать ему много всего интересного о нём же самом! Но скваш оказался даже хорошим — Джай, насвистывая, протопал по лестнице, толкнул дверь, привычно скривившись от скрипа, и был встречен разъярённым шипением: — Никогда больше, слышишь! — Рьеса налетела на него, едва дождавшись, пока он закроет дверь, в эту самую дверь впечатав, сгребла за воротник, вперилась взглядом. — Слышишь? — Слышу, — покладисто согласился Джай, осторожно взял её за плечи, отстраняя. — Уходила бы ты. И не приходила больше. — Дурак! — приголубила Рьеса, провела ладонью по лицу, словно смахивая злость, и посмотрела уже привычно-отстранённо, потянула с его плеч куртку. — Дурак, — не стал спорить Джай, попытался перехватить её руки. Не получилось. Куртка упала на пол. Рьеса усмехнулась: — Не приду, раз не хочешь, — и по-женски логично толкнула его к кровати. Сгруппироваться он не успел, от удара спиной о сбитый матрас зазвенело в ушах — словно мало было хмельного шума в голове! — а из груди словно выбили весь воздух. И опять Джай мало что смог, ничего почти, только пытаться вдохнуть и прогнать из головы противный звон, краем сознания отмечая зачем-то, как звякнула об пол пряжка ремня, как треснула по свежему шву впопыхах заштопанная с утра рубаха, отлетели в стену сапоги. Ещё подумал глупо, что вот на такой-то шум вредная домовладелица точно разорётся, а то и заявится лично, а дверь не запирается… Но внизу было тихо, а Рьеса, словно с привязи сорвавшись, лихорадочно шарила ладонями по телу и не целовала — кусала, яростно, от души, словно вымещая что-то своё, непонятное ему. А ведь всего-то посмел подойти, окликнуть, поговорить по-человечески хотел. Зачем пришла опять, раз недостоин? Джай, разозлившись, обхватил её за плечи, перекатился, вмяв спиной в матрас, прищурился, пытаясь разглядеть хоть что-то в чужих, холодных глазах. Да что разглядишь в темноте? Только очертания лица и нервно вздымающуюся грудь, почему-то до сих пор прикрытую платьем. Он рыкнул, дёрнул шнуровку и замер, даже не увидев — почувствовав, как тонкие губы снова сложились в ехидную усмешку. Да что ж за наказание Иггрово, а! Придушить ведь уже охота, заразу такую! — И? — повисло в воздухе ненавистное, тихим, спокойным голосом сказанное. Вся злость внезапно улетучилась, как и не было её. — Вот что с тобой делать? — спросил беспомощно, не глядя на покорно лежащую под ним девушку. Рьеса фыркнула: — Раньше тебя учить не надо было, — уцепила пальцами за подбородок, поворачивая к себе, наклоняя ниже, вдумчиво окинула нечитаемым взглядом, качнула головой. — Ладно, запоминай, — взяла за руку, вернув ладонь на шнуровку, второй рукой скользнула по щеке, тронула ресницы. — Достаточно потянуть, а потом немного ослабить. А голос спокойный, ровный, и не поймёшь — смеётся или нет, и о чём вообще думает, невозможная, раздражающая, желанная. И удавить хочется не меньше, чем обнять. — Помолчи, а? — попросил, расправляясь со шнуровкой, осторожно потянул платье с плеч. А ведь выгнать хотел! Но сейчас-то как? Опять всё по-своему повернула. — Стерва. Рьеса лишь хмыкнула в ответ, приподнялась, притираясь бёдрами, грудью, запрокинула голову, подставляя шею, мазнула ладонью по руке от плеча до мыслестрела. Опять! И снова подхватилась, едва у Джая отзвенел в ушах собственный стон, прошуршала босыми ногами по полу, обходя кровать, наклонилась за платьем. — Останься, — выдавил Джай, сощурился на едва различимый в темноте силуэт. Глупость, конечно, ляпнул, очередную глупость, но уже всё равно было: одной больше, одной меньше. И даже понять уже не хотелось, хотелось, чтобы осталась, тихая, покорная, какой лежала, пока он платье с неё это дурацкое снимал, стараясь не порвать дорогую не то танскую, не салойскую шерсть. Хотя бы до утра, чтобы ушла куда-нибудь