Четыре всадника

Хëнджин искренне уверен в том, что всë пошло по пизде в день, когда из далекой Франции под покровительство дедушки фон Кима оказался сослан Феликс Лигран, явившийся под фанфары в его жизнь первым всадником апокалипсиса. У нового подопечного Сокджина Юрьевича фон Кима очарование убийственное, даже не смотря на знание русского языка на уровне пятилетнего ребенка (а может быть именно поэтому), рыжие волосы, россыпь веснушек на лице и голос взрослого мужчины, пробирающий до дрожи, и совсем не подходящий внешности. Это поцелованное солнцем чудо, не ведающее о русских традициях и обычаях ровным счетом ничего, Хëнджин, гостивший на тот момент у деда, с первых же дней зачислил в круг своих друзей. И к моменту пиршества, устроенного в честь дня рождения фон Кима, они стали почти не разлей вода. Вторым всадником апокалипсиса, к величайшему горю Хëнджина, оказался горячо ожидаемый им наследник Чонских-Ланской-Рогатых — мистер-самая-длинная-фамилия-в-Уезде по совместительству. Юный наследник Минских, глядя на Чанбина, павшего жертвой очарования Феликса, услышал звук, с которым разлетелось на осколки его собственное сердце, вместе со слабыми, но тогда ещë тлеющими надеждами на взаимность. И когда, казалось, что хуже быть уже не могло, в их края заявилась чета Цыгановых-Шатровски. Феликс оказался потерян для них, когда в распахнутые двери имения вошёл незаконнорожденный отпрыск Намджуна Алексеевича. Имя третьему всаднику апокалипсиса было Тэхён — он держал под руку мужа, позади него шли дети, ровесники самого Хёнджина, и было в его улыбке что-то опасное, колдовское. После того званного вечера под откос летит всё и ни спустя неделю, ни спустя месяц лучше не становится ни разу. Феликс притих, замкнулся, и о своём постыдном увлечении семейным человеком не обмолвился ни одной живой душе. Однако, Хёнджин, время от времени, всё же замечал взгляды, бросаемые им в сторону Тэхёна, часто заглядывающего к фон Кимам в гости. Чанбин наоборот, словно стал болтливей, но каким-то неведомым образом ни разу не обмолвившись о своей симпатии, каждый разговор умудрялся сводить к Феликсу. Хёнджин после каждой встречи с другом размышлял о том, кого хочет убить больше: его или же себя, чтобы этого больше не слышать? Пока во время одной из встреч не срывается и не отправляет Чанбина прямым текстом пойти к объекту его воздыханий и признаться. Ланской-Рогатых смотрит изумлённо и пытается отнекивается, но натыкаясь на взгляд «я тебя насквозь вижу, не смей мне врать!» сдаётся. — Думаешь, это так просто? — спрашивает Чанбин с раздражением, когда они возвращаются с конной прогулки и до поместья Минских остается всего ничего. У Чанбина день не задался, а у Хëнджина жизнь и он раздражен не меньше, в ответ смотрит с вызовом. — Нет. Не просто. Но лучше, чем молчать, — уверенно заявляет Минский. — Или хотя бы поухаживай за ним, завоюй любовь. Под лежачий камень вода не течет. «Я вот ждал у моря погоды и чего дождался?» — мысленно добавляет Хёнджин. Чанбин не отвечает и Хёнджин мысленно желает ему удачи. Упорство ещё и не такие стены ломало. Они оба слышали достаточно историй из прошлого, больше похожих на небылицы, чем на правду, о том, сколько Ланской-Рогатых добивался Чонского и ведь одержал успех, и Чанбин был тому живым доказательством. Оставалось надеяться, что он всё-таки начнет действовать, а Феликс, в полной мере осознавая безнадежность своего увлечения замужним человеком, даст ему шанс. Они разъезжаются с Чанбином на перекрестке. Ланской-Рогатых направляется к имению Кимских, решив последовать совету друга, а Хëнджин поворачивает к Цыгановым-Шатровски — после встреч с Чанбином ему самому было необходимо с кем-то поговорить и отвлечься, и никто лучше Уджина не мог ему в этом помочь. Он не мог понять почему, но рядом с ним было спокойно, как в тихой гавани. Ему хотелось доверить все секреты, и он точно знал — Уджин их сохранит. Но Минский всë равно ни разу не обмолвился о своей неразделенной любви. Они всегда разговаривали о чем-то другом — у них были сотни тем для бесед и