Grazie della Grazia

Если кого Грация «Ламбо» Бовино и ненавидела всем сердцем и всей душой, то это Вонголу. А в особенности Дечимо Вонголы. Бесхребетный слюнтяй, размазня и неженка. Вся жизнь Грации была исковеркана Вонголой. По приказу правящей семьи убили — отравили — ее любимого дядю Ромео. День, когда он задыхался на ковре, хватаясь руками за горло, пытаясь избавиться от «вкуснейших» пирожных, присланных его любовницей, навсегда врезался в память девочки, стоящей на пороге комнаты и не знающей, что предпринять. Она ничем не могла помочь любимому родственнику — тот жил один, в отдаленном флигеле, полностью игнорируемый семьей, а ей день назад исполнилось четыре. И когда Грация все же дозвонилась до главного особняка, было уже слишком поздно. Ромео Бовино, неизвестный изобретатель знаменитой базуки десятилетия умер на руках племянницы, пытающейся помочь ему вздохнуть лишний раз. Вонгола убила всю ее семью, включая совершенно безобидную, великодушную, щедрую и благородную мать. Грация помнила заплаканные зеленые глаза и растрепанные густые кудри, когда мама выталкивала ее в потайной ход, скрытый в шкафу ее спальни. Сухие дрожащие губы на прощанье коснулись лба, после чего мама захлопнула дверь, отрезая свое собственное спасение. Грация не помнила, как выбралась наружу. Стоя разбитыми коленями на земле она смотрела издалека, как полыхает особняк Бовино, некогда величественное, полное тайн и загадок здание, помнившее еще Лампо, быстро превращалось в черный скелет, никому не нужный остов — свидетельство падения еще одной семьи. Она год скиталась по улицам Неаполя, пользуясь связями семьи со всем своим превышающим планку в сто восемьдесят единиц умом. Ее не зря называли гением, и там, где не хватало опыта, она добирала изобретательностью, умением давить на жалость, хитростью, притворством. И, по-видимому, играла хорошо, раз сам Реборн однажды помог ей скрыться от преследователей. Однако, несмотря на то, что она не оставалась ни в одном приюте дольше месяца, люди Вонголы все равно схватили ее. Схватили и, обрядив в глупый костюмчик с коровьим узором, дав инструкции и наследие семьи, нагло утащенное убийцами, выпихнули в далекую Японию. У Ламбо имелась гордость, но кто обвинит ее в том, что она слишком хотела жить? Она вновь вынужденно играла, притворялась и остро ненавидела каждую посылку, присланную «любящими родственникам», ведь это означало, что за ней следят и сбежать не дадут. Наследник Вонголы, на которого она против воли возлагала большие ожидания, откровенно ее разочаровал. Как более-менее опытный мафиози, впитавший историю теневого мира с молоком матери, она могла обмануть его, выторговать себе нормальную жизнь и, возможно даже, месть, но Савада Тсунаеши… Не представлял собой ровным счетом ничего, не видел очевидного, не имел внутреннего стержня. От Джотто Примо в нем осталась лишь фамилия да покореженная временем внешность. Грация не требовала от него характера крутого, бывалого мафиози, но хоть какие-то принципы или убеждения человек иметь должен! Даже она, предавшая сама себя из-за страха смерти, единственная выжившая, трусиха и плакса, сохранила в душе осколки той прежней Ламбо, которую так любила ее мама. Существовали для Грации пределы, через которые она не могла преступить. Савада Тсунаеши мечтал всю жизнь читать мангу и ни черта не делать. Он даже не приготовил подарок на день рождения матери, и Реборну пришлось тайком впихивать в потную, дрожащую ладонь краснеющего недоумка букет цветов! Просто потому, что Савада Нана не виновата в том, что ее сын такой… такой… Через год ничего ровным счетом не изменилось. На Конфликте колец Савада громче всех кричал, что дети не должны сражаться, однако не сделал ни единого телодвижения, чтобы предотвратить это. Грации понадобилось почти сдохнуть под молниями Леви, чтобы «босс» пошевелился. И это показало, насколько прав Реборн: мафия у Савады в крови, подсознательно он расставил приоритеты, посчитав кольцо важнее Хранителя. Она даже не удивилась, когда Реборн использовал ее бой для еще одного урока. После которого Савада перестал относиться к Хранителям, как к посторонним. К другим Хранителям. В больничной палате шестилетняя Ламбо Бовино горько плакала, ощущая себя преданной. Неизвестно