подмешавшаяся к удовольствию горечь, обида почти детская непонятно на что и на весь мир заодно. А с утра пусть хоть убивает, на виру у неё денег хватит. — Ты сам-то понимаешь, чего хочешь? — прошелестел бесстрастный голос, едва-едва приправленный ноткой удивления. — А ты? — Джай приподнялся на локте, до боли всматриваясь туда, где она стояла. — Я — да, — отрезала Рьеса, но в постель вернулась, вытянулась рядом, почти касаясь. Опять почти. Не то дразнит, не то издевается. Понимает она, как же. Хотя… она-то, наверное, понимает, вот только не говорит, догадывайся, как хочешь. И никто не обещает, что догадаешься верно, что не получишь, как вот утром, отповедь, после которой опять полдня будешь ходить, как оплёванный. Джай вздохнул, надеясь, что не оттолкнёт, не вскочит снова — сейчас это будет особенно обидно, — обнял, притягивая вплотную. Рьеса даже не вздрогнула. Но и вырываться не стала. Подумала немного и велела: — Спи. Проснулся Джай один. Пошарил ладонью по постели, точно помня, что была же, тонкая, тёплая, доверчиво льнущая к боку. Потом вспомнил — кто эта «тонкая-доверчивая», открыл глаза, ещё смутно надеясь, но уже понимая, что это глупо. Рьесы не было. У двери стояли разбросанные накануне сапоги, на стуле висела аккуратно зачиненная рубаха, а Рьесы не было. И правильно: не ждать же ей, как заботливой жёнушке, с завтраком и милой улыбкой, пока муженёк проснуться изволит… Джай от души выругался, помянув всю Рьесину родню до седьмого колена и свою — до третьего, оделся и потопал на службу. К Тёмному эту стерву, просто к Тёмному, пусть над ним издевается!***
Больше Рьеса не приходила. Джай сначала злился на неё — нашла игрушку! Поманит, оттолкнёт, снова поманит… — и потому не обратил внимания, что она не появлялась уже давно. Потом понял, что считает дни, вспоминая, сколько не видел её, когда она в последний раз пропала надолго. Вспоминались всё больше жаркие ласки, которыми Рьеса его по возвращению одарила. Сама же она, как сквозь землю провалилась, даже на улицах на глаза не попадаясь. Джай скрипел зубами, менял подружек одну на другую, едва не путаясь, какую в какой день посетить обещал — ещё не хватало, чтобы барышни, нечаянно столкнувшись, дружно пришли выяснять отношения, женщин Джай не бил. Хотя некоторых черноволосых стерв с ледяными глазами как раз убить и хотелось. Вот только стерва не приходила, сам он к её дому соваться зарёкся ещё в тот раз, и скрутившая нутро горечь постепенно отпускала, медленно, капля за каплей растворяясь в повседневной рутине: кражи, грабежи, драки, убийства. Простая, будничная романтика обережьей жизни. Почти и не вспоминал уже — незачем. Не-за-чем. Когда в мыслестреле отказала пружина, намертво заклинив стрелку, Джай оторопел так, что едва не упустил Лютика, за которым половина оритской обережи охотилась едва ли не месяц, безуспешно пытаясь поймать домушника-рецидивиста то в одном клине, то в другом. Почему-то вспомнилась Рьеса — то, как она касалась оружия, как теплела сталь под её руками, отзывалась в руке щекотными искрами… Глупости, конечно, при чём тут Рьеса, это ему, дураку такому, казалось. Но вспомнилась вот, резанув неожиданной болью. Правда, следом вспомнился Хорв, щедро обещающий позасовывать всему клину мыслестрелы вслед за фьетами, а фьеты вовсе не за пазуху, если они, «остолопы бесполезные», Лютика опять упустят. Джай благодарно осенил себя знаком и ворюгу всё-таки подстрелил, и даже так, как и планировалось: чтобы говорить мог, а бегать — не очень. И вечером пошёл к мастеру. Впервые за два года. Серые глаза неотрывно смотрели в спину, пробирая холодом до самых костей, но не замораживая, а когда Джай, не выдержав, обернулся — никого не увидел. Подумал было сходить ещё и к мозгоправу, но, во-первых, тогда плакала бы его должность, а во-вторых, старый Тилар, заменяя вредную пружину и проверяя остальные, расхвалил хозяина мыслестрела, назвав бережливым и разумным человеком, и домой Джай возвращался в приподнятом настроении, напрочь о Рьесе забыв.***
