Здравствуй и прощай, Цветущая Анна

      Дверь старинного зала, давно покинутого поместья, отворилась со скрипом. На скрипучий дорогой паркет ступила нога в лакированном ботинке. Длинные жилистые пальцы провели узор спирали по позолоченной ручке двери. Хищные глаза, подернутые лучистыми морщинами, очертили круг по залу. Позолоченные рамы картин, что покрылись легким слоем пыли, требовали заботливой и внимательной руки горничной. Некогда утонченные росписи стен, сотворенные фальшивой рукой Микеланджело, покрывались тонкими трещинами, предающими картинам вид пустынной дороги, рассохшейся и расколовшейся от жестоких лучей солнца. Под потолком висела громоздкая хрустальная люстра, напоминающая снизу причудливую минеральную пентаграмму. Изящные подвески все также, несмотря на пыль, отражали редкие лучи солнца и пускали десятки радужных бликов на бледное тело дамы с лебедем. Высокие продолговатые окна также были покрыты слоем светлой пыли, от чего свет, проходящий через них, становился необычайно мягким и бархатным.       Скользнув в очередной раз по знакомым стенам и деталям зала, взгляд серых глаз остановился на главном экспонате этого музея былых лет. Старинный черный рояль стоял посреди зала, усыпанный жухлыми листьями, что сокрушались на произведение музыкального искусства из дыры в потолке. Вокруг были безобразно разбросаны растерзанные временем и несчастными людьми книги с пожелтевшими страницами, покрывшимися волнами от периодических дождей, сочащихся через потолок. На клавишах черной величественной статуи лежали крупицы от, вечно осыпающейся, побелки потолка и мелкие, давно иссохшие цветы дикой вишни, что некогда наполняла своим благоуханием сад на крыше зала. Но ныне она превратилась в подобие разросшегося сорняка, что не имел меры в том, как и куда, раскидывать свои тонкие ветви.       По бледным мужским губам скользнула теплая улыбка, наполненная сотней моментов памяти, что всплыли в миг в, подернутой сединой, голове. Первые его мечты были зарождены в сознании под звуки этого музыкального величия, что когда-то был под властью изящных материнских рук. Росписи на стенах служили в минуты тишины и скуки верными слушателями и собеседниками, что тайно для остальных нашептывали ему свои волшебные истории. Цветущая вишня стала пристанищем при гневе воспитателей и репетиторов. Ведь, никто из этих пожилых, клокочущих строгостью, людей не мог согнать своевольного мальчишку с этого дерева. Книги были порой единственным спасением от назиданий старших. Ибо только за огромными бумажными дверьми можно было спрятать столь драгоценные сказки, а после и ноты для игры на рояле. Его первые и последние воспоминания были связаны с этим залом. Этой вишней. Этим роялем.       Длинные пальцы вновь мимолетно провели узор по ручке двери и скользнули в нагрудный карман за часами. Большая и малая резные стрелки старых часов указывали на нижний зенит времени. Было около шести часов вечера, когда солнце начинало тягуче медленно склоняться в реверансе к западу. Захлопнув тонкую крышку часов с гравюрой колибри, мужчина чуть прошел вперед, учтиво прикрыв за собой скрипучую массивную дверь. Остановившись еще на секунду и вдохнув пыльный, но столь родной и необходимый воздух, он прикрыл глаза и издал сладкий выдох, что бывает при аромате духов любимой женщины. Насладившись запахом, мелькавшей в существе этого места памяти, подернутой желтоватой теплой дымкой, мужчина вновь продолжил шаг. Твердые подошвы заставляли звуки шагов отзываться величественным эхом в стенах этого помещения. Будто на оркестровом выступлении все зрители затаили дыхание, в ожидании появления дирижера. И вот он. С почти седыми волосами в свои не самые старые года. В черном, так вальяжно расстегнутом, пиджаке с торчащим из кармана цветастым платком. С, накинутым на шею и небрежно намотанным, длинным шарфом крупной вязки серого цвета. Все это не выдавало в новоприбывшем человеке бывшего хозяина ныне запустелого поместья.       — Здравствуй, «Цветущая Анна»… — отозвалось мягким эхом мужского голоса в стенах зала, когда мужчина приблизился к пыльному роялю. Рука сама скользнула по белым клавишам, аккуратно смахнув листья и, рассыпающиеся в пыль, цветки. Случайно палец нажал слишком сильно и по залу разнесся голос высокой ноты. Никто так давно не притрагивался к этому инструменту, что звуки его прорезали воздух, словно затупившееся лезвие. Старое, ржавое от времени и грубого обращения, но все еще стремящееся показать всю свою былую стать.       