почему, но она думала, что Реборн хоть немного на ее стороне. Падать с выдуманных небес оказалось больно. Отходящая от ран, с отравой, блуждающей в крови, она беззвучно заливалась слезами, пока не ощутила на лбу маленькую горячую ладошку, от которой по телу распространилось исцеляющее тепло. Глаза Реборна таинственно блестели в темноте, по ним нельзя было прочитать его мысли. Смешно: они выглядят на один возраст, но Реборн гораздо, гораздо старше и мудрее. В ту ночь он пристрелил наблюдателя Вонголы, шпионившего за Грацией, заявив второму, что отныне личные дела Десятого поколения Девятого не касаются. Грация не обольщалась насчет характера и мотивов Аркобалено, но даже такие крохи заботы сделали ее неимоверно счастливой, заставив разрыдаться вновь. Босс раздражал. Вечно ноющий, даже спустя десять лет избегающий ответственности, полностью зависимый от старших, «более мудрых» товарищей из-за своей неуверенности, вытравить которую не смогли никакие уроки Реборна. Савада родился с мафией в крови, но не был создан для роли босса. Грация старалась держаться подальше, пользуясь возрастом, как оправданием, из-за чего по мафии пошли слухи о Грозе с характером истинного Облака. В шестнадцать лет Грация впервые за долгое время увидела свою маму. Точнее, ее молодую версию. В высоком зеркале собственной спальни. Молодая мама двигалась, жила, дышала, неловко, неуверенно улыбалась, смотря влажными сумеречно-зелеными глазами в обрамлении самых пушистых ресниц на свете. Ее темные кудри падали на округлые плечи густым водопадом, завивались естественно-прекрасными кольцами, которые до сих пор помнили пальцы Грации. Мама шевельнула рукой, повернула голову, демонстрируя гладкую кожу, нежный овал точеного лица, пухлые губы… И Грация очнулась от сладкой грезы, осознав, что в зеркале отражается лишь она сама. В шестнадцать лет Грация поняла, что полностью унаследовала красоту и чистый голос своей матери. В шестнадцать лет Грация «Ламбо» Бовино от всего сердца пожалела об этом. Потому что босс вдруг увидел в ней девушку и решил позаботиться в своей дурацкой манере — выдать замуж, чтобы супруг защищал ее. Грация знала, кем навеяна эта идея, практически слышала голос Емитсу, которому в свое время отказала ее мать, слышала старческий скрип Девятого, желающего привязать своевольного Хранителя покрепче к Вонголе, видела довольные взгляды остальных, считающих, что она слишком равнодушна к делам «своей» семьи. Брак несомненно это исправит. Ведь в списке числились лишь самые близкие к дону люди. Грация ненавидела свое пламя, ставшее ценностью для Вонголы. Свою родословную, это самое пламя обеспечившее. Свое тело, предавшее в ненужный момент. Грация ненавидела своего босса, лицемера, живущего в каком-то своем мире, разрушающего все, к чему прикасается. Эту ненависть, взращенную на юношеском максимализме, она пронесла через всю жизнь. И поэтому из всего короткого списка выбрала в мужья Рокудо Мукуро, которого босс так и не освободил из Вендиче, как обещал, послушавшись совета старших. А те считали, что туманника надо держать на коротком поводке по имени Хром Докуро. Своим решением Грация практически вынудила Саваду вытащить иллюзиониста из тюрьмы. И в первую брачную ночь они не подтверждали свой брак, не обсуждали романтику, а строили планы по уничтожению ненавистной Вонголы. Вдвоем они составили идеальный тандем. Своего будущего мужа Грация поехала забирать из тюрьмы лично. Тоненькая девочка с развевающимися кудрями в черной куртке на фоне вечного снега. От холода губы ее покраснели, а щеки побледнели сильнее обычного, но только в глазах сияли прежние неукротимые лиственные сумерки. Она увидела бесцветную пустышку Бермуды и узнала много интересного — правду об устройстве мира, информацию, которой не располагал даже Дечимо Вонголы. И не будет располагать. Дядя Ромео и папа оставили ей множество связей, позволивших выжить в первый год одиночества, мама — только одну, но самую важную. Долг от Бермуды фон Вихтенштайна. Подсказать кое-что Верде не составило труда, он даже заплатил за это. И за дальнейшую помощь в снятии. Грация предпочла деньги, чтобы не обременять сильнейших долгом. Разве что с Реборна не взяла ни монетки. Наверное, все дурная сентиментальность, оставшаяся