И старательно не вспоминал до той ночи, когда, вывалившись из храмового окна в медленно стихающую грозу, они с «сорокой» переглянулись и, не сговариваясь, бросились в разные стороны. Всё равно куда, лишь бы подальше от спёртого, казалось, намертво въевшегося в лёгкие, воздуха подземелий, пропитанного ужасом и чужой смертью. И то, что одной из этих смертей — самой главной — Джай своими руками поспособствовал, ни капли не помогало забыть предшествующую ей. Уланна. Красивая, живая, дышащая, за несколько минут ставшая иссохшим трупом, даже в жутком посмертии скалившая ставший безгубым рот в диком подобии счастливой улыбки. Да даже если бы это была не Уланна! Джай поскользнулся на какой-то дряни и рухнул на четвереньки, наконец-то выворачиваясь наизнанку, сгорбившись под истончающимися дождевыми струями. Будь это не Уланна — может, не менялся бы отпечатавшийся в памяти облик, не чернели бы золотые кудри, не отливали бы сталью под распадающейся повязкой глаза, не появлялась бы на правом виске крохотная родинка, единственная Рьесина «особая примета». Джай сел, привалившись к стене, закрыл глаза, подставляя лицо под капающую с неба воду, судорожно вспоминая оглашённый во время Смотрин список. Кажется, Рьесы в нём не было. И какому Иггру хвалу за это возносить? Какому молиться, чтобы её там и не оказалось никогда, и пусть шипит, и сторонится, и взглядом замораживает, только чтобы не так, не обтянутым кожей скелетом валяться в углу смрадного подвала? Какому? Если учесть, что Джай только что убил одного из Иггровых Глашатаев, да и вообще отношения с Двуединым у него не задались с самого рождения? Впору было выть, только не помогло бы. Зато вспомнилось другое: как Рьеса бинтовала рану на плече, стаскивала испоганенную рубашку, легко касалась затылка, унимая боль — от хмеля ли или от прилетевшего во время поимки очередного преступника чужого кулака. Подумалось внезапно: а если пойти к ней? Сама не приходит — так он едва ли не выгнал её в ту, последнюю, ночь, обиделась, наверное, но кто мешает ему прийти к ней? Просто убедиться, что жива, что с ней всё в порядке, прижать тонкую, прохладную ладонь к раскалывающемуся лбу… Джай кое-как встал, цепляясь за стену, огляделся, смаргивая воду. До нужной улицы было рукой подать — два квартала всего, но Джай, потоптавшись на месте, решительно повернул в сторону дома. На него собак спустят, заявись он среди ночи, и правильно сделают. Ни к чему он ей такой. Ещё и беду в дом привести не хватало, вряд ли Глашатаи простят гибель одного из своих, а убивать что они, что их приспешники умеют, сам видел. И такого, а то и Уланниной участи, врагу не пожелаешь, не то что хорошей, в принципе, девушке, пусть даже и стерве. Джай вообще не мог представить, кому бы можно было такое пожелать. Репе разве что, так того Невестой вряд ли выберут. Может, Рьеса и приходила той ночью, да только Джай об этом не узнал. По пути его опять накрыло — теперь уже видением рассыпающегося в прах едва не убившего его человека, и он свернул в ближайшую едальню — пропивать остатки жалования, думать, что это вообще было и куда теперь податься. И поможет ли. А мешать вино со сквашем, да ещё накануне рабочей смены, было никуда не годной идеей, но вся прошедшая ночь сумасшедшим балаганом вертелась в голове, подсовывая то Уланну, то бьющегося в агонии дхэра, то «сороку», нагло дразнящего пришедшего их убивать странного мужчину. Хотелось забыть. Хоть что-нибудь. Особенно, когда золотистые локоны снова начали темнеть. Поэтому на службу Джай плёлся