Приходи на меня посмотреть

Из высоких ворот, Из заохтенских болот, Путем нехоженым, Лугом некошеным, Сквозь ночной кордон, Под пасхальный звон, Незваный, не суженый, Приди ко мне ужинать! Всю последнюю неделю почти не переставая идет дождь, а у Чарльза почему-то ужасно болит голова — то ли из-за навязчивого этого звука, то ли — авитаминоз и нехватка солнечного света. Чарльз калека и в такую погоду не выходит из помещения просто так, в огромном доме темно и гулко, голова болит и совсем ни души вокруг на расстоянии нескольких километров. Чарльз телепат и такое безлюдное пространство воспринимается как ватная тишина — может, даже хорошо — отсутствием резких звуков при сильной мигрени. Совсем-совсем никого, и давно не заходила Рейвен, Чарльз вечерами все-таки зажигает свет, иногда пьет бренди или вино из запасов отчима, нарушает тишину, ставя пластинки в проигрыватель и ждет. Ничего — на первый день, и на второй тоже, ничего на третий и на четвертый, ничего через неделю, но он терпелив и кроток, он умеет ждать, как ждал много лет улыбки мамы, или таких же как он, особенных, или когда же его лучший друг одумается или хотя бы навестит его в больнице. Ждать — это особое искусство, не всего из этого он дождался, но на этот раз его ожидание вознаграждается, потому что на восьмой день он слышит шаги под окнами и не узнает их. Заплетающиеся, шаркающие, грузные, совсем не такие, как были раньше, а еще он видит тень за окном, в сгустившемся ночном мраке, сквозь пелену дождя, и это здорово похоже на деревенские страшные истории — шатающаяся тень мимо окон все ближе к входной двери. Незваный, не суженый — приходи ко мне ужинать. В дверь стучатся три раза. А потом в нее ударяется что-то тяжелое, будто пьяный или рассерженный, и продолжает ударяться раз за разом, наверняка расшибаясь в кровь, и это жутко. Чарльз боится, что он разобьется о прочную дверь и почти слышит хруст костей и неприятный чавкающий звук, когда отпирает. Ждал ведь. И он пришел, не мог не прийти, если так звать, только бьется в закрытую дверь, не понимая преграды, как заводная игрушка раз за разом бьется о стену. — Здравствуй, друг мой. *** Совсем непонятно, почему убежала Рейвен и чего она могла испугаться, эта загадка беспокоит Чарльза, как назойливое гудение комара над ухом, как полузабытый сон, который надо вспомнить — но он все ускользает, или воспоминание — вот-вот вспомнишь и все поймешь, и никак не удается подцепить, но чувствуется — если подцепишь краешек и потянешь на себя — может приоткрыться гнилая сердцевина. Не зря тянет так душком. Может быть, он не хочет вспоминать и в этом все дело. Разгадка стучит в барьер его сознания, он буквально слышит этот звук. Тук-тук, впусти меня, впусти. Еще это похоже на донимающую его все сильнее мигрень и может быть это даже как-то связано. Почему-то всю последнюю неделю идет дождь, у него болит голова и почему-то убежала Рейвен. А еще почему-то Эрик очень молчалив, хотя он никогда не был особо разговорчив. Может быть, он до сих пор обижен на что-то. Они ужинают при неярком свете лампы, в последнее время Чарльза раздражает яркий свет, молчат — если Эрик не хочет говорить — пусть так, главное, что он все-таки пришел. Дела говорят куда больше слов, так говорил отчим, и да — его дела говорили о многом, но это вспоминать уж совсем ни к чему. Чарльз убирает тарелки, говорит с Эриком о погоде, пока тот отворачивается — ворует из его стакана немножко виски и с недоумением смотрит на грязные разводы и слипшиеся комки под его стулом, на чистом паркете. Только что этого не было же. — Это ты, что ли? С тарелки уронил? Эрик молчит и Чарльз качает головой. — Знаешь, тебе стоит поменьше пить, наверное. Эрик поднимается и идет в гостиную, и с плаща его капает, и с костюма отваливаются комки грязи. «Нелепость какая — думает Чарльз — Мог бы хоть тут переодеть этот дурацкий костюм». Эрик всегда был на редкость упрямым. Разводы на паркете подозрительно похожи на свернувшуюся кровь. *** Костюм Эрик так ни на что и не меняет, и это еще одна странность в копилку, вроде того, что за ним тянется теперь грязный след везде, где он пройдет, но Чарльзу и правда не до этого. Голова болит все сильнее. Кажется, виноват в этом тяжелый душный запах, неизвестно откуда так прочно повисший в воздухе. Наверное, нужно чаще проветривать. Иногда Чарльза даже начинает подташнивать, несмотря на то, что должен бы уже привыкнуть и не замечать его. Наверное, на самом деле запах еще сильнее, чем ему кажется. Хорошо что Эрик рядом все это время. Иначе Чарльз бы уже вставил дробовик