с детства в Намимори. С Аркобалено сняли проклятие, а Грация «Ламбо» Бовино вышла замуж за Рокудо Мукуро. Они никогда не спали с мужем, в этом отношении Грация оставалась невинной, но душа ее шла трещинами от ненависти к Вонголе, миру, себе. С каждым днем ненависть закалялась, как сталь в огне, принимая форму обоюдоострого клинка, способного уничтожить давних обидчиков. На словах босс относился к ней, как к девушке, и от остальных требовал снисхождения, но когда доходило до дела, все почему-то помнили лишь о Хром, а Грация становилась ничем не лучше пушечного мяса, которое можно широким жестом вальяжной руки швырнуть в самое пекло бездны. А на следующий день просить прийти на прием, устроенный Вонголой. Грация пришла — Реборн отлично заменил измотанного Рехея с его отделением, которые практически валились с ног, о чем естественно позабыл босс. Аркобалено Солнца в два счета срастил ей ноги, сверля знакомым взглядом непроницаемых черных глаз, от которого все переворачивалось внутри — знает? не знает? Война с Бьякураном и глупый план по «спасению мира» стали последней каплей. Вонгола ослабла под предводительством Дечимо, и Джессо легко уводил предприятия, контакты, союзников. Половина Италии в скором времени подчинялась или прислушивалась к нему. А несогласных, упрямых, непокорных он уничтожал одного за другим. Джессо просто забросал Варию пушечным мясом, убив уже измотанных офицеров. Отравил Аркобалено странным вирусом, по каким-то своим причинам оставив в живых Реборна, живучего и верткого, как ящерица. По таинственным причинам скончалась Ария Джиглио Неро, а ее наследница подсела на наркотики, вид которых не смогли определить ни в одной лаборатории мира. Под их влиянием Юни заключила с Джессо союз. Грация видела пустые, поблекшие синие глаза, исколотые сгибы кремовых локтей, нездоровую бледность заострившегося личика несостоявшейся юной провидицы. Джессо прозревал параллельные миры и уничтожал угрозу своему господству сразу. А босс уничтожил кольца, испугавшись, что враг их получит. После чего, увидев, что не сработало, решил вырвать из прошлого свою молодую версию, с еще целым кольцом. Как глупо… Слишком поздно. Грация сама пришла к Джессо, стала лучшим двойным агентом. Все, чего она хотела — это уничтожить Вонголу. Грация перевела дыхание, откинулась на спинку мягкого кресла, оглядев пришибленных ее рассказом Хранителей, бледного босса, в чьих глазах, обращенных к ней, плескался ужас. Никто не ожидал, что предателем окажется один из приближенных к дону. Молодая женщина криво усмехнулась, погладила ладонью любимое черное платье, коснулась шелкового платка на шее — последний подарок окончательно перешедшего на сторону Бьякурана Мукуро. Собравшиеся в кабинете босса Хранители… Такие взрослые, такие старые, словно им не тридцать пять, а все шестьдесят. Впрочем, Ламбо сама никогда не ощущала себя молодой, эти двадцать лет почти уничтожили ее душу, и приближающаяся развязка как никогда радовала. Бьякуран говорил, что в большинстве миров его копии начинали завоевание раньше, когда Десятому поколению исполнялось по двадцать пять, и вел себя при этом на удивление глупо — оставлял свободу воли своей любимой игрушке, Юни, сохранял жизнь Шоичи, работавшему на Вонголу, скрывал главный боевой потенциал — своих Венков. Конечно, при таком раскладе у Савады имелся шанс на победу, возможно, в каком-то из миров он даже победил, но точно не в этом. Впрочем, даже если бы Бьякуран начал войну в шестнадцатилетие Грации, она все равно пришла бы к нему. Сейчас на стороне Джессо сильнейший из иллюзионистов, и Грация надеялась, что у дорогого супруга все будет в порядке. Она достаточно привязалась к Рокудо, чтобы желать этого. Они разделили между собой многое, включая кошмары по ночам, заботу о Хром, цели, мечты, планы, предательство Вонголы, презрение к мафии. Пожалуй, Мукуро больше всех заботился о ней. Мукуро… и еще один человек. Подняв голову, Грация посмотрела на Реборна, прислонявшегося к стене напротив ее кресла. В черных глазах киллера горели золотые отсветы Солнца, но понять, о чем думает киллер, женщина не могла даже сейчас, спустя годы знакомства, и несмотря на то, что формально Реборн был младше, медленно взрослея после снятия