Подняв упавшую, некогда кожаную банкетку, ностальгирующий некто смахнул с нее пыль ребром кисти и присел. Тело помнило это место всем своим нутром так, что спина покорно выпрямилась, под гнетом старых уроков по игре. Носок ботинка слегка нажал на одну из позолоченных педалей, проверяя ее работоспособность. Все было, как и многие годы в прошлом. Лишь пыль назойливо мельтешила вокруг, оседая на вельвете пиджака. В воображении всплывали старые образы нотных тетрадей и истерзанных записями музыкальных символов нитей октав. Пальцы, по зову седых мимолетных воспоминаний, стали медленно нажимать давно заученную комбинацию клавиш. Легкая мелодия, обволакивающая тело теплым ощущением ропота, разносилась на залу, заливая своим медленно нарастающим голосом все пространство вокруг. Резонируя от страниц книг и каждого крохотного иссохшего лепестка вишни, она отзывалась в голове мужчины. Глаза его были прикрыты, а руки двигались по велению памяти и сохраненного мастерства. Меж измученных годами нитей мыслей строилась неописуемая картина. Она распространялась из воображения в реальный мир, обвивая своим невесомым волшебством все вокруг. От нажимаемых педалей распространялась, грациозно извиваясь в щелях паркета молодая зеленая трава. Из-под крышки рояля медленно прорастал хрупкий зеленый стебель молодой вишни. Каждая новая нота наполняла его жизнь и тягой к свету, пока тот не превратился в, величественно раскинувшую свои ветви, розовую вишню. Чьи хрупкие лепестки медленно осыпались при легких дуновениях ветра в огромном зале. Казалось, само солнце поспешило скрыться за горизонтом, чтобы в полусумраке запечатлеть столь теплый свет лепестков вишни, пульсирующий в такт музыке.       Открыв глаза, мужчина, будто продолжая видеть перед собой то сказочное древо, что прорастало прямо из рояля и ползло тонкими корнями прямо под банкеткой, распространяясь вместе с травой по всему залу. Вдохновленный теплыми воспоминаниями и хрупкими натянутыми душевными струнами разум, продолжал рисовать невидимое чужому глазу. Сотни крохотных серебристых огоньков, появляющихся из бутонов вишни, что кружили вокруг по спирали мелодии и устремлялись по помещению, прячась в хрустальных лесах люстры, озаряя слабым светом лики стен.       В глазах мимолетно показались крупицы слез, но после быстро исчезли в вельветовом рукаве. Вся жизнь этого человека была повязана жемчужными нитями с этим местом. Но ныне он сам вынужден оборвать все это полотно из тысячи подобных нитей, что пропитаны каждым воспоминанием из его жизни. От рождения и первых сознательных фантазий о своем будущем. До последних лет, мирно проведенных наедине с собой и этим местом, ставшим ему домом.       Последние ноты заканчивали свой эмоциональный танец на измученной годами душе. Пальцы окончили свои плавные движения и опустились в последний раз на клавиши, знаменуя конец. С мелодией закончилась и сказка, что творилась вокруг. Все серебристые огоньки, сверкающая вишня и молодая трава вновь спрятались в рояль. Словно ажурные фигурки, что возобновляют свой бег только при проигрывании музыкальной шкатулки.       Мужчина погрузился в светлую грусть, наполнившую его грудь тяжелым мягким комом чувств. Ему нужно было идти. Собравшись с последней волей и силой, он поднялся и зашагал к выходу, аккуратно обходя брошенные на полу книги и каждый листок. Вновь нарушив тишину скрипом паркета и двери, он вышел на улицу и, уже было хотел уйти вовсе, как не выдержал и обернулся. Словно само поместье жалобно взывало к нему. Чтобы он окинул его своим лучистым взглядом в последний раз и навеки отпустил. Серые глаза устремились на старые стены и вытянутые окна. Заброшенный сад на крыше под порывом ветра качнулся древами вишен, словно прощаясь.       — Прощай, «Цветущая Анна», — он прошептал эти слова и слегка улыбнулся. После чего вновь опустил взгляд и отвернулся, направляясь к выходу с потерянного участка поместья. На его пути предстала уже виденная им черно-желтая строительная лента, что знаменовала собой: «Объект подлежит сносу». Проведя по ней рукой, мужчина оборвал ее со всей тоской своей души и бросил вон, спешно уходя прочь, пока за его спиной в окнах поместья мерцал слабый свет розовой вишни и серебряных огней.