весьма нарядный, в другой день сам себя арестовал бы за появление на людях в непотребном виде. Но в городе творилось Иггр знает что, Орита бурлила, взбудораженная ночной грозой, слухами о возрождении Твари и едва ли не о наступлении конца света, а от озвученных Хорвом непотребств с убийствами младенцев Джай почти протрезвел и обозлился — теперь уже на человеческую глупость. Так что снова пришлось бегать по улицам, отлавливая вконец распоясавшееся ворьё и повылезавших как грибы проповедников и провозвестников. Домой Джай плёлся, отчаянно мечтая о подушке — и ни о чём больше. И даже если бы Рьеса снова его ждала — только с чего бы? — он бы, скорее всего, просто кивнул ей и свалился бы спать прямо на пороге. И пусть делает, что хочет. Но ждала его вовсе не Рьеса. А потом, словно наглого горца с его кошаком было мало, буквально на голову рухнул тваребожец, а в дверь постучал Взывающий Илланд собственной персоной, да ещё и в сопровождении храмовой обережи, наглой и бодрой — они-то, небось, не бегали весь день по разворошённому муравейнику города, наводя хоть какое-то подобие порядка.***
Следующий семерик, наполненный петлянием по селищам и дикоцветью наперегонки с Архайном — худшим из всего, что с Джаем вообще могло случиться, — морунами, иггросельскими «тваребожцами» и убийцами, едва не упокоившими «сороку», братом Мараханом с его наливками, глупыми кражами — сначала одежды, потом Иггровой Невесты — приграничными тварями и прочими мелкими и крупными неприятностями, вполне можно было растянуть на два, а то и на четыре, столько нового и незнакомого он вместил. Но Джай уже не жаловался, по вбитой с юности обережной привычке подмечая, анализируя, впитывая и обдумывая. И с отстранённым ужасом понимая, что прав Брент, открыто проповедовавший — благо хоть, только им с ЭрТаром да мельтешащему вокруг корлиссу — учение Тваребога, оказавшегося совсем не Тварью. Поначалу Джай пытался спорить, надеясь поймать жреца на нестыковках, лжи, ереси. Но открывавшиеся с каждым днём всё новые и новые чудеса быстро пресекли эти попытки. Вот так сектантами и становятся — незаметно пропитываясь чужими ещё вчера идеями. Голова шла кругом, ощущение правильности того, зачем они петляли по Царствию, крепло с каждым днём, а Рьеса вспомнилась лишь однажды — когда увидел так же надменно поджатые губы и такой же водопад иссиня-чёрных волос, спадающий до талии. Вспомнил — и только усмехнулся грустно, твёрдо решив вернуться в Ориту, когда жрец наконец отыщет свою Тварь. Пусть даже его объявят вне закона за сношение с тваребожцами и подрыв устоев. И протестовал больше для вида, когда «сорока» вздумал Радду украсть — слишком хорошо помнил «Вознесение» Уланны и свой ужас. А с Архайном пререкался, поддакивая Радде, уже и вовсе на равных, устав бояться Приближённых к Тёмному, Светлому — да хоть к полосатому! Такие же люди, только обнаглевшие от данной им силы и вседозволенности. А ведь сила должна принадлежать всем, не только избранным, за деньги дарующим урожай в огородах и детей в семьях. ЭрТар, похоже, с самого начала был в этом уверен, а Радда, отшипев и проплакавшись, уверовала так истово, что Брент остался единственным сомневающимся, за что и был негласно признан дитятей неразумным, за которым глаз да глаз нужен. Он вообще, кажется, не смог поверить даже, когда они — все пятеро, включая мурлычущего корлисса — вспомнили, осознали, кто они. Зато и не ужаснулся тому, что ещё предстоит сделать, наводя порядок во взбаламученном резкими переменами Царствии. Он просто рассыпался в пыль, подарив несколько часов сомнений и мучительного ожидания над многократно меняющим форму клубком камалейных стеблей. ЭрТар упорно твердил, что получится баран — и первым бросился обнимать растерянно озирающегося Брента, стрекоча что-то на невозможном хэллийском наречии.***