проклятия. Раздавшийся щелчок прозвучал громом. Пистолет Урагана нацелился женщине точно в сердце, а в зеленых, более светлых, чем у нее, глазах кипела искренняя, незамутненная ненависть. Грация жалела, что дон Тимотео не дожил до сего дня, когда женщина с лицом погибшей синьоры Бовино поспособствовала уничтожению Вонголы. Грация не боялась смерти, она не зря пришла сюда именно сегодня, когда личность предателей раскрыли. Оставался последний рывок, последний шаг, и нити, поддерживающие ее ненависть, оборвутся, ненавидеть станет некого, и внутри наконец-то воцарится не умиротворение — опустошение. Грация потеряла все и не приобрела ничего, зато сохранила, не предала себя. Или, напротив, стала чудовищем настолько, что уже не замечает этого? В любом случае… — Бесполезно, Глопудера. Можешь не беспокоиться, я ненадолго переживу Вонголу — твоя сестра на удивление хороша в ядах. Была. На Гокудеру было страшно смотреть, пистолет задрожал в его руках, и Рехей забрал его. — Прости, Ламбо, — вдруг произнес Дечимо. Тихо, но его услышали все. — Ты так страдала… Прости, что ничего не замечал. Грация недоверчиво уставилась на него, приоткрыв рот, из которого вырвались нервные смешки. Короткие и горькие. Ее тошнило от этой слащавости, наивности, которой не должно быть у взрослого мужчины, тем более, мафиозного дона. — Мадонна, Савада, — покачала она головой, чувствуя, как ослабевает тело от медленного, но разрушительного яда Бьянки. — Ты по-прежнему считаешь, что мир крутится вокруг тебя. Пока ты плакал, стонал, кричал «Не хочу быть боссом Вонголы!», семья оказывалась в заднице вновь и вновь. Но ты даже не думал разбираться с проблемами со всей решимостью, как учил тебя Реборн. На тебя напялили плащ, перчатки, назвали новым Первым, но не сказали, сколько дерьма разгреб Джотто, в какую грязь окунулся, прежде чем стал легендой. Он не боялся ответственности, не боялся принимать собственные решения… На улице послышались выстрелы, и Хранители метнулись к балкону. — Джудайме, что делать с предательницей? — ткнул стволом в Грацию Гокудера. — Оставьте ее, — бросил Савада, натягивая перчатки, — она уже не способна причинить вред. — Теперь понимаю, что чувствовал Деймон Спейд, — насмешливо протянула Грация, не желая оставлять слово за противником. Спина Савады дернулась, как будто его ударили бичом. — Но Примо хотя бы сохранили жизнь, а тебя, Савада, предали сразу два Хранителя, и оба просили убить как можно быстрее. Подумай, почему. Пока можешь. Савада ничего не ответил, вместо него Гокудера разразился площадной бранью. — Реборн, ты с нами? — босс посмотрел на не двинувшегося с места Аркобалено. — Нет. Карие глаза потрясенно, болезненно расширились, когда Савада увидел реакцию лучшего киллера мира. — Но… почему? Реборн передернул плечами. — Я свободный киллер. Десятый босс не возобновлял условия Альянса, поэтому мне нет дела до Вонголы. Дечимо дернулся, а затем отвернулся, зажег пламя и вылетел во двор. Хранители последовали за ним в последнем самоубийственном порыве. — Ты жесток, — Грация поднялась, опираясь на подлокотники, пытаясь скрыть, как тяжело давалось ей каждое движение. Но как бы больно ни было, она должна увидеть конец Вонголы. С балкона открывался прекрасный вид. Главный особняк Вонголы потоком затапливали люди в белой униформе с полыхающим разноцветным пламенем оружием. Их возглавляли Погребальные Венки. Грация сразу нашла зеленую шевелюру, красную, полыхающее голубое пламя… Интересно, знал ли Дечимо, что Базиль — ублюдок его папаши? Впрочем, это уже не важно. Рядовые атаковали выстроившихся кругом во внутреннем дворе Хранителей самоотверженно, самоубийственно, выкрикивая имя Бьякурана, словно одержимые, и Венки направляли их деятельность. Хранители Вонголы сопротивлялись, но даже Хибари Кея не мог противостоять целой армии. Силы иссякали, движения становились все более короткими, рваными. Резкими, отчаянными. — По балкону не стрелять! — раздался голос Кике. Он блокировал любые атаки Савады, не давая тому жахнуть привычной волной пламени. Грация помахала ему, поставила локти на широкие мраморные перила, на губах играла тонкая улыбка, словно война вовсе не касалась ее, словно она смотрит на нечто мирное, радующее глаз. Красиво, для полноты картины не хватало