***
Мне едва исполнилось пять, когда врач сообщил о страшном диагнозе. Порок сердца. Эти два слова стали началом моей печальной истории. — Сожалею, мисс. У этого недуга нету лекарства. — Как же так, доктор? Неужели ничего нельзя сделать? — голос матери был надломлен и слаб. Я помню, как она плакала. — Поймите, дорогой господин, мой мальчик ещё совсем кроха. Он так мало видел в этой жизни, это не правильно, что Господь решил лишить его всех красок мира осквернив эти ужасным болезнетворным червём! Моя матушка была верующей. Она всегда ходила в платке и с маленькой книжечкой в сумочке, читая молитвы по сотне раз в день. У неё было худое бледное лицо, со впалыми щеками и просто огромными синяками под её мутно-серыми глазами. Я не помню была она блондинкой или может брюнеткой, в памяти лишь этот белый платок. — Прошу вас, мисс, не стоит плакать. Я могу посовещаться с докторами из «Авроры». Посмотрим, что они скажут. — Старик протянул маме небольшой клочок бумаги и ручку. — Оставьте мне свой номер, я вам позвоню, как только решение будет принято. Возможно, ваш сын был рождён под счастливой звездой. Он ободряюще похлопал её по плечу, принимая листочек с аккуратно выведенными цифрами. — Благодарю вас, Господин! — я помню голос матушки с нотками надежды и радости, помню, как она упала на колени принимаясь целовать морщинистые руки старика, молясь за его благополучие. Тот же улыбался, гладя её по голове. Поклонившись в последний раз мы покинули кабинет врача. Трель телефонного звонка заполнила нашу крошечную квартиру уже через два дня. Они согласились на лечение. — Сыночка, собирай вещи. Завтра за тобой приедут добрые дяди, чтобы искоренить того поганого червя и подарить тебе здоровую жизнь! — помню её радость и счастливую улыбку в тот день. Помните я говорил, чьё чадо было достойно «счастливого билета»? Возможно, что они посчитали мою матушку сумасшедшей фанаткой веры и церковных обычаев, и тут они были правы. Её вера доходила до фанатизма, но она была хорошим родителем. Но первое впечатление, оно же самое главное, она произвела именно наихудшее, за весь приём у доктора матушка не обратила своего взгляда на меня ни разу, даже в момент, когда я был готов потерять своё вялое сознание и упасть. Дело в том, что у старика в кабинете стояло только два стула: на одном, как на троне, расположился сам доктор, а на второй удобно присела мама оставив меня стоять рядом. Помню, как кружилась голова, а звук ударов звенел в ушах, но я стоял рядом, сжимая в ещё детских ручках подол маминого платья. Все оставшиеся дни я потратил на то, чтобы запомнить эту квартирку в мельчайших деталях. Запирая в памяти каждый угол, трещинку в полу, вечно мигающую лампочку в коридоре и протекающий кран на кухне, иконы, которые не висели разве что в уборной и кладовой. Стены, что вдоль и поперёк были украшены моими рисунками, хотя больше они напоминала непонятные вьющиеся узоры, иногда разбавляемые прямыми линиями. Все эти мелочи помогли мне построить воображаемую обитель в голове, вселяя веру в лучшее, в скорое возвращение домой. Тогда я даже не предполагал о том, что это мой последний день там, что я больше не переступлю этот порог. — Ваш сын, готов? — два темнокожих амбала, в дорогих строгих костюмах, стояли на пороге нашей обители, изредка поглядывая на часы, ожидая меня. — Конечно, уважаемые! Надев на плечи небольшой рюкзачок и бросив прощальный взгляд на свою комнату, я двинулся в сторону коридора. Помню, как печаль и грусть наполняли меня изнутри, как матушка в слезах бросилась ко мне. Помню её теплые объятия и горячие капли на своих щеках. Я тоже тогда плакал, громко, цепляясь за подол её юбки и молил остаться тут, с ней. А та лишь мотала головой, снова читая свои молитвы. Сейчас, спустя столько лет, мне больно вспоминать это, непрошеная влага сразу скапливается на глазах, а сердце яростно жмёт в тиски, причиняя фантомную и моральную боль одновременно. Я могу ещё долго говорить о моём прощании с отчим домом, но это не приблизит нас к сути, того места, куда меня отправили на “исцеление“ от смертельного недуга. Едва переступив порог сильные руки подняли моё детское тельце в воздухе, а шею пронзила тонкая игла с неизвестной мне субстанцией. Мир вокруг меня закружился и потерял чёткость. Я отключился.***