ещë больше, для того чтобы вместе уютно молчать, сидя в обнимку под старым дубом на опушке леса. Иногда, Хëнджин думал, что лучше бы влюбился в него. Всë было бы в сотню раз проще. Но с ним случился Чанбин и любовь к нему разрушала изнутри. Сохранение тайны отдавало противной горечью во рту, от желания нежно коснуться пальцами черных как уголь волос покалывало пальцы, прижаться губами к горячей вене на шее и чужим губам хотелось до тянущей боли в животе. Но во избежание искушения Хëнджин запретил себе касаться его и теперь ограничивался короткими объятиями, исключительно для того, чтобы Чанбин ничего не заподозрил. Но Чанбин кажется был слеп или глух, а может всë сразу, потому что изменений в поведении друга не заметил, задевая Минского подобным невниманием пуще прежнего. У Хёнджина в груди была кровавая рана по Чанбину. Уджин вышел к нему навстречу, будто у них ментальная связь. Он никогда не давил, не заставлял всë рассказать, хотя не раз давал понять, что изменения в его поведении заметил. И за то, что не давил и всё видел, Хëнджин был отдельно ему благодарен. Оставив коня в конюшне, они отправились гулять пешком. — Ты совсем раскис, Хëнджин-и. "Что случилось?" — читает в его интонации. — Чанбин поехал к Феликсу. Решил сделать первый шаг — переживаю, — почти не соврал. Переживал, потому что не знал: Феликс отвергнет или примет ухаживания. И думать об этом он тоже не хотел, но мысли сами в голову заползали. На лице Уджина ни капли удивления, он кивает, что принял к сведению и приобнимает за плечи. Хëнджину, если честно, хочется разрыдаться на чужом плече, потому что устал скрывать, устал держаться сильным ради других — чтобы не заметили. Ему хочется, чтобы его вот так обнимали и не заставляли быть опорой, чтобы хоть раз дали возможность расслабиться. — Расскажи мне что-нибудь,— просит Хëнджин. Почти умоляет и Уджин рассказывает, словно чувствуя нежелание и дальше говорить об этом. Рассказывает о том, как провел день, рассказывает о сестре и брате, какие-то семейные истории — такие теплые и уютные, что Хëнджин расслабляется от одного только его голоса. Улыбка сама расползается на губах — естественная, не натянутая из вежливости. После очередной байки из жизни он смеется заливисто, наконец отпуская волнение и чувствует, как холодные руки грусти и апатии наконец отпускают его. Рядом с Уджином всë ещë хорошо и уютно, как дома. Хëнджин хочет, чтобы так было всегда и теплая рука с его плеча никогда не исчезала. Они доходят до опушки леса и привычно опускаются на траву в тени старого дуба. Сквозь листву мелькают солнечные лучи, подобно надежде, выглядывающей из-за туч. Хëнджин кладёт голову на плечо Уджина, и тот привычным и совсем родным движением запускает пальцы в волосы, слегка массируя, и Хëнджин почти готов заурчать как довольный кот. Он готов поклясться, что именно так выглядит счастье. Беседа привычно перескакивает с одного на другое и плавно затихает, когда солнце начинает прятаться за горизонт, окрашивая небо в кроваво-красный. — Уджин-и, — едва слышно шепчет Хëнджин, когда в мысли, пользуясь моментом подлым вором проскальзывает отчаяние, если Феликс примет ухаживания Чанбина. — Мм? — Поцелуй меня. Хëнджин поворачивает голову и смотрит прямо в глаза. Он уже не чувствует страха, не ощущает надежды на счастливое будущее и на взаимность со стороны Чанбина, он не чувствует ничего. И это страшно до одури. Больше ничто не будет как прежде. С ним остался только Уджин — надежный, как скала. И потерять ещë и его Хëнджин был не готов. Он боялся остаться один. Боялся больше всего на свете. В глазах Уджина он видит сомнение, но не отказ и Хëнджин сам делает первый шаг, как днем учил Чанбина. Под лежачий камень вода не течет. Он закидывает руки ему на плечи и прижимается к теплым и мягким губам своими. Уджин ошеломлен, но не отталкивает, и Хëнджин пользуясь ситуацией проводит языком по приоткрытым губам и следует дальше, словно проверяя рамки дозволенного. Он чувствует, что нуждается в Уджине как в воздухе и прижимается нему сильнее, Проникает языком глубже