лишь пламенеющего заката. Локтя осторожно коснулись сильные пальцы, объятые Солнцем. Реборн никогда никого не лечил, слишком гордый, чтобы снизойти до смертных, но для Грации почему-то раз за разом делал исключение. Только не сейчас. Грация отодвинулась. — Не стоит. Солнце только ускорит действие яда. Встав рядом, плечом к плечу, они вместе наблюдали редчайшее зрелище — конец эпохи. Вонгола, царствовавшая четыре столетия, уступила место Мельфиоре. Больше некому стало нести традиции из века в век. Кто знает, сколько продержится море. Интересно, что скажет мама, когда они встретятся? Наверное, будет ругаться, но все равно скажет, что гордится. Гордится глупой дочкой, пронесшей любовь к семье через десятилетия. Отомстившей за тех, кого любила. Все же мама была истинным мафиози. — Нет ничего опаснее обиженной женщины, — заметил словно невзначай Реборн. — Ха-ха, — протянула сухо Грация перед тем, как слабость подкосила ноги. Мгновенная железная хватка на ребрах помогла устоять. Как подросток, Реборн не отличался ростом или крепостью телосложения, но по-прежнему доказывал, что не зря является сильнейшим даже из сильнейших. Один за другим Хранители, те, кто ломал их с Мукуро, кто отталкивал, чтобы следующее мгновение бросить в самый пыл битвы, кто видел в них лишь инструменты, надоедливую, плаксивую помеху, один за другим эти презренные люди умирали. И струны внутри Грации со звоном лопались, выпуская наружу столь долго копившуюся заразу. Когда не стало босса, пришло долгожданное облегчение. В глазах на мгновение потемнело, зрение размылось, сердце сбилось с ритма, а затем застучало вяло, тяжело, неохотно, но Грация не возражала — она никогда не видела для себя места в этом новом мире. Ее подняли на руки, прижали к груди, а затем последовало головокружительное падение. Рядовые Мельфиоре пропускали худощавого подростка в фетровой шляпе, несущего на руках женщину в черном платье. Она не знала, куда направляется Реборн, да это и не имело значения. — Еще немного, Плакса, — бросил коротко киллер. Их окутало пламя Тумана, коснулось платочка на шее, а затем отступило, открывая взгляду заброшенный домик посреди леса, заросший, с потемневшими от пыли стеклами. Но даже сейчас, повзрослев, не бывая тут долгие годы, с размывающимся, уходящим зрением, Грация несомненно узнала место. Дом дяди Ромео. Дом, где все началось. Реборн обошел его кругом, направившись к старой каменной беседке. Осторожно, тщательно дозируя силу, он посадил Грацию на широкую лавочку. — Отдохни, — мозолистые пальцы помогли опустить веки, Грация едва чувствовала, как они легчайшим образом пробежались по скулам, крыльям носа, подбородку, оставив губы напоследок. Она никогда не спрашивала, почему Реборн всегда, несмотря на весь свой садизм, относился к ней лучше прочих. Может, он тоже был знаком с ее мамой? Это бы все объяснило. Маму невозможно было не любить. — Ты заслужила… В руку скользнуло что-то гладкое, теплое. — Спасибо… Наверное, Ламбо просто заснула. Но женщина в каменной беседке, на которую пристально смотрел непонятным взглядом Аркобалено Реборн, уже не проснулась… …Грация «Ламбо» Бовино открыла глаза, чувствуя, как все тело пылает. Она лежала на мягкой подушке, под пышным, но легким одеялом, изрядно промокшим от ее пота, а в кресле возле кровати сидел молодой мужчина с неукротимыми кудрями и лениво прикрытыми глазами. — Грация, — уловив, что девочка проснулась, мужчина открыл глаза, те полыхнули ядреной зеленью. — Ты нас напугала, малышка. Заболеть прямо перед четвертым днем рождения… Тише, не разбуди маму, — прижал он палец к губам. Грация повернула голову, и дыхание перехватило, горло сжалось. На кровати, положив руки под щеку, спала ее мама. Живая, дышащая, любимая мама. Она непроизвольно задрожала, вспомнив страшные события. — Это был только сон, малышка, — губы Ромео прижались к макушке. — Всего лишь страшный сон. Грация кивнула, а затем всхлипнула, глаза наполнились слезами, и она бросилась в объятия любимого дяди, желая спрятаться в сильных руках от увиденного жестокого мира. Желтая пустышка, сделанная по образу пустышек Аркобалено, выпала из ослабевших пальцев, закатившись под кровать. До четвертого дня рождения Ламбо оставалось только три дня. Всего лишь сон?