В Ориту в итоге пошли все вместе, здраво рассудив, что рассадник дхэров, именуемый святилищем, — там, а, значит, и разбираться надо с головы. И пусть дхэры передохли вместе с краггами, морунами и плеснидой, но перепуганным людям это знание не только не поможет, но ещё и усилит панику, дав потерявшим силу, но не власть, йерам лишнюю возможность прибрать население к рукам. Конечно, процитированная Раддой Летопись Предвечная права, как только на лозе созреют семена, ушедшее вернётся, и равновесие восстановится, и земля будет плодоносить, а дети рождаться и без ирн… Но до созревания семян ещё надо дожить, а на то, чтобы поверить, понадобится куда как больше нескольких месяцев. И что за это время наворотят привыкшие править мерзавцы, — даже представлять не хочется, а светская власть… За последний семерик Джай убедился, что селищанские старосты знают и умеют куда больше, чем градоправители — у них-то нет дхэров, а йеры заглядывают раз в месяц и то больше за деньгами, до жизни крестьян им дела нет, лишь бы ирны вовремя оплачивали. А сколько ворья вылезет из нор — вообще подумать страшно! Но, если Хорв не сбежит, с ворьём оритская обережь как-нибудь справится, лишь бы храмовые не мешали, да Хорва не перекупили, подчиняться какому-нибудь архайнову подобию желания не было никакого. Орита встретила неприветливо — горами мусора на подступах к стенам и закрытыми воротами. ЭрТар переливчато присвистнул, Брент покачал головой: — Совсем всё плохо, видимо. — Сейчас узнаем, — Джай спокойно постучал в створку, недовольно хмурясь: запереть заперли, а поправить провисшие невесть сколько лет назад петли даже не догадались. — Кто? — недружелюбно отозвались изнутри. — Какого Иггра в канаве трупы неприбранные валяются? — вызверился в ответ Джай. — Давно моруны по улицам не околачивались? Или закон уже не писан? — Так они уже с пару семериков нигде не околачиваются, — растерянно сообщила возникшая в окошке смутно знакомая физиономия. — Джай, ты, что ли? А где ж ты месяц шлялся? — Где надо, — отрезал Джай, пытаясь припомнить имя, но вспоминая только, как и когда его семерик сквашил вместе с приворотной обережью, да — очень смутно — чем та попойка закончилась. Уверениями в обоюдной, верной и вечной дружбе, чем же ещё. — Открывай. — А эти… господа? — проблеял обережник, настороженно глядя на пёструю компанию за спиной Джая. — Со мной, — веско ответил тот. — Хорв жив ещё? — А чего ему сделается? — обережник заскрипел засовом. — На нём тут, почитай, весь порядок и держится, храмовые-то как заперлись у себя, так носа и не кажут, а градоправитель вообще сбежал, Иггр знает что творится. Заходите, только быстро. — Мертвяков приберите, совсем обнаглели, — бросил Джай, толкнул створку, зацепился взглядом за стену ближайшего дома, испещрённую метками: воровскими, торговыми… камалейными. Свежими! Не может быть! Взглядом указал Бренту — тот прикипел глазами к стене, просветлел, кивнул. Надо же. Свои, значит, здесь, в Орите. — Хэй-най, живём, — возликовал ЭрТар. — Хэй, кис, куда?! Стой, зараза! Корлисс лишь мявкнул и, распушив хвост, скрылся за углом, судя по испуганно-возмущённому крику, едва не сбив кого-то с ног. «Сорока» с невнятным возгласом хлопнул себя по лбу и рванул следом, бросив через плечо: — Вечером встретимся! — Конечно, — рассеянно кивнул Брент, изучая стену. — А скажи мне, добрый человек, — повернулся к обережнику, — как тут люди живут? Хуже, чем раньше? Парень пожал плечами, прилаживая засов обратно: — Почти так же. По вечерам только по домам сидят, да по улицам с опаской ходят, ворьё разошлось, так и лезут отовсюду. Но с этим справляемся кое-как. В город вот велено никого не пускать, но вы ж свои? — Свои, — кивнул Джай. — Трупы сожгите, прямо вместе с мусором. Нечего им тут под стенами вонять. — Рынок вот пытались разгромить, но там сами купцы справились, пока наши подоспели. Да кто побогаче — тоже удрали, вот их дома точно разграбили, Хорв ругался, но что сделаешь, когда людей не хватает? — продолжил обережник. — Трупы-то сожжём, да только тут из храма смердит так, что не подойти уже близко, а ворота на запоре — и не узнать, кто там сдох, и один ли. Джай усмехнулся, вспомнив наконец имя: — А, может, и сдох, Наст. Тут много чего посдыхало, только селищане, я гляжу, порасторопней будут, уже всё огнём повыжгли. И даже пьянствовать потихоньку прекращают. Вот скажи ему сейчас, ЧТО в том храме сдохло — паника по новой начнётся, уже среди обережи. — Говорят, — перешёл на шёпот просиявший и тут же вновь посмурневший парнишка, — там Глашатаи все… того, — а нет, не начнётся, крепкий всё-таки народ. — Да только как в храм-то лезть? Боязно… И Взывающих не видно никого, спросить не у кого. — Надо будет, влезем, — Брент оторвался от изучения стены. — И своим умом жить надо, а не йеровским. Пойдём, что ли, посмотрим, как тут всё сейчас? — и, не дожидаясь ответа, пошёл вверх по улице. Радда поспешила за ним. Джай чуть поотстал, вчитываясь в знаки, вспоминая, что означает причудливый узор из зарубок и линий. Вот тебе и всемогущие дхэры, небольшую, но крепкую организацию у себя под капюшонами проглядели — судя по меткам, Лоза в Орите существовала не один семерик лет, обзаведясь прознатчиками, добытчиками, логовами и даже кой-каким оружием. Вот и отлично, будет подмога. А храм бы сжечь, не вскрывая, но там могут оставаться живые люди, которые уж точно не заслужили гибели в огне. И ещё книги — в то, что дхэры уничтожали попавшие им в лапы экземпляры Летописи, верилось слабо, а каждая была уникальной. — Спокойной смены, — бросил он Насту и направился вглубь Ориты, подмечая на стенах всё новые и новые метки, старые и новые, рассказывающие историю долгого, наконец закончившегося, ожидания, и раздумывая, куда податься первым делом: к начальству с покаянием или к Рьесе с тем же самым. Уж точно не к Индоре на пепелище, горело так, что ничего там не осталось, а что осталось — давно растащили. Судьба решила за него, вынеся прямо под ноги улепётывающего воришку, а следом — старого знакомца и горестно вопящую «Обокрали-и-и!» тётку, бегущую едва ли не быстрее обережника. — А ну стоять! — Джай привычно ухватил обованца за воротник. — Что украл? Верни немедленно! — Браслет он у меня украл, господин! Полный браслет, а дети дома голодные, — запричитала подбежавшая тётка. — Вот спасибо вам, господин, а то мы с господином обережником никак догнать не могли! — Зевать меньше надо, — отрезал Джай, встряхнул пойманного воришку. — Обнаглели совсем? — А я тоже есть хочу, — нагло осклабился тот. — Ага, три браслета с утра подрезал, и не наестся никак, — сообщил Витан, пытаясь отдышаться. — Джай? Ты? Мы ж тебя похоронили уже вместе с домом и Илландом, чтоб его Тёмный со сковородки не отпускал! — Рано радовались, — хмыкнул Джай, заломил задержанному руку. — Уважаемая, пройдёмте с нами в участок, там вам всё вернут. — Ты веди, а мне патрулировать надо, — с сожалением протянул Витан. — Вечерком тогда расскажешь, где носило, — и умчался, грохоча каблуками, куда-то на соседнюю улицу, где кто-то кого-то не то бил, не то уже выбивал. Город жил своей обычной жизнью: суетились люди, сплетничали на углу кумушки, кто-то куда-то бежал, булочница привычно собачилась с молочником, у дверей едален потихоньку собирались очереди из жаждущих пообедать… Только настороженные взгляды, то и дело обращаемые в сторону невидимого сейчас за домами храма, выдавали, что что-то всё-таки изменилось. Да меньше играло на улицах детей и совсем не видно было праздных богатеев. Как