и почти сходит с ума, когда ощущает, наконец, ответную реакцию: горячие руки на своей талии сквозь тонкую рубашку и углубляющийся поцелуй. Весь мир отходит на задний план, остается только здесь и сейчас. — Хëнджин-и, не надо, — шепчет ему в губы Уджин, но всë ещë, не отталкивая. — Почему? — почти всхлипывает в ответ Хëнджин, прижимаясь к чужому лбу своим. — Ты же любишь другого. Не надо. Ты же пожалеешь потом. — Не люблю. Не хочу любить, — ему не важно, как Уджин догадался, не важно, что он знает. Он не врëт — он не хочет любить Чанбина, не хочет этой боли. Ему более чем подходит Феликс — поцелованное солнцем чудо, которое будет уравновешивать Чанбина. Они сойдутся, он был готов поставить на это всë, что у него есть и был уверен, что не прогадает. Чертово шестое чувство. — Я не пожалею, Уджин-и. Не отталкивай меня. Хëнджин смотрит — взглядом в душу пытается проникнуть, чтобы получить ответы. У Уджина глаза тёмные, почти черные, цыганские — в ответ заглядывают в тебя ещё глубже, чем пытаешься проникнуть — унаследовал от Тэхëна. Но Хëнджин улавливает в них то, чего не замечал раньше, и чего лучше бы не видел. Вот он — четвертый всадник апокалипсиса. Всë время был под носом, но Хëнджин был слеп, как и его друзья, одурманенный любовью к Чанбину. Во взгляде Уджина были огонь и желание, чтобы всë было иначе, в его глазах читалась чистая и неподдельная любовь. — Не надо, Хëнджин, пожалуйста. Оттолкнуть было выше его сил — Хëнджин чувствовал это и отстранился сам, предугадывая, как это всегда делал Уджин. Он думал, что больнее быть уже не может, но вдруг стало. Нечто сдавило грудь и ребра не давая сделать полный вдох. — Прости. Опираясь на ствол дуба, Хëнджин поднялся на ноги. Голова кружилась. Хотелось исчезнуть из этого мира и больше не доставлять своим существованием проблем не менее наблюдательному, чем он сам, Уджину и влюбленному в другого Чанбину. Ему казалось судьба решила теперь поиздеваться и над ним. Всë-таки чувство юмора у нее было отвратным. Единственный оставшийся у него друг, человек — который понимал с полуслова, оказался в него влюблен, а он этого даже не заметил. Идиот. Он уже сделал шаг в обратном направлении, когда на запястье сжались чужие пальцы. — Это я должен извиняться. Не уходи. Давай поговорим, Хëнджин только не уходи так, будто на этом наша дружба заканчивается. «Не уходи». Да ему бежать хочется. У него действительно вся жизнь под чертов откос летит и конца всему этому не было видно. У него апокалипсис и черти грозятся спалить всë, что осталось, включая остатки его разума, если ещë есть что сжигать. — Я не хочу любить его, — повторил Хëнджин как мантру. «И не хочу терять ещë и тебя». Уджин пальцы не разжимает, но не держит — захочешь вырваться и сбежать — пожалуйста. Но Хëнджин не хочет бежать от единственного шанса на спасение и чего-то ждëт. Он оборачивается и натыкаясь на взгляд Уджина понимает, что теперь уйти не сможет при всëм желании. Надежный как скала Уджин почти плачет, и это выше возможностей Хëнджина — уйти сейчас. Пальцы Уджина разжимаются, но Хёнджин не уходит — садится рядом и снова кладёт голову на плечо Уджина. Но в ощущениях что-то меняется, с ним по-прежнему уютно и тепло, но Хёнджин чувствует себя маленьким покинутым всеми ребенком в этом огромном мире. Чувствует себя одиноким и потерянным. Его мир только что был сожжён и обратился в пепел. — Я люблю тебя, — почти шепчет Уджин, крутя между пальцев травинку. Но Хёнджин это уже знает. — Тогда не отталкивай меня. Хёнджин кладет подбородок на его плечо как раз когда Уджин поворачивает к нему голову. Между их лицами считанные миллиметры и одно дыхание на двоих. Уджин мягко касается подушечками пальцев его щеки, убирает лезущую в глаза челку и целует первым, приподнимая пальцами его подбородок. Всё кажется таким правильным, будто так и должно быть. Хёнджин готов расплакаться, но сдерживается, хватаясь за предоставленный шанс, и отвечает на поцелуй. Он очень хочет влюбиться в Уджина. В такого родного и хорошего Уджина, надежного как скала и понимающего с полуслова.