отчима в рот и расшиб себе череп, лишь бы избавиться от этой боли и не вдыхать больше густую сладковатую вонь. С лучшим другом все переносится как-то легче. В первые дни Чарльз прибирается — комья земли, липкая грязь и непонятные куски — все, что неведомым образом появляется на паркете и стульях, и особенно — на их кровати — а потом и это перестает делать. Не выходит за продуктами и вскоре они переходят на долгоиграющие припасы из бункера — того самого, что его отчим построил на случай ядерной войны. Они с Эриком мало общаются — тот все еще в обиде и молчит — но почти все время проводят в обществе друг друга, впервые за столько лет. Чарльз улыбается, шутит, иногда берет его за руку. С Эриком что-то не так, что-то режет глаз настойчиво, его сложно окинуть взглядом в полный рост — Чарльз ведь в инвалидном кресле, а роста Эрик немалого — но в его искаженной тени, падающей на пол что-то точно не так, как должно быть. Чарльз чуть хмурится, глядя на нее, трет виски, пожимает плечами и выключает свет. Почти все время они теперь проводят в темноте или полумраке и больше его не беспокоит Эрикова тень. — Знаешь, моя голова…она очень болит. — жалуется Чарльз с улыбкой и тихо, невесело смеется — А у тебя нет такой проблемы? Эрик не отвечает и Чарльз почему-то чувствует ледяной озноб вдруг непонятно с чего — будто на секунду почти понял, что же не так было с его тенью. А потом смотрит на Эрика и это чувство вроде бы проходит. Перчатки и пояс Эрика как раз на уровне его глаз, Чарльз смотрит на эти перчатки и чуть розовеет, вспоминая. Эрик почему-то не снимает перчатки даже в самые интимные моменты, это должно бы обижать, но не худшее, что может отвлекать во время. Почему-то в такие моменты запах этот, сводящий потихоньку с ума, заставляющий лезть на стенку, усиливающий его и без того чудовищную мигрень — еще сильнее. Бьет прямо в нос, Чарльз заглушает его рукавом, но все равно ощущает. Они делали это раза три или четыре — и почему-то ни разу не выходило поцеловаться — и эта странность тоже сродни ужасной, искаженной тени на полу. Чарльз прижимается, гладит, согреть пытается, разговорить, хоть что-то. Это и впервые выходит так…будто случайно, стоило только подумать о, и вот уже Чарльз закрывает глаза и только чувствует, как склизко бьется он между бедер, склизко и…холодно. Почему-то после этого особенно хочется дробовик разрядить себе в голову, но Чарльз улыбается и потом разговаривает с ним долго, а на утро моется и одевается тщательно, хотя это сложно, когда ты — калека. В спальню заглядывает, а Эрик все в том же сидит. Ночью он долго на Эрика потом смотрит и то самое комариное зудение у самых границ понимания бьется. Муха о стекло. Он не может понять, но в доме они одни и подсказать некому. Через пару дней он срывается и все окна в доме, наверное, распахивает, срывая задернутые было занавески — так невмоготу уже дышать этим смрадом. Дождь прямо в лицо ему хлещет и он замирает так, дышит жадно, глаза закрыв, пока не промерзает насквозь. Капли ударяются о подоконник, его костюм мокнет тоже, с кончиков пальцев вода капает. Сзади Эрик подходит, руки его касается и плеча — продрогшего. Только вот руки у Эрика еще холоднее. *** А потом снова приходит Рейвен и говорит про какие-то похороны. Она говорит, что Эрик умер и его голову так и не смогли найти, чтобы похоронить вместе с ним. Она зажимает рот и нос ладонью от невыносимого запаха и говорит «О боже, Чарльз» и «Что же ты наделал». Она говорит «Посмотри, у него же нет головы, как ты заставил его двигаться?» Чарльз смотрит на нее непонимающе и говорит, что так не бывает. А потом Эрик выходит из тени, как заводная фигурка в часах, которой управляет механизм, она вскрикивает и пятится. В последнее время Эрик ходит как-то совсем неуверенно — может, плохо себя чувствует, хотя Чарльз подозревает, что не в этом дело. Рука его сквозь перчатку стала очень уж мягкой и при ходьбе от него куски отваливаются и мягко падают на ковер. Он просто хочет посидеть немножко с Эриком в темноте, чтобы головная боль не разорвала ему голову прямо сейчас, от таких громких громких громких возгласов Рейвен. Если она только замолчит — станет легче. Рейвен уходит, уходит очень быстро, когда Эрик выходит из тени. Она вернется возможно и возможно — не одна. Они с Эриком спускаются в бункер поэтому и замок сломать было очень непросто. Продуктов там не на один год хватит, только вонь с первого же часа совсем нестерпимая. А кроме припасов там есть дробовик. Чарльз накрывает им ужин на одеяле, будто это такой пикник. И принимается ждать.