там Наст сказал? Удрали? Что ж, без них проще будет порядок наводить. Рьеса, наверное, тоже уехала, вряд ли её отец стал дожидаться, пока к нему ночью заявятся с топорами желающие обогатиться… Искать теперь по всему Царствию. Ничего, отыщет. Только сначала надо порядок навести и храм спалить к обоим Игграм. Хорв обрадовался, как родному, с порога велел «заткнуться со своими объяснениями», отвести задержанного в каталажку, получить у кладовщицы новую форму, «а то припёрся тут, бродяга, а не обережник, смотреть стыдно», а в оружейной — запас стрелок, и, припечатав сверху должностью старшого клина, отправил на улицу. Джай даже спросить не успел, за какие прегрешения его так облагодетельствовали. А потом ещё переодевался в тесной уборной, чтобы не увидела подслеповатая, но, когда не надо, зоркая старушенция обвившей с воскрешением Брента руку лозы. Ни к чему пока. Вообще ни к чему. Даже придурковатый горец понимал, что сейчас за такую картинку можно в зубы огрести, а то и ножом в бок. Ножом в бок ему однажды уже не понравилось, так что рисковать «сорока» не стал, натягивая рукава по самые пальцы. Брент поморщился, но согласился, и даже два семерика жарился в архайновой мантии, рассудив, что к йеру селищане прислушаются охотнее, чем к неизвестному бродяге. Оказался прав, но, радки-гадки, что они все несли по пути сюда, и что ещё будут вещать здесь, в Орите, пока не наведут хотя бы подобие порядка! К вечеру Джай привычно валился с ног — отвык, оказывается, за месяц от беготни по узким и кривым улочкам. Хорв только глянул на него, выслушал сбивчивый отчёт и махнул рукой: — Иди, отсыпайся. Есть хоть, где? — К тётке попрошусь, — пожал плечами Джай. — Утром чтоб на месте был, — приказал Хорв и уткнулся в какую-то бумагу — не то отчёт, не то донос, не то очередную смету. Соваться к тётке Джай даже и не думал — либо её нет в городе, либо рыдает-убивается, что храм закрыт и к богу не пускают. Такого ревностного иггрианства Джай никогда не понимал, но перевоспитывать тётку не было ни сил, ни желания. Лоза в ночлеге не откажет, а с Витаном можно посидеть и завтра, всё равно собеседник из него сейчас никакой. Да и присмотреться сперва надо, что можно рассказать товарищу по службе, а чего пока не стоит. Так что высмотрел на ближайшей стене нужные метки и пошёл по ним, надеясь, что по пути не придётся никого вразумлять и тащить в участок. Метки привели к рынку, и Джай долго пялился на дом, пытаясь понять: не шутка ли это. Дом управляющего? Но метки были свежайшими и обещали стол и кров любому члену ордена. Как это могло быть — Джай не понимал. Зато вспомнил, как здесь, на этом самом месте, только давно, кажется, в прошлой жизни, Рьеса облила его презрением. И как потом пришла ночью. Вздохнул и — была не была, постучался в дверь. И застыл на пороге, когда та, тихо скрипнув, отворилась: — Ты? — Я, — кивнула Рьеса и улыбнулась. Не усмехнулась, не скривилась — улыбнулась, радостно и чуть смущённо. — Заходи. — Но… как? — Джай послушно шагнул внутрь, пошёл вслед за ней, уже совсем ничего не понимая. — Дурак, — беззлобно фыркнула она, заходя в одну из комнат, поставила свечу на стол. — Твои друзья уже спят, а тебя где-то носит, тваребожий жрец, Госпожи частица. К нему она даже не повернулась, предпочитая разглядывать темнеющую за окном ночь, но слабое отражение в стекле слегка улыбалось, мягко и задумчиво — словно и не Рьеса это была. — Откуда? — ахнул Джай. Рьеса чуть развела руки, словно в недоумении, повела плечами, уронив наброшенную поверх тонкой сорочки шаль: — Так я тебя давно уже жду. Джай застыл, а потом шагнул к ней, порывисто прижал к себе, молча опустил голову, пряча лицо в чёрных волосах. Вот оно как. На спине Рьесы подрагивала распускающимися лепестками цветущая камалея.