— Дайте двойную дозу, ну же! Что происходит? — Пульс слабеет! Я, что умираю? — Подождите, вакцина ещё не проявила себя. Вакцина? Что это? — Наша задача сейчас проследить за полным симбиозом организма и T6 –E03. И в случае мутации клеток приготовить объект к полной утилизации. О чём они говорят? Какой объект? Резкая боль пронзила моё неподвижное тело, подобно порыву ветра. Резко и внезапно. Сквозь толщу звуков, наполнявших идеально белое помещение, я услышал хруст. Хруст ветки, сломавшейся под напором веса, когда я наступил на неё однажды. Мне было тогда так совестно за то, что я навредил ей. Сделал больно. Тогда я понял, что чувствовала или могла почувствовать та самая веточка, окажись она и в самом деле живой. Ощутил на себе. В тот момент с каждым новым хрустом ломались мои кости. Помогите! Пожалуйста! Тишина. — Дядя Доктор, прошу вас! Мне больно! Я продолжал кричать, выгибаясь на белоснежной кушетке. Затуманенный болью взгляд блуждал по помещению, ища помощи. Никого. Я был абсолютно один со своей болью и страхом. Куда вы ушли?! Вернитесь! — Пожалуйста, кто-нибудь помогите мне! Громкий, почти оглушительный хруст. Тело выгнулось дугой и новая волна нестерпимой боли прошибла уже ослабевшее тело. Позвоночник. Сломан. — ПОМОГИТЕ! МАМОЧКА! Позже я узнаю, что я отключился вследствие болевого шока и, что организм вошёл в полный симбиоз с вакциной.***
С тех пор, как я узнал, что вакцина успешно течёт по моим венам и лечит болезнь за секунды, прошло уже десять лет. И каждый день был страшнее предыдущих, каждый день был наполнен новой порцией боли, которая постоянно возрастала. Больше я не плакал, мои слёзные железы осушили себя пару лет назад. Болевой порок притупился и теперь всё переносилось немного легче, но они исхитрялись всегда придумывать новое, даря иное чувство боли. Каждый день нас били, обкалывали какими-то препаратами, унижали совестно и физически, провоцировали на агрессию и натравливали на собратьев по несчастью, так они выясняли, кто сильнее. Проигравших убивали сразу, говоря о том, что такой жалкий мусор им не нужен, всё это происходило на глазах других и служили уроком. Мы боялись в один день стать этим мусором…. Нас держали в отдельных камерах и там всегда было темно, и холодно. Кормили раз в день, противной кашей, которая не имела вкуса. Один стакан воды в сутки. Тех, кто не хотел есть опускали лицом в эту кашу и держали пока не услышат звук проглатывания пиши, а после били. Железными цепями. До новых переломов ещё не окрепших костей. Справлять нужду нам приходилось под себя. За это нас тоже били и заставляли слизывать свою мочу с пола, и есть собственные фекалии. Унижениям не было конца, так они хотели сломать нас, наш дух, нашу волю. И у них получилось. Сейчас мне уже не упомнить всех истязаний и пыток, которые перенесли моё изуродование тело и истерзанная, надломленная душа. Но проверку регенеративных функций организма я запомнил на всю оставшуюся жизнь. Она была самым ярким кошмаров и глубоко засела в моём искалеченном сознании. Несколько дней назад, сразу после положенного отбоя, меня повели на два уровня выше моей камеры. В огромную комнату с кучей экранов и стулом посередине. — Садись! — сопровождающий небрежно толкнул меня в направлении стула. Забравшись на него, он был немного выше меня, я сел прижавшись к его спинке. Тем временем мужчина в белом халате прочными ремнями закреплял мои руки и ноги. — Зачем это? — от каждодневных криков мой голос охрип и звучал очень тихо. Связки болели, а горло постоянно ссадило. Он молчал. Отойдя на секунду мужчина вернулся с ведром в руке. Я не успел ничего понять, как всё его содержимое оказалось на мне. На удивление это была вода, немного желтоватая и странно пахнущая…Её запах напомнил мне… Вокруг меня вспыхнул огонь. Он пожирал тело миллиметр за миллиметром. Боль. Ужасная. Адская боль. Накрыла меня с головой. — НЕТ!! — ЗА ЧТО?!! — УМОЛЯЮ, УБЕРИТЕ ОГОНЬ!! МНЕ БОЛЬНО!! Это больше не было криком. Я орал, истошно и громко, пытаясь освободиться от ремней. Бесполезно. Я понял, что умираю…***
— Профессор, этот жалкий кусок дерьма не просыпается! — Терпение, Люк. И сколько раз я просил вас более мягко выражаться о материале для исследований? — О каком материале вы говорите? Эта вакцина недоработана, их кости ломаются чрезвычайно быстро, а регенеративные функции медленнее чем у прочих испытуемых с другими штампами. Нам не продать их. Армии не нужно такое бесполезное войско. Даже, если брать в расчёт их сверх человеческую мощь и скорость, они бесполезны. — Пожалуй, вы правы. Мы утилизируем эту партию материала, а вакцину доработаем. Что происходит? — Весь материал под кодом “Т6 – Е03“ отправить на немедленную утилизации! — грубый голос раздался из динамиков по всему зданию, послышалось беготня в коридорах. Разлепив обожжённые веки, я посмотрел на двух высоких мужчин. Они стояли рядом со мной громко беседу. — Что со мной будет? — осмелился спросить я. Этот вопрос мучал меня на протяжении всех десяти лет, и теперь я готов получить на него ответ. — Смотрите, проснулся, — в голосе более молодого мужчины звучала насмешка, — Ты сдохнешь через несколько часов. Не могу обещать, что это будет быстро и не больно. Извини. Ужас захватил моё тело вновь. Я не боюсь смерти, нет, боль вот, что пугает меня. Я просто не выдержу новой порции после того, что было. И даже ради свободы моей души, мне слишком страшно. Я не готов мириться с этим. Одинокая слеза покатилась по голой плоти, доставляя дискомфорт. Последний раз я посмотрел на идеально белые стены, прежде чем вновь слепить сожжённые веки… Я давно смирился, что выход из этого места только один. И